Мы под огнём

— Мы под огнём, детка, — выдохнув сигаретный дым, возбуждённо шепчет он, прерывая тишину. — Ты под кайфом, мудак, — привычно огрызаюсь. Херня же, ну. Зачем звонить мне и просить срочно приехать, если не только трахать не собирается, так ещё и своей обдолбанной философией грузит? Потерянный вечер. — Наверное, но не суть, — не спорит. — Просто мы реально под огнём, и он повсюду. Телевидение, газеты, сети, вся эта четвёртая власть — вот они, огненные залпы по мирным жителям, вот эти красные тряпки для быков-политиков. Это СМИ так же удачно, как и раздвигает ноги, может нажать на несуществующую красную кнопку и подорвать к чертям все устои. Может сорвать маски со всех мировых проблядей, а может продолжать размазывать кокаиновую пудру неведения по нашим лицам. Понимаешь? Они – единственная власть, а нихуя не четвертая. — Если бы все эти твои познания внезапно начали появляться на лекциях по социологии, цены бы тебе не было, как и вопроса о твоём отчислении, кстати. — Удобней устраиваюсь на продавленном, когда-то красном и велюровом, а ныне протёртом и грязно-кирпичном диване. У Алекса есть одна отличительная особенность: если по его венам разгоняется амфетаминовый раствор, то в его голове рождаются удивительно смелые и дерзкие мысли, которые порой даже интересно оспорить. — Опять ты со своей банальщиной, — кривится и делает последнюю затяжку, неприятно обжигая пальцы догорающим окурком. — Скучно быть тобой, понимаешь, Алиска, скучно. — Зато стабильно, — теперь моя очередь кривиться. — Правильно, стабильно, — он улыбается так, будто благодаря мне он только что выиграл в лотерею. — Ста-би-льно, — произносит по слогам, словно пробует слово на вкус, — стабильно. А что будет, если забрать у тебя эту стабильность? Что будет, если от тебя вдруг откажется семья, тебя отчислят из универа, уволят с работы, позабудут друзья, и я тебя кину? Что с тобой будет? Он улыбается. Выжидательно так смотрит, с интересом, прищурив свои огромные изумрудные глаза с расширенными зрачками, и насмешливо кривит тонкие бледные губы. А я... я думаю. Что со мной будет в таком случае? Я... — Не знаю, — выдыхаю сквозь сжатые зубы. Ненавижу, когда он так подталкивает вопросами к краю, заставляет копаться в себе. — Не знаю. Доволен? — Да, — удовлетворённо кивает. — Один только вопрос, и ты уже начинаешь тлеть. Случись с тобой подобное, и ты сгоришь. Ты под огнём. Под огнём стабильности. Это твой наркотик, и я тебе скажу, что ты крепко подсела на его иглу. — И? Что ты хочешь, чтобы я сказала? Что ты хочешь, чтобы я сделала? — в такие моменты хочется на него закричать. Но смысл? Он будет только улыбаться. Насмешливо, язвительно, одухотворенно. Будда под дозой. — А разве ты что-нибудь сделаешь? — вопросом на вопрос. — Ты ничего не сможешь сделать. Знаешь, почему? — Вопросительно выгибаю бровь, стараясь смотреть на обшарпанную стенку с пожелтевшими обоями из девяностых, но только не на него самого. Он дотрагивается кончиками холодных пальцев до моего виска и продолжает. — Это заложено в твою головку и сотни тысяч раз закодировано лучшими мастерами мозгового ай-ти. Это вбивается в голову с рождения. «Поздоровайся с бабушкой», «вставай, ты опаздываешь в садик», «моя девочка сегодня идёт в первый класс, такая взрослая уже», «ты не должна допоздна задерживаться у друзей, ты должна учиться», «ты должна хорошо сдать экзамены, иначе мыть тебе туалеты до конца жизни», «ты должна найти работу, хватит сидеть у нас на шее», «когда ты, наконец-то, заведёшь свою семью»? — растягивает слова издевательски писклявым голосом. — Шаг влево, шаг вперёд — и ты под огнём, и я под огнём, все под огнём, — выносит он окончательный вердикт. — Я... — пытаюсь начать, но голос почему-то подрагивает. — Я... — Правильно, детка, — перебивает он, — «я». Послушай только, как оно звучит. «Я». Не «ты», не «свод правил», не «одобрение общества», не «стабильная жизнь и прекрасный заработок», а «я». Это один из лучших звуков, которые я когда-либо слышал в жизни. — Он устремляется взглядом в потолок, рассматривая коричнево-грязные пятна, появившиеся в прошлом месяце — соседи сверху опять затопили. И молчит. То ли дает время обдумать его слова, то ли думает над ними сам, то ли в его наркоманском сознании опять что-то переклинило. Хрен его поймешь. Он просто лежит, впалый живот с намёком на былой крепкий торс периодически приподнимается, наполняя лёгкие воздухом, а глаза немигающе сверлят верх бетонного кубика. — Но, знаешь, мы всегда будем под огнём. От этого не избавиться ни тебе, ни мне. Никак. Мы можем показать фак общественности, забиться в квартире и курить марихуану. Мы — под огнём наркотиков. Мы можем сбежать отовсюду и странствовать по миру, мы будем под огнём свободы. Мы можем впасть в кому и оказаться под огнём имени Себя. И это самый страшный огонь. Он будет испепелять медленно, мысль за мыслью, и даже тогда, когда пепел от наших костей разлетится на все четыре стороны, эта агония не прекратится. — Алекс вновь замолкает, а я легонько стискиваю его по-девичьи тонкое запястье. Каково это, остаться один на один с собой? Даже в морге найдется компания. — Мы под огнём, — тихо шепчу я, — тоже. Любовь — тоже огонь. Она есть — ты горишь, её нет — ты горишь. — Радует наличие мысли в твоей голове, — кивает он на полном серьёзе. — Но знаешь, этот огонь мне нравится. Под ним, по крайней мере, можно гореть с удовольствием, не находишь? — он улыбается и неспешно накрывает мои губы поцелуем. «Если всё равно суждено гореть, так можно и с огоньком», — залетает в голову внезапно шальная мысль.