Степень взаимного доверия

Я никогда не встречал алкоголика без истории, может быть, и есть где-то такие странные люди, начинающие пить от нечего делать, но я с ними не знаком. У человека, желающего забыться, должна быть причина. Алкоголь – временная панацея, имеющая порой обратное действие, кидающая тебе в лицо факты, образы и воспоминания, которые ты методично годами выкорчевывал из памяти. Притупляя разум, зеленый змей не оставляет нам никаких шансов сбежать, потому что поздно строить барьеры, когда плотину прорвало, самое время искать подходящее укрытие. Я смотрю сейчас на девушку перед собой, что так крепко цепляется за стакан, будто это единственная опора, и в голове моей что-то замыкает. Вчерашний ребенок, замкнутый и нелюдимый, вдруг предстает передо мной в новом свете, ведь не может же человек зажигать других, если не горит сам. Не может же, правда? А она смогла. И мне интересно, откуда взялась в ней эта сила? Была ли она там всегда, и если да, то, как я не заметил ее раньше? Мне кажется, я вечно упускаю что-то очень важное, когда дело касается Китнисс, какую-то очень важную и неуловимую черту, что-то, что ставит ее выше ее сверстников, тот же Пит не вызывает у меня подобного интереса. Все ее эмоции написаны у нее на лице, и она плохая актриса, тогда как у нее получается обманывать всех тех, кто столь слепо верит ей и в нее? Я сдаюсь и делаю новый глоток. Мы пьем в тишине, с негласным соглашением ни о чем не расспрашивать, как бы любопытно не было. Она подавлена и растеряна, что неудивительно, учитывая то, какая угроза нависла над каждым из нас, а над ней и Питом особенно. Я помню обещание, данное ей ранее, и, кажется, только сейчас понимаю в какое дерьмо вляпался: прятаться за бутылкой в течение стольких лет, чтобы вот так глупо вернуться обратно к тому, с чего все началось. Готов ли я встретиться лицом к лицу с демонами прошлого? Я не уверен. Но также я знаю одно: моя трусливая шкура не стоит смерти одного из этих детей, тем более обоих, наверное, поэтому я так легко иду у нее на поводу. А она сидит напротив меня в кресле, слишком большом для её хрупкой фигуры, все так же вцепившись в стакан, который заново наполнялся уже далеко не единожды, и чего-то ждет, надеюсь не от меня. Я выпил достаточно для того, чтобы хотя бы на сегодня избавить себя от навязчивого присутствия чувства вины, а вместе с ним и здравого смысла. Пытаюсь расшевелить ее и произношу самую не подходящую для этого фразу: - Солнышко, тебе не пора домой или ты решила извести мои запасы алкоголя? Так ты не волнуйся, я и один с этим справлюсь. Видимо, с юмором дела обстоят у нее сегодня еще хуже, чем обычно, хотя спрашивается, куда уж хуже? Одним глотком прикончив содержимое стакана, причем, нисколько не поморщившись, кажись, поднаторела, и, придав лицу серьезное выражение, насколько это вообще возможно в подобном состоянии, она, наконец, озвучивает причину, по которой прибыла в мою скромную обитель: - Хеймитч, почему я? Я опешил, на протяжении пары часов и спустя полторы бутылки, я надеялся услышать что-нибудь более глобальное, нежели типичную неуверенность в себе обычной девочки-подростка, но решил уточнить, так на всякий случай: - Что именно ты имеешь в виду? - Ну, на моем месте мог оказаться любой, даже ты был на нем, почему люди только сейчас очнулись, ведь наверняка были причины? Кажется, я немного ошибся, хотя и был недалек от истины. - Скорее всего, просто пришло время. - А оно не могло прийти чуть позже, подождать хотя бы годок? Ну, точно, ребенок! Кому-то нельзя пить, и я даже знаю кому. Где, спрашивается, обычные непоколебимость духа и самоуверенность? - Наверное, могло. - Тогда в чем причина? - В тебе. Китнисс всегда как открытая книга, люди видят в ней то, что ей почему-то недоступно. То ли чужие проблемы для неё ближе, то ли самокопание не является её сильной стороной, не знаю. Хотя в обычной жизни таких глупых вопросов от нее слышать не приходилось, но видимо они ее все же одолевают, а алкоголь лишь добавляет остроты невысказанному и сокровенному. - Что со мной не так, Хеймитч, почему от меня непременно ждут чего-то особенного? Ее голосок тонок сейчас, глаза прикрыты, а стакан снова полон лишь наполовину. И вся картина настолько ирреалиастична, что хочется ущипнуть себя побольней или принять холодный душ, чтобы скинуть с себя это алкогольное марево. Такой человек, как Китнисс, не может вести себя подобным образом, не должен задавать таких вопросов, и уж точно задавать их ему, сдавшемуся когда-то давно, и не важно, что она, по сути, ещё ребёнок, и вообще девушка. Она сильная – вот единственное, что имеет значение. - Ты же Сойка, ты мне скажи! Он улыбается, видя ее растерянность. Улыбка полна снисхождения, участия, и, наверное, насмешки. Любому другому такая блажь не сошла бы с рук, но, кажется, ему выданы какие-то особые квоты на степень её доверия. Он вовсе не льстит себе, просто знает: они похожи больше, чем хотелось бы ей, и меньше, чем ему. Она только начинает бороться, а он давно уже сдался. Но так ли это? - Знаешь, с чего начинается революция? Не с плохого режима, начальника-тирана или недовольства обычных граждан, даже не с их пересудов и неодобрения, которые звучат слабо, хоть и передаются из уст в уста. Она начинается с самостоятельной единицы, никак не касающейся верхушки, которая проявляя капельку неподчинения, рушит стены, столь тщательно возводимые блюстителями порядка, и пламя недовольства вздымается выше к небу, захватывая всё вокруг. Революция - это пламя, Солнышко, заходящееся от искры, а искра томится в человеке. - В любом? - Должно быть. - Тогда почему я? И вот тут я уже смеюсь, не боясь её недовольства, гнева или внезапного ухода, ведь если бы хотела, ушла бы давно. - Ты забыла, кто ты? Ты же Огненная Китнисс, так скажи мне, зачем людям искра, когда в их распоряжении огонь? - Я всего лишь хотела спастись самой и спасти Пита, я и сейчас этого хочу. Мне не нужны ни выигранные деньги, ни уважение, ни восхищение, ни тем более революция. Я только хочу, чтобы моих близких оставили в покое. – И помолчав мгновение, высказала истинную причину своего прихода: - Чтобы меня оставили в покое. Отставив стакан на столик, едва не уронив при этом на четверть пустую бутылку, кстати, вторую за сегодняшний вечер, девушка неуклюже поднимается из глубокого кресла. Тут же становится ясно, что встать она явно поторопилась, потому что, не сделав нормально и шагу, она тяжелым мешком валится вперед, и я едва успеваю ее подхватить. Мой вестибулярный аппарат давно помахал мне ручкой, еще тогда, когда я только начинал уходить в непродолжительные запои, и до сегодняшнего дня я неплохо справлялся без него, но тут случай особый. В итоге я снова валюсь на диван, таща за собой еще и девчонку, и оказываемся мы аккурат друг напротив друга. Мои руки все еще поддерживают ее за талию, а ее мертвой хваткой вцепились в мои плечи, колени нашей огненной девочки едва не сделали мне очень больно, но спасение пришло со стороны все того же дивана. Переведя дыхание, я поднимаю глаза и натыкаюсь на ее слегка расфокусированный взгляд, и так и замираю. Странная реакция, словно не я только недавно сравнивал эту девушку с ребенком, которым она, по сути, и является. При всем своем желании забыться, я так и не смог утопить в бутылке проницательность, направленную как на других, так и на себя самого, а тут такой сюрприз. Интерес и восхищение, гордость и своеобразная нежность – это то, что было неотъемлемой частью моего представления о чувствах, которые вызывала во мне Китнисс, и подобная ситуация не должна была стать исключением. Но внезапная близость девушки вдруг выбила меня из зоны комфорта. Пусть мне и не хотелось защищаться или бежать, как обычно бывает, когда я недостаточно контролирую себя – своеобразный памятный подарок, оставшийся со времен игр. Я так и остаюсь в застывшем, автономном состоянии, пока взгляд, направленный на мое лицо, не приобретает признаки осведомленности о месте и положении, в котором оказалась его хозяйка. Вот тут и начинается все веселье: Китнисс сначала дергается, но руки мои, так и не расслабленные с момента падения, не дают ей сразу вырваться, а потом она как будто подбирается вся, но тело, находящееся в объятьях алкоголя, не может выполнять несколько команд одновременно, и девушка застывает. Вот только взгляд начинает нервно блуждать по моему лицу, пока не останавливается на губах, чем напрочь лишает меня кислорода. И я едва ли могу назвать причину, заставившую меня поцеловать ее, ибо раньше такая мысль не посещала мою светлую голову. Видимо шок испытал не один я, так как после небольшой заминки я таки получил свой ответ, заключающийся в легком, слегка неуклюжем движении обветренных губ моей девочки. Поцелуем всё это, конечно, назвать трудно, но эмоции, испытанные мной в тот момент, были самыми яркими и светлыми со времен, предшествующих моим голодным играм. Воспользовавшись предоставленным моментом сполна, я посадил ее на диван рядом с собой, и она тут же слегка прижалась к моему боку, положив голову мне на плечо. И вот по этой совершенно несвойственной ей близости, я вдруг понимаю, что она не просто напугана или растеряна – она в отчаянии. В той ее тяжелой форме, когда лапки складывают и больше не плывут, не борются. И как-то так вышло, что она пришла с этим чувством не к матери, не к одному из своих парней, даже не к сестре, которую любит больше всех, а ко мне, к бесполезному пьянице, который еще и целоваться полез, будто бы выпивки было мало. И это открытие бьет в самое сердце, в ту забытую часть души, в которой осталось еще что-то помимо боли. Я обнимаю ее слегка неуклюже, не будучи до конца уверенным примет ли она после всего такое проявление поддержки, но она лишь сильнее прижимается ко мне. И я пугаюсь собственной реакции на подобную степень доверия, мне открыли душу, смогу ли я оправдать подобную честь? Как-то так получилось, что потерявшись в собственном сомнении и неуверенности, я упустил момент, когда дыхание, касающееся моей щеки, замедлилось, и девушка уснула. На душе вмиг стало легче, ибо демоны, приведшие её ко мне и вручившие в руки стакан, отступили, а значит, не было ничего фатального, ей просто необходимо было немного ненавязчивого участия. Подхватив её на руки, настолько аккуратно, насколько позволял алкоголь, плескающийся в крови, я отнёс её наверх, в единственное чистое место в моём не самом гостеприимном доме, в спальню. Уложив на кровать и бережно укрыв одеялом, я удивился в очередной раз, какой усталой она, должно быть, была, раз уснула так просто в не самом удобном положении и не в самой подходящей компании. Бросив в дверях спальни ещё один взгляд на мирно спящую девушку, я ушёл спать на диван, так и оставив бутылку на столе недопитой.