***
Шел восьмой год с тех пор, как Хранителям удалось победить Питча. На время, конечно, как думал он, но чем дальше, тем меньше страхов оставалось для людей во тьме. Даже детских. С каждым годом надежда на полноценное властвование истончалась, грозясь исчезнуть совсем. С каждым годом, когда наступало лето, к нему приходил Мальчишка. Называть его по имени Питч упорно отказывался. Говоря, что тот отличается от остальных Хранителей, он не ошибался: Фрост был единственным из них, кто спускался в его темную обитель. Спускался и молчал. Когда наступила первая весна после разгромного поражения, Питч услышал тихое шлепанье босых ног по сырому камню. Поначалу он решил, что Хранители сделали из Мальчишки палача (веселый палач, насмешливая ирония под стать Бугимену) и тот пришел добить его. Если бы это было возможно. Но тот с несвойственной ему осторожностью прошел по гладким дорожкам темного грота, поднялся к трону его владыки и сел рядом на скалистый выступ. Тогда Питчу захотелось расхохотаться – он был слишком слаб, чтобы хоть что-то противопоставить Мальчишке, но достаточно разъярен, чтобы высказать тому все: о ненависти к Хранителям; о бесхребетных отбросах, в которых превратятся дети их времени, не познавшие страха; о тошнотных плясках вокруг праздника; о свете, которого стало слишком много. Парень слушал молча: не перебивал, не моргал даже, – застыл как статуя. И только когда Питч замолк, переводя дыхание, гость кивнул, потешно встряхивая белоснежными неряшливыми прядями, и так же тихо, ненавязчиво ушел. Чтобы появиться спустя пару недель. В этот раз Питч уже не вываливал на него свою ненависть, он горько смеялся над тем, что Мальчишка наслаждается безысходностью его положения. Но парень не отвечал и, похоже, совсем не наслаждался. Следующая их встреча пришлась на начало июня. Тогда Питч попытался проникнуть в сознание Мальчишки, чтобы понять, чего тот добивался. Он мог осязать только страх, но вместе с ним был способен улавливать тончайшие оттенки иных эмоций. К его удивлению, страха в Мальчишке он не увидел. Не увидел, но ощутил что-то незнакомое, дикое, осознать которое он не смог, как ни пытался. Эти визиты продолжались до конца лета – два, три раза в месяц. Осенью Мальчишка прекратил приходить, оставляя Питча одного наедине с людскими страхами – нелепыми, слабыми и смешными. На следующий год все повторилось. Питч с горькой насмешкой смотрел, как едва заметный свет от бледной кожи Мальчишки раздвигает тьму вокруг – не режет, как безжалостные солнечные лучи, а мягко погружается глубже. Так снежное полотно отражает лунное сияние. В этот раз Питч не злился. Он меланхолично расхаживал по витиеватым ровным тропкам своего царства, почти задумчиво, почти без ненависти рассуждая о несправедливости распределения сфер между духами. Гость молчал, но неотрывно наблюдал за сгустком тоскливой тьмы, по воле кого-то более сильного имеющим форму Бугимена. На закате августа Мальчишка появился в последний раз за год – чтобы вернуться в следующем. Питч слабел. Почти незаметно, очень медленно, но чем дольше – тем меньше страха оставалось в мире. Лишенные настоящего света, люди пользовались электрическим. Тьма была неприятной помехой, поводом для праздника или сна, но никак не источником первобытного ужаса. Чем дольше, тем чаще Питчу приходилось довольствоваться страхом смерти – он невероятно насыщал, но он же и отравлял изнутри. Дух осунулся, щеки впали, темные волосы поникли, касаясь кончиками затылка. Он напоминал старого исхудавшего ворона, питающегося останками былой битвы. Летом его опять навещал Мальчишка, молча слушал и уходил. Питч не знал, почему он не закроет свое царство от таких вторжений. Он слабел, истончался как старая пряжа, но это был его дом и тут он всесилен. Он мог спрятать врата, мог запереть их, мог просто скрыть свои владения, но не делал этого. Разнообразие ли приносили ему эти летние визиты парня, любопытство ли Питч хотел удовлетворить – неизвестно. Но путь в царство тьмы для Фроста был открыт всегда. И он приходил. В этом году во владениях Питча была не только тьма и ярость. Бледно-черная тоска разлилась по скалистым наростам густым и отравляющим туманом. Туман вился ленивыми змеями, жался к стенам и полу, казалось, еще немного – и эта сомнительно-живая субстанция в едином порыве сожрет Питча – существо, породившее ее. Но под ногами Мальчишки этот туман расступался. Сил на ненависть у Бугимена уже не оставалось. Он приветствовал своего единственного гостя бесцветным взглядом, едва заметно вздрогнул от морозного дыхания у правого плеча и заговорил. Он тихо и тускло рассказывал о горечи поражения; о боли духа, который не может делать то, для чего был рожден; о слабости, которая ведет к злобе, на которую нет сил; о разливающимся по телу яде, порожденном чужим страхом смерти; о тоске и одиночестве. В ответ Мальчишка молчал. Как обычно. Выдохшись, Питч устало откинулся на своем троне и закрыл глаза. Молочно-черный туман коснулся его ног, оплетая лодыжки тугими узлами. Тогда Фрост в первый раз отреагировал на слова Бугимена. Узкая прохладная ладонь легла на поникшее плечо, слабо сжала. По телу Питча прошла мелкая дрожь. Когда к нему прикасались последний раз? Четыре, пять, шесть лет назад? А когда это был не удар, а такое обычное, легкое, почти ласкающее прикосновение? Питч распахнул глаза и посмотрел на Мальчишку, вопросительно, зло, обвиняюще и испуганно одновременно. С трудом поборов первый порыв отшатнуться, он расслабился и стал жадно впитывать столь непривычное ощущение чужого прикосновения. Спустя минуту Мальчишка ушел, но Питч успел уловить в его взгляде понимание. К началу осени туман растворился в его владениях, оставив кристально-прозрачную тьму. Все следующее лето Питч молчал. Кивал своему гостю, приглашающе клал руку на дымную подушку, на которой располагался под сводом своего грота, и молчал. Вообще он молчал почти все время, но впервые наступившая в его обиталище тишина не казалась гнетущей. В ней можно было расслабиться, в нее можно было закутаться и медленно вдыхать морозный воздух. Иногда Мальчишка его касался – плеч, волос, складок одежды. Невзначай, пытаясь приободрить или, возможно, изучая, – Питч не знал, но эти прикосновения всегда были необычайно уместны. Осенью Бугимена опять ждало одиночество. Повелитель ужаса, погибающий от тоски. Была в этом какая-то горькая ирония, особенно когда год от года твоим единственным «лучом света» является мальчишка, по вине которого ты и оказался в таком положении. Иногда зимой, сам не зная зачем, Питч выбирался из своего логова, взмывал под облака и наблюдал за Фростом. Оставалось только дивиться разительным переменам, что случались в его поведении – и не скажешь даже, что этот веселящийся, озорной мальчишка каждое лето становится молчаливым изваянием в темном гроте.***
– В этот раз ты рано, – ровно сообщил в пространство Питч, едва заслышав тихое шлепанье босых ног по камню. – Середина декабря. Он старался выглядеть спокойно и не так жалко, как было на самом деле, – в период новогодних праздников люди и вовсе забывали о том, что такое тьма и ужас. Тем более, он совсем не ждал гостей. – Я знаю, – негромко откликнулся Фрост, отчего по каменным стенам, давно не слышавшим чужого голоса, прошла едва ощутимая дрожь. Питч невольно вторил им. – Но я решил выбиться из графика и навестить тебя пораньше. Темное облачко, поддерживающее Питча под самым потолком, рассыпалось, и его хозяин пружинисто опустился на землю. Обернувшись, он с плохо скрываемым раздражением посмотрел на Мальчишку – довольный. Буквально светится холодным, лунным светом, щеки раскраснелись, на волосах застыл иней, а деревянный посох переливается морозными узорами. Питчу неожиданно стало неимоверно стыдно за все то, что этот парень услышал в его царстве: за ту безвольную слабость, которую он демонстрировал своему врагу, за… да много за что. И немного страшно – Фрост сейчас на пике силы, от ее концентрации дрожал воздух. Такой силой можно было уничтожить целый маленький темный мирок. Ее хотелось испить до зуда в зубах. Стараясь сохранить ровный голос, Питч поинтересовался. – Почему ты приходил только летом? – Не мое время, – весело пожал плечами Мальчишка и взмыл в воздух, будто не в силах стоять на одном месте. – Зимой я должен дарить радость. А когда я прихожу к тебе, мне слишком грустно. Тем более, остальные хранители были бы не в восторге, узнай об этом. Питч криво ухмыльнулся – его можно было поздравить. Его черная меланхолия настолько сильна, что заражает окружающих. Лучше не придумаешь. Проводив Фроста голодным взглядом, он продолжил. – Тогда чем я обязан тебе сейчас? – А ты должен быть мне чем-то обязан? – неуместно прицепился к словам парень, зависая под потолком вниз головой. – Раз уж ты пришел, то пришел за чем-то. Тем более рискуя быть раскрытым перед своими драгоценными Хранителями. – А, да. Предположим, мне стало скучно, и я решил проведать, как у тебя дела. Питч раздул ноздри. Да этот малец еще и издевается? Всколыхнувшаяся внутри злость заставила забыть о благоразумии и рвануться вперед к чужой мощи, которая так манила. Духа невозможно убить, но можно выпить его силу. Да, Фрост сейчас сильнее, но это царство Питча и преимущество на его стороне. Мальчишка даже дернуться не успел, как перед ним из сгустка тьмы появился Бугимен. На бледных, почти отсутствующих губах застыла торжествующая улыбка. Джек сглотнул и едва успел заметить, что на груди у Питча натянулась «ткань» плаща, облепляя что-то рвущееся наружу. Мгновение, и Фрост захрипел от боли, наблюдая, как черная угловатая лапа без труда проникает в его тело и сжимает бешено бьющееся сердце. Питч торжествовал. Он мог сейчас выпить Мальчишку без остатка – со всем его холодом, весельем и – наконец-то! – страхом. Маленькое сердце билось в хватке как испуганная птица, болезненно сжималось, когда сотканная из тьмы эфирная рука сдавливала пальцы. Питч шумно выдохнул, смакуя чужой страх. Нескольких мгновений этой паразитической связи хватило, чтобы повелитель страха стал похож сам на себя – волосы налились чернотой, плечи распрямились, а радужка глаз наполнилась тусклым, хищным, болотно-синим сиянием. Этому фокусу Питч обучился в период своего бездействия, вынужденный подбирать крохи человеческого ужаса. Связываясь с жертвой, он нашел способ выжимать все, что только возможно, оставляя за собой пустоту. Но у такого способа был и минус – Питч вынужден был ощущать не только страх, но и иные эмоции. Неясными вспышками, он чувствовал Фроста полностью: стремительно тускнеющую радость, холод, любопытство и… жалость. Жалость, черт бы побрал этого несносного мальчишку! Питч гневно раздул ноздри, тихо скрипнул зубами. Сложно представить что-то более унизительное, чем столь отчетливо ощущать чужую жалость к себе. Теперь он понял, что это было за непонятное ему чувство, которое он учуял в попытках понять, зачем Фрост возвращается к нему. Это была жалость. Все это время! Глухо зарычав, Питч дернулся вперед и схватил Мальчишку за горло, впечатывая худенькое тело в стену. Тот издал тихий всхлип и уцепился за запястье противника, беспомощно перебирая тонкими ногами в воздухе. – Не вздумай меня жалеть! – голос Питча вибрировал от злости, а осязаемая тьма клубилась за плечами уродливыми, живыми комьями, отражая ярость хозяина. Это должно было вызывать страх, но не вызывало. Фрост прикрыл глаза, обмяк в чужой хватке и успокоил бешеное бьющееся в черной клетке сердце. – Но ты вызываешь жалость. Питч дернулся как от пощечины. Тьма лоснящимися змеями поднялась над его головой, готовая разорвать мальчишку в клочья, но в самый последний момент замерла необычной, пугающей, красивой статуей. Фрост не пытался сопротивляться: он открыл глаза, наблюдая за противником спокойным, немного грустным взглядом. Питч выдохнул. Медленно разжал пальцы и отошел от мальчишки на один шаг. Их все еще соединяла пульсирующая, в дымных разводах, темная рука, позволяя ощущать малейшие изменения, но она уже не стремилась раздавить сердце Фроста. Питч устало потер висок и повторил свой вопрос: – Зачем ты пришел? Фрост ответил не сразу. Покачнулся, восстанавливая равновесие в воздухе, скосил взгляд на дымную конечность у себя в груди, коснулся тонкими пальцами шеи, – и все это, будто собираясь с мыслями. – Я хотел тебе кое-что показать. Питч вопросительно приподнял бровь и скрестил руки на груди, чуть ниже черной лапы. Под пристальным взглядом Мальчишки он почувствовал себя слишком незащищенным. Еще и связь. Она не давала скрывать эмоций – никому из них. Стоило бы ее разорвать, раз уж уничтожение Фроста более не входило в планы, вытесненное любопытством. Но, как убеждал себя Питч, такая мера предосторожности необходима в его теперешнем положении. А еще хотелось наблюдать за происходящим с Фростом. Совсем немного. Самую малость. – Мальчишка, ты хочешь удивить того, кто старше тебя на тысячелетия? – А думаешь, не смогу? – сразу же вскинулся Фрост. Без церемоний он ухватил Питча за руку и потянул его вверх. – Идем, это важно. Питч чувствовал – действительно важно. Возможно, важно только по смешным меркам этого ребенка, но ведь он единственный, кто, пусть по-своему, но был рядом все это время.***
Ровные рядки рукотворно рассаженных елок придавали заснеженной долине смешное сходство то ли с ежиком, то ли с одноименной игрушкой для домашних животных. На небе огромным серебристым шаром висела полная луна. На пике своего цикла она давала мягкий, холодный свет, от чего мелкие снежные грани искрились мириадами вспышек. Вдали разноцветными праздничными огнями переливался небольшой городок. Он казался игрушечным на фоне бесконечных холмов и, на взгляд Питча, портил эту девственную, холодную и в чем-то печальную картину. – Зачем ты меня сюда привел? – спросил он после беглого осмотра развернувшейся перед ним картины. Ничего необычного не происходило. Ничего такого, чтобы он еще не видел. Джек, стоящий чуть поодаль и ощупывающий темную лапу, все еще связывающую их, прекратил свое занятие и обернулся. – Тебе не опасен лунный свет, так ведь? Прежде чем раздраженно сообщить, что это не ответ на его вопрос, Питч поднял голову и, прищурившись, уставился на лунный диск. Этот свет не уничтожал, он осторожно ласкал сероватую кожу, отражался в холодных глазах, черными мазками отбрасывал тени, создавая убежище для Кошмаров. Лунный свет не мог причинить боли духам, все они – его дети. Удачливые и не очень. – Ты не ответил на мой вопрос. Острые, сотканные из тьмы когти лениво шевельнулись в груди Джека – не угрожая, но поторапливая. Мальчишка криво ухмыльнулся и подался ближе к Питчу, укладывая руку тому на плечо – как в то лето, когда повелитель ужаса чуть не исчез в собственной тоске. – Ты никогда не задумывался над тем, что тьма скрывает не только страх? – В основном его, – каркающее бросил Питч, пытаясь скрыть напряжение от столь быстро сократившейся дистанции. Хотя, что скрывать? Сейчас он для Джека как раскрытая книга. Равно, как и Джек для него. Питч нервничал, едва заметно покусывал внутреннюю сторону щеки, чувствуя, что его водят за нос. И это хитрая рыба поймала охотника на его собственный крючок, а не наоборот. Полная противоположность спокойствию Мальчишки. Спокойствию, жалости, грустному торжеству и чему-то явно ощутимому, но совершенно непонятному Питчу. От этого уже собственное сердце билось чаще, выдавая желание узнать, что за чертовщину приходится испытывать благодаря этой связи. – Ты правда так считаешь? – в голосе Джека проскользнула нескрываемая досада. – Иди за мной. Питч скривился, но послушался. Он не понимал откуда, но знал – сейчас все должно поменяться. Должно произойти что-то из ряда вон выходящее, что-то, чего с ним действительно никогда не было. Потому он слушался Мальчишку, следуя за ним, как за путеводной нитью. Чуть поодаль меж елей, как оказалось, была небольшая компания людей. Не детей уже, но и не взрослых – лет по пятнадцать-семнадцать. – Эй, Бред, лови! – звонкий девичий голосок был прерван сдавленной руганью парня, получившего снежок в лицо. – Мелисса! И без того холодно же! Питч презрительно скривил губы. Было тошно. – Если ты и вправду считаешь, что во тьме кроется только страх, то ты проиграл еще много тысячелетий назад, Питч, – негромко произнес Джек, с улыбкой наблюдая за резвящейся компанией. – Ты звал меня только для того, чтобы почитать мне нотации о моей слабости?! – злость не могла скрыть тоскливой безысходности. Зародившаяся надежда на что-то… что-то спасительное разбилась с почти слышимым звоном, вот только чувство томительного предвкушения никуда не делось. Питч отмахнулся от него как от назойливой мухи, желая только одного – отнять у парня хоть немного сил в качестве прощального подарка и исчезнуть. И больше никогда не видеть чертового мальчишку, который столь жестоко поселил в его сердце сиюминутную надежду. – Я позвал тебя, чтобы ты подумал. И понаблюдал. Джек обернулся – сейчас называть его мальчишкой не поворачивался язык – подошел впритык, настойчиво заглядывая в глаза. Питч замер как кролик перед коброй, неотрывно наблюдая за Джеком. Он чувствовал, что это «что-то» произойдет сейчас. Он чувствовал, как сердце парня тяжело бухает в грудной клетке, но уже не от страха, а от предвкушения. Он чувствовал морозное дыхание на своей шее и узкие пальцы, не по-детски сильно сжимающие его плечи. Чувствовать – это единственное, что он сейчас мог, не в силах даже пошевелиться. Как он был прав, опасаясь мальчишки – крючок, брошенный к сердцу Джека, оказался ловушкой для него самого. Джек, прекрасно ощущая, что Питч уже не сможет сбежать, действовал все увереннее: огладил чужие плечи, сжимая кольцо рук на чужой шее; прижался вплотную, превращая щупальце темной лапы в две черные лужи на их коже; поднялся на цыпочки, с трудом равняясь на рост Питча, и тихо выдохнул в его плотно сжатые губы. Духам чуждо желать друг друга как людям, но будучи подобными человеку, они могли вступать в некую связь. Джек поднялся еще чуть выше, касаясь снежных сугробов самыми кончиками пальцев, и поцеловал Питча – медленно, глубоко, изучающе. У того в голове лениво ворочался вопрос «Интересно, что подумали бы Хранители, увидев его сейчас?», но он был только фоном к происходящему. Целоваться Джек не умел, а если и умел, то не помнил, как это делается. Это было неважно – происходящее между ним и Питчем сейчас было гораздо глубже, чем просто поцелуй, важнее, чем «физический» контакт. И Питч не реагировал: он так и замер в нелепой позе. Можно было подумать, что это ступор или удивление, но Джек отчетливо ощущал – повелитель ужаса не мог поверить. Немного отстранившись, Фрост прошептал: – Помнишь, ты говорил мне, что холод и тьма неотделимы друг от друга? Это сработало как спусковой механизм. Питч вздрогнул, приходя в себя, тяжело раздул ноздри, переступил с ноги на ногу, будто сомневаясь еще – стоит ли? – и подался вперед. Джек подавил удивленный вздох, когда сильные руки без труда подхватили его за талию, поднимая над землей. Теперь целовали уже его – жадно, но медленно, смакуя каждое прикосновение и изучая нутро длинным, изворотливым языком. Темная лапа в груди заворочалась, отражая желание ее хозяина оказаться ближе. Как можно ближе. Подул ветер, принося с собой россыпь сухого, похрустывающего снега. Мелисса и Бред, возящиеся в сугробе в попытке выкрутить друг другу носы, этого не заметили. Остальные – кто-то поежился, кто-то заулыбался. Парень, что постарше – нескладный, угловатый, с объемистым рюкзаком за спиной – почесал затылок сквозь шапку и прогудел: – Ну что, ребят, как и собирались – костер? Питч не заметил, как они оказались на земле. Кажется, он ненадолго оторвался от мальчишки, гуляя по его лицу лихорадочным взглядом, тот качнулся назад, облизывая порозовевшие от поцелуев губы, а в следующее мгновение он уже стоял на коленях, осторожно опуская легкое тело на снежную перину. Джек его аккуратность не оценил – выпутался из объятий, падая в снег, и нетерпеливо дернул за ворот, притягивая к себе. Тонкие пальцы Питча заскребли по снегу, оставляя глубокие борозды. Джек безапелляционно обнял его руками за шею, ноги плотно обхватили бедра. Мальчишка яростно хотел оказаться ближе и он откровенно терся о своего вроде-как-врага. Будь они людьми, Питч не задумываясь сказал бы, что это выглядит развратно, но к духам такие понятия были неприменимы. Он протолкнул одну руку под спину Фроста, потакая его желанию тесного контакта и едва слышно то ли замычал, то ли застонал тому в губы. – Давайте, раскапываем поляну, – пыхтя, командовал долговязый паренек с рюкзаком, зарываясь большими ладонями в снег и отбрасывая его в сторону. Компания тихо ворчала, но подчинялась, освобождая себе место для вожделенных посиделок перед костром, которые планировались еще пару недель назад. Питч не знал, что ткань на духе может трещать, но разорванный плащ, лежащий на снегу, говорил об обратном. Ощущать себя, пусть и частично, обнаженным было непривычно, но мальчишка прекрасно компенсировал это неуютное чувство. Прохладные пальцы собственнически гуляли по спине, оставляя на коже отголоски морозных прикосновений. Питч не знал, что холод может быть таким горячим. Он еще плохо понимал, зачем он это делает, почему вообще повелся на эту авантюру, но заснеженный вихрь эмоций Джека, которые Питч ощущал как свои, уносил с собой, заставляя забыть о рассудке. В последней попытке вырваться из этой ловушки он отстранился, привстал на руках, тяжело выдыхая и стараясь оторвать взгляд от Джека. Не получалось. Мальчишка нахмурил брови – одновременно жалобно и недовольно; его тощая грудь размерено вздымалась, выдавая тяжелое дыхание, а черная лапа, засевшая прямо посередине, пружинисто пульсировала в такт. Потеряв контакт, он выгнулся в спине, сильнее сжал коленями бедра Питча и жадно потерся о пах, прося о большем. Питч не находил сил для отказа и теснее придавил Джека, не разрывая зрительного контакта. С обескураживающей ясностью он понял, что сама вьюга сейчас предлагает ему себя – ненасытно, развратно, без остатка. Джек изгибался под ним как похотливая кошка, в каждом его движении – невероятное сочетание вызова и мольбы, от которой самоконтроль осыпался пепельными хлопьями. В напоминание о том, что ведет в этой игре совсем не Питч и именно он сегодня в роли просящего, Джек слабо щурился. У Бугимена в груди затеплилось незнакомое желание – взять мальчишку себе, тысячами нитей тьмы выпаять на его коже клеймо, показывающее, кому он принадлежит. Конечно, Питч этого не сделал. Он прикусил губу и запустил худую, крупную ладонь под мешковатую толстовку парня, повел ее вверх, обнажая белоснежную кожу. Когда подушечки пальцев коснулись выступающих ключиц, синяя кофта рассыпалась снежными хлопьями, которые, лаская, соскользнули с груди Джека. Мальчишка, казалось, был сделан из жемчуга, настолько бледным он оказался, только розовые бусины сосков и клякса черной паутины вокруг сотканной из тьмы руки выделялись на белом фоне. – Дрова, дрова-то хоть сухие? – поинтересовалась миниатюрная девочка в очках, на вид самая младшая и самая спокойная в компании. Она забавно подпрыгивала на островке утоптанного снега и согревала тонкие пальцы дыханием. Питер – парень, который напомнил друзьям, зачем они вообще пришли в лес посреди ночи, – самодовольно фыркнул. – Конечно, сухие, не зря же я их тащил из сарая. Эй, Бред, ты ведь не забыл «зажигалку»? – Сделано, как вы велели, майор Пейн! – шутливо отсалютовал рыжий мальчишка, достав из кармана небольшую газовую горелку. Чем-то еще разжечь костер в такой ветер вряд ли бы вышло. Одному Луноликому известно, что произошло с Питчем, но поражение восьмилетней давности, голод по страху и бесконечная тоска стали чем-то неважным. Здесь и сейчас его интересовало только одно – Джек. Джек, жадно жмущийся к его телу, хаотично впивающийся в волосы на затылке, тянущийся к губам, неописуемо жадный… и сильный. Чертовски сильный. Настолько, что от холода ныли зубы, а на границе слуха чудился мелодичный перезвон, с которым снежинки сталкивались в воздухе. Эта сила была разлита вокруг, ничем не сдерживаемая, только обходила стороной небольшую компанию подростков, чтобы ненароком не уничтожить пронизывающим холодом. От нее кружилась голова и хотелось успеть взять себе как можно больше. Через плотную ткань тьмы, связывающую два сердца, и через прикосновения. Питч прижал к себе мальчишку, жадно лаская его: огладил губами доверчиво открытую шею; прикусил ухо; впился в кожу, оставляя розоватый засос; пробежал длинным, гибким языком от груди к ключицам. От каждого такого прикосновения воздух вокруг дрожал – Джек хотел большего и не пытался этого скрыть. Питч готов был ему это дать, взамен забирая силы, но обмен был равноценным – это была земля Джека и каждая снежинка несла в себе его почти нескончаемую мощь. В такой ситуации он мог позволить себе жадно выгибаться под чужими прикосновениями, до одури приятными и оставляющими чувство легкого зуда, давать касаться себя везде и просить… нет, требовать большего. Питч подчинился. Спустился ниже и жадно припал губами к набухшим от возбуждения соскам, вылизывая нежную кожицу вокруг. Его подрагивающие пальцы даже не сняли – содрали штаны Джека, и теплая ладонь полностью накрыла член, уверенно его лаская. Джек выгнулся, приоткрывая рот, но стон застрял где-то в глотке – вместо него вокруг завывала вьюга. – Д-да, так лучше, – зябко пробормотала мерзнувшая девушка и без обиняков подалась ближе всех к костру. Ветер трепал неуверенное пламя, но снежные стены своеобразного окопа защищали огонь. – А я говорил, – довольно прогудел Питер, достал из рюкзака несколько термосов и раздал их друзьям. Некоторое время в компании стояла тишина, прерываемая только осторожным хлюпаньем какао в пластиковых чашках, треском костра и далеким воем ветра. Первым отогрелся и расслабился Бред. – О, девочки! – оживленно спросил он, буквально подпрыгивая. – Как насчет страшных историй? – Страшных? – Катрин смешно сморщила нос. – У-у-у-у, это про то, как при поступлении в колледж ты рассказывал про закон сохранения энергии, приводя в пример комиксы про доктора Дума? – насмешливо поинтересовалась Мелисса, «пугающе» размахивая руками. На поляне раздалось несколько смешков. – Да ну тебя. – Это действительно было страшно! – Ладно-ладно, – примирительно подняла руки крупная, тихая до этого момента девушка. Она помолчала немного, вспоминая что-то, а потом начала говорить. – Дело началось с застройки старого кургана. То есть о том, что это был курган, поначалу никто и не знал… Питч упустил момент, когда сам оказался обнажен. Состояние возбуждения было необычным и странным – ни разу еще за время своего существования он не испытывал чего-то подобного, но откуда-то знал, что и как нужно делать. Уверенно перехватив Джека за узкие бедра, он провел членом между ягодиц. С губ сорвался тихий стон – от удовольствия ли, или из-за обжигающего легкие запаха страха, что повеял от компании ребятишек? Черт подери, Питч совсем забыл про них, а сейчас… неясно, чего они боялись, но в сочетании с силой мальчишки это было слишком хорошо. Бугимен каждой клеткой ощущал, как возвращается его былая мощь, как энергия наполняет его, будто опустошенный сосуд. – Тоже это чувствуешь? – хрипло поинтересовался Джек. Питч перевел на него взгляд и не сдержался от рыка – мальчишка тяжело дышал, щеки раскраснелись, а на животе поблескивало несколько капель смазки, сочащейся из головки члена. Подрагивающие ресницы отбрасывали на скулы мягкие тени, придавая лицу странные, призрачные очертания. Вместо ответа Питч сильнее сжал бедра, еще раз провел членом по промежности и ниже, находя вход, и с силой толкнулся вперед. Ветер прекратился. Из низких туч повалили крупные, тяжелые хлопья снега. Джек тихо заскулил, впервые за сегодня реагируя телом, а не окружающими колебаниями собственной силы. Джек заерзал в попытке податься ближе. Было в этом что-то соблазнительно неправильное – раздвигать ноги перед Питчем, позволять ему двигаться внутри себя, нетерпеливо подставлять незащищенную шею под острые зубы. Да что там, даже не пытаться разорвать их теперешнюю связь, оставаясь без защиты не только телесно, но и где-то внутри. Питча будто подкупала эта искренность – несмотря на внешнюю силу и уверенность его движений, он еще ни разу не захотел причинить боль. А ведь они духи, и пожелай Питч навредить Джеку, тот бы сейчас изгибался на снегу отнюдь не от удовольствия. Хотя внешне это был бы тот же секс. Но Бугимен хотел сейчас всего двух вещей – насытиться и чтобы Джек потерял себя от удовольствия. Эти желания ощущались настолько отчетливо, что не ответить на них было невозможно. И Джек отвечал. Он тихо стонал на одной ноте, когда чужой член с силой вбивался до основания, натягивал тонкую кожицу на чувствительном анусе. Питч был сильно крупнее – везде и, оказываясь внутри полностью, он приносил слабую тупую боль. Но Джеку хотелось больше, он жадно обнял чужие бедра ногами, не давая Бугимену отодвигаться слишком далеко, за шею притянул его к себе ближе. Он хотел, чтобы Питч был везде, с силой, уверенно трахал его, вылизывал шею и грудь, не останавливаясь, гладил открытые участки кожи. Улавливая эти желания, Питч неосознанно выполнял их, доводя Джека до исступления. Но вскоре к этим прикосновениям добавилось что-то еще: теплое и мягкое, устроившееся на затылке. Такими же осторожными касаниями оно приблизилось к сгибам ног, крепко удерживая елозящего от сильных толчков Джека. Фрост открыл глаза шире и захлебнулся тихим стоном, когда понял, что происходит. Питч уткнулся ему в грудь, вылизывая напряженные соски, а из его косматой спины тянулись густые, сотканные из тьмы щупальца, чем-то напоминающие крылья. И они были всюду. Уверенно и мягко удерживали тело, гладили внутреннюю сторону бедер, шею, торс. Одно обвилось вокруг члена, плавно двигая крайней плотью и самым своим кончиком лаская влажную от смазки головку. Еще одно уперлось во вход наравне с членом и медленными толчками погружалось внутрь. Это было уже слишком. Джек уткнулся носом в волосы Питча и закусил губу, даже не постанывая, а тихо скуля от удовольствия. И, будто в отражение этой странной, противоестественной связи, от компании подростков веяло весельем и страхом. Ужастики на ночь – то редкое время, когда Питч и Джек могли встретиться в своих сферах влияния. Вот девочка рассказывает какую-то историю – и на границе света от костра поднимется неясная черная субстанция. На шум оглядывается несколько ребят, но едва оформившийся Кошмар разбивается вихрем ледяных снежинок. Подростки неловко улыбаются и продолжают слушать, даже не догадываясь, сколь сильно питают расположившихся неподалеку духов. Питчу было жарко. Ледяные касания хлопьев снега не спасали, и ему казалось, что он весь горит – снаружи и внутри. Что горит сама тьма. Он накрыл Джека своим телом и черными ласкающими сгустками. Так ночь накрывает белоснежные холмы снега. Происходящее было дикостью, но было невообразимо естественно в своей искренности. Питч не останавливался ни на минуту, он выпивал все: ощущал и отражал эмоции мальчишки как зеркало. До разрядки ему оставалось совсем немного, Джеку – тоже. И хотя понятие «оргазм» для духов имело иной смысл и иное содержание, удовольствия подобного толка не были лишены и они. Джек уцепился пальцами в плечи Питча. Он напоминал тонкую нить – напряженный, замерший, только мышцы живота напряглись, сквозь нежную кожу вырисовывая свои очертания. Бугимен уже не пытался хоть как-то заботиться о нем, но Джеку этого было и не нужно – последний раз вздрогнув от мощного, грубого движения внутри, он выгнулся и кончил в черную, пульсирующую лапу, все еще сжимающую член. Питч отстал буквально на доли секунды – он сам мог бы продержаться и дольше, но ощущения Джека слишком плотно вплетались в свои собственные, унося с собой и лишая возможности сопротивляться. Крупные хлопья снега покачнулись, будто кто-то невидимый ласково подтолкнул их. Где-то вдали вновь раздалось мелодичное пение вьюги. Джек Фрост устало растянулся на примятом снегу, прикрыв глаза и мелко вздрагивая после произошедшего. Питч навалился сверху – необычно бережно, боясь повредить. Носом он уткнулся в шею, разукрашенную засосами, и изредка касался тонкой кожи губами. Черные щупальца-крылья покрывалом валялись рядом, лениво вздымаясь в такт дыханию. И Джек, и Питч не знали, сколько времени они так провалялись. Компания ребят чуть поодаль уже успела дослушать первую историю, посмеяться друг над другом, подкинуть дров и начать новую. – Пусти меня, – наконец тяжело выдохнул Джек, неловко ерзая и, в противовес словам, плотно сжимая пальцами плечи Питча. Бугимен нехотя поднял лохматую голову и посмотрел на Джека осоловевшим, сытым взглядом. Вокруг уже все успокоилось и черпать силу прямо из воздуха не получалось, но отрываться от мальчишки не было никакого желания. Лениво, по-кошачьи потянувшись, повелитель ужаса крепче прижал к себе худенькое тельце и прошептал на ухо: – Нет. – Эй! Какого черт-та-а-ах… – возмущенный голос Джека сорвался на стон, когда Бугимен с силой качнул бедрами вперед, двигаясь внутри. Будучи духами, они были избавлены от многих человеческих «трудностей», равно как и от формальной необходимости отдыха. И хотя Джек все еще был слишком чувствителен к такого рода воздействию, Бугимен пропустил его возмущение мимо ушей, затыкая поток последующих протестов поцелуем. Недовольное мычание Джека быстро превратилось в тихие стоны. Питч еще подлил масла в огонь – отстранившись, пододвинул темное щупальце, на котором белесой паутиной застыла сперма Джека, и демонстративно облизал его с самодовольной ухмылкой. Так он удерживал Фроста до рассвета – медленно, жадно трахал, прижимал к себе и не давал отстраниться. Поляна поблизости опустела часам к трем, но ни Питч, ни Джек этого не заметили. Только с первыми лучами восходящего солнца Бугимен нехотя отстранился от губ мальчишки и, прищурившись, посмотрел на восток. Сейчас ему лучше отправиться к себе домой – он насытился силой в большей степени, чем за все эти годы, но слишком ослаб за ночь. Когда член медленно вышел из Джека, он тихо, прерывисто выдохнул и зажался, пытаясь скрыть порозовевший от натиска Бугимена, сочащийся спермой анус. Вместе со светом пришло и стеснение. Питч же, вопреки ожиданиям, не оставил его так – прошелся туда-сюда, хрипло хмыкнул своим мыслям и взял легкое тельце на руки. Джек не возражал, только окинул в ответ ленивым взглядом и решил, пусть делает что хочет, он-то сам выпутается из любой передряги. Передряги, впрочем, не случилось. Фрост не удержался от блаженного стона, когда спустя пару минут сильные руки осторожно уложили его на странного вида черный постамент, сотканный из тьмы. Со стороны он напоминал камень и казался жестким, но матовая поверхность приняла хрупкое тело с мягкостью снега. Джек и сам не заметил, как заснул.***
– …понимаешь ты, во тьме есть не только ужас! – воодушевленно распространялся Джек, спустя несколько часов сна, расхаживая по темному пристанищу Питча. – Да и он не обязательно должен быть страхом чудовищ! Сталактитовый оскал грота уже не казался ему таким угрожающим, особенно теперь, когда он так долго пробыл с его хозяином в эмпатической связи. – Ага, – с саркастичной покладистостью соглашался Питч, – еще, например, студенты по ночам боятся. Ты бы знал как! Предлагаешь мне стать духом сессии? У-у-у, гроза студентов! Бич прогульщиков! Страшный сон заучек! Питч скривился и вернулся в прежнюю позу – скрестил руки на груди. – Да я-то откуда знаю? Я дух веселья, забыл? Джек примирительно фыркнул и в два прыжка оказался рядом с Питчем, по-хозяйски усаживаясь на подлокотник трона. Тот хмурился еще пару минут, но долго дуться не выходило – Фрост теперь воспринимался совсем иначе, да и пахло от него… Питчем. Повелитель ужаса волей-неволей воспринимал такого Джека своим. – Такое забудешь, – по инерции упорствовал Бугимен. – Именно во тьме страх сильнее всего. – Не сейчас. Но ты можешь найти что-то настолько же сильное, – легкомысленно пожал плечами Джек. Питч мученически вздохнул. Оптимизму мальчишки не было конца. Впрочем, он оказался заразительным. Отвернувшись, чтобы не показывать виду, он улыбнулся – возможно, Джек не вытащил его из текущего положения, но он дал надежду. А это уже немало.