Повторим

- Ох… - вздыхает Мэй, сидя на полу ко мне спиной. Еще бы, я ведь сижу без кофты, а она пригласила меня, так сказать, посушиться. – Ты извини, мы с мамой… одни живем… мужской одежды нет… Делает паузы между словами, как и всегда, запинается, смущается, краснеет. Я даже сейчас вижу, если приглядеться, как щеки у неё отдают алым. У меня самого кровь к лицу приливает, не знаю, от чего. - Мэй… - протягиваю ей синенькую коробочку с бантиком, чтобы хоть как-то нарушить неловкое молчание. – Держи. Тут то, что никогда не порвется. Поворачивается ко мне и, не скрывая любопытства, открывает. Берет в руки маленькое колечко, а у самой в глазах такое выражение, словно она бриллиант увидела. Хотя я знаю, что она ценит и меня, и подарки мои ценит. Браслет носит, дорожит им, как будто он принесет ей бессмертие. Почему меня это так умиляет? Не знаю, но с Мэй я себя чувствую не тем, кем был раньше. Не тем, кем был до встречи с ней. Когда она смущается, я не могу не умилиться, не могу не улыбнуться, а когда улыбается – впрочем, такое бывает реже – у меня даже щеки пылают, как у первоклассника, который провинился перед всем классом. - Парные кольца… Куросава, у тебя такое же? – спрашивает, не отводя взгляда от колечка. - Почему не по имени? – сперва можно подумать, что я ухожу от ответа, но нет: просто удручает, что она снова отвыкает и опять «Куросава, Куросава». У меня и имя есть. - Ох… - Мэй снова опускает голову, но щёки её совсем сейчас не красные. – Честно говоря, я уже давно хочу называть тебя по имени… - сжимает в руке кольцо, не глядя на него. - И я этого хочу, - не то хмыкая, не то усмехаясь, отвечаю. - Вчера ведь называла. - Сегодня… мне как-то… неловко… - смотрит в пол, а я вижу, как блестящие карие глаза подрагивают от стыда. Сейчас даже немного жаль её. Пододвигаюсь и сажусь по-турецки напротив неё, с улыбкой смотрю. Она и глаз не поднимает. - Мне тоже, - отвечаю с той же улыбочкой и обнимаю её. Слышу еле уловимые мычания от смущения, оханья и знаю, точно-точно знаю, что она сейчас красная, как помидор. – Извини, но… давай так посидим. Слышу едва уловимое «угу», через пару минут она расслабляется вовсе и прижимается носом к моей шее, прикрывая глаза и вдыхая мой запах. Я не знаю, но почему меня сейчас это немного смущает? Похоже, я её действительно… люблю. Я стал немного похож на нее. Смущаюсь часто, запинаюсь, когда говорю, более чувствительный. - Ох… - вздыхаю и, дрожащими от смущения руками, валю её на кровать. – Мэй… А она лежит, так мило, волосы в разные стороны растрепаны, глазки горят и дрожат одновременно, не то в страхе, не то в смятении. У неё даже незастёгнутая рубашка распахнута теперь, и я вижу её бледно-розовую майку с вырезом. Как мило. У меня вот перед глазами всё плывет, на лбу пот выступил. Вернее… понятно. Просто трудно описать. У меня снова щеки алеют, а её-то и подавно уже не розовые, а кроваво-красные. Нависаю сверху и уже было хочу добраться до её губ, прикоснуться к её талии – а может, даже выше, так как процент её милости зашкаливает, – но слышу в коридоре стук двери и голос её матери: - Я пришла! Понятное дело, нам пришлось остановится. Даже жаль: такой момент испорчен.

***

- Мэй… - шепчу я, когда мы идём пешком до моего дома. Она напросилась меня проводить, и это тоже очень мило. – Ты… ты бы хотела побыть со мной наедине? Ну как… как сегодня? - Ох… - смущается вновь, щеку алеющую ладонью прикрывает. – Ямато, я… я не знаю… - Может, ты завтра после школы ко мне в гости зайдешь? – с надеждой в глазах спрашиваю, боясь, что она может меня пихнуть, как обычно, когда я говорю что-то непристойное и пошлое. - Зачем?.. - Повторим. Мэй, смущаясь, давит улыбку и еще больше краснеет.