Прогулка

      Я докуриваю еще одну сигарету. Кинув взгляд под ноги, с удивлением замечаю, что там валяется не меньше десяти бычков. Усмехнувшись своей нервозности, продолжаю втягивать сигаретный дым. Дурная привычка, знаю, но что теперь поделаешь? Бросить курить – это все равно, что гору сдвинуть. Ни хрена у тебя не выйдет.       Кинув одиннадцатую сигарету в кучку к остальным, я начал хлопать по своим карманам, выбивая ритм какой-то песенки из детства. Я просто не знаю, чем еще сейчас можно занять свои руки, которые не желают просто висеть вдоль туловища, – они желают творить. Чувствуя предвкушение, обжигающей волной накапливающееся в груди и отдающее покалыванием в мозг, дергано потираю левую ладонь большим пальцем правой руки. Да что же это такое? Давненько я так не волновался, даже руки немного трясутся. Ну ничего, справимся.       Отодвинув рукав черной куртки, оголяю запястье, чтобы посмотреть время. 22:43. Ужас! Я стою здесь уже почти час, а тебя все еще нет. Моветон в чистом виде, честное слово.       Дверь подъезда открылась, и оттуда пулей вылетела девушка лет 23. Не глядя по сторонам, она чуть ли не полетела в сторону парка, торопясь домой.       Отлично, наконец-то ты появилась. Слава богу, я был на приличном расстоянии, а то еще заметила бы меня. Такого допустить нельзя. Несешься, окрыленная, по дороге, такая счастливая, что мне даже захотелось поделиться своим съеденным на завтрак бутербродом с этим асфальтом.       Мои руки, уже одетые в перчатки, покоятся в карманах. По телу расходятся волны обжигающего тепла, кончики пальцев покалывает, и, если бы я верил во всю эту чушь о душах, я бы сказал, что у меня дух захватывает.       Вот мы прошли парк, а ты до сих пор меня не замечаешь. Даже обидно немного. Хотя… Меня мало кто замечает, если уж на то пошло. Я уж должен бы привыкнуть, ан нет, никак.       До твоего дома еще далеко, минут так двадцать, если не больше. Я удивляюсь, почему ты не ездишь на автобусе или такси, зачем пешком ходишь? Да еще и вечером, когда так темно, что дальше собственного носа и разглядеть ничего не удастся, если бы не уличные фонари.       Вдруг ты резко остановилась. Неужели почувствовала, наконец, что за тобой идут? Я бесшумно отступил назад, в кромешную темноту. Ты повернулась, повертела своей головой, всматриваясь всплошную чернь вокруг себя. Знала бы ты, чего мне стоило, чтобы не рассмеяться в тот момент. Темнота и я, я и темнота – мы заодно. Ты еще не поняла?       Ты ускорила свой шаг, идешь немного неровно, то и дело оступаясь. Готов поспорить, что от твоих тошнотворных окрылённости и счастья не осталось и следа. Тревога. Вот что ты сейчас чувствуешь. Так и подмывает подойти и спросить об этом.       Я иду мягко, не нарушая тишину, прерываемую цоканьем твоих каблуков. Я иду и чувствую скорую победу, даже желудок в комок сворачивается.       Как же я люблю темноту, черную, безликую, как и я. Ты ее просто видишь, а я её чувствую, ощущаю каждой клеточкой тела. Пока невидимые щупальца вечера и ночи сплетаются с моим телом и разумом, образуя нечто совершенное и целостное, я чувствую себя в полнейшей безопасности. Чего не скажешь о тебе. Ты боишься. Боишься черноты, в которой тонет эхо твоих шагов, и меня, невидимого, растворившегося в ночи.       Ты снова оборачиваешься. Мне не нужно видеть твоих глаз, чтобы понять – там с каждой секундой нарастает еще большая тревога, разгоняющая твое сердце до предела, заставляющая его биться так, что ты думаешь, будто ребра трещат. Я улыбаюсь. Тут мы похожи – мое сердце тоже готово выпрыгнуть из груди. Но совсем не от страха.       Ты уже чуть ли не бежишь, я тоже ускорил шаг. Нас отделяют метров 13, не меньше, но я чувствую, как от тебя исходят волны дикого, первозданного страха. А чего же ты боишься сильнее – ночь или то, что в ней сокрыто?       Ты вышла из переулков на небольшую улицу, слабо освещенную фонарями, половина из которых давно не работает. Твои шаги замедлились. Видимо, клочки света тебя немного успокоили.       А давай поиграем?       Я прибавил шагу и вышел на свет. Ты приостановилась и повернула голову. Ты меня видишь? Да. Твои каблучки снова зацокали по асфальту, но глаз с меня ты так и не сводила. Я усмехнулся и завернул за угол первого попавшегося дома.       Что теперь ты будешь делать?       Цокота не слышно. Видимо, ты остановилась. Ты же смотришь на дом, за который я завернул?       Мысленно считаю до десяти. На «девять» ты продолжила свой путь, думая о том, что тебе просто почудилось, что все хорошо, что ты сама себе придумала опасность. Я снова улыбнулся. Как непредусмотрительно с твоей стороны.       Осторожно выхожу из-за своего укрытия, словно рысь, приметившая добычу. Вижу твое пальто далеко впереди. Успеваю пройти шага 3-4, как ты заворачиваешь во двор. Срезать хочешь?       По телу прокатывается волна мурашек. Если бы я вышел на пару секунд позже, я бы стопроцентно потерял тебя из виду. Надо же, сегодня удача на моей стороне.       В вечера, когда в моей голове появляются тысячи голосов, заглушающих мой собственный, я иду на прогулку. Я слышу, как в моей голове перешептываются. Голоса ведут пустые разговоры, но затем они сливаются воедино, набирая громкость: «Познай истинную красоту!». Они кричат, кричат, разрывая мой воспаленный мозг на мелкие частички. Но со временем я научился ставить что-то вроде мысленной заслонки, чтобы заглушить голоса – напеваю глупую песенку, которую когда-то мне пела мама. Заглушка помогает, но мозг пульсирует, голова готова взорваться в любую секунду, а руки, повинуясь голосам, хотят творить, познавать. В мозгу горячими стрелами сидит мысль, порожденная голосами, – "истинная красота".       Я знаю, что прогулка мне поможет.       Моим рукам надоело ждать. Мне тоже. Я люблю игры, но эта уже затянулась. Пора действовать.       Я уже был около поворота во двор. Концы темно-серого, почти черного шарфа, намотанного до глаз, загибаются от ветра. «Надо бы покороче купить», – проскальзывает в голове.       Вижу твою фигурку, плетущуюся мимо деревьев. Я медленно осматриваюсь по сторонам, выглядывая случайных прохожих и окна домов, выходящих на эту сторону двора. Сердце радостно ухает, когда не обнаруживается признаков ни тех, ни других.       «Мой день. Определенно мой день».       Ускоряю шаг, – боюсь упустить момент – но забочусь о том, чтобы ты меня не услышала. Трава, пятнами покрытая серым снегом, едва ощутимо шуршит под ногами.       Когда ты уже повернешься?       Расстояние между нами стремительно сокращается. Ты это чувствуешь?       Я близко. Я даже могу почувствовать аромат твоих духов, которыми ты наверняка пользуешься, но мне, честно говоря, нет до этого никакого дела. Меня волнует лишь твое тело, его внутренняя красота.       Ты оборачиваешься – в расширившихся глазах я вижу удивление и неприкрытый ужас. Я подношу палец к губам, показывая, что лучше молчать и резко прижимаю твое тело к своему.       Овечки должны слушаться волка, так?       Твой рот открывается и закрывается, как у рыбы, выброшенной на берег, а тело парализовало от страха: каждая мышца напряглась и заледенела.       Это прекрасно.       Шумно вдохнув носом воздух, чувствую, что он преобразился: не мерзкий, обычный, прозрачный, а прекрасный, тяжелый и тягучий. Все из-за тебя, из-за твоего страха.       Ты дернулась, неуклюже попытавшись вырваться. Не выйдет – моя хватка крепче стали. Нельзя дать тебе закричать, поэтому пришлось накрыть твой рот рукой, сильно сжав кожу вокруг. Твои глаза наполнились слезами. Ну-ну, не нужно плакать. Я всего лишь освобождаю тебя от оков этого мира, как бы банально это не звучало. Я всего лишь хочу показать твою истинную, подлинную красоту. Ты понимаешь?       Шепчу тебе на ухо, что дергаться больше не стоит, если, конечно, не хочется медленной смерти.       Внешняя красота – профанация. Кожа, тонна косметики – вот и вся её суть. Это неправильно, ты понимаешь? Нельзя так жить, без чего-то настоящего. Все вокруг барахтаются в этом странном мире.       Я художник, но кисти у меня особенные. Мои кисти рисуют особые картины – не масляные бездарные каляки, не бесполезную пастельную мазню – они творят настоящее искусство.       Я расстегиваю свою куртку правой рукой, левой все так же прикрываю твой рот, локтем прижимаю твое тело к себе. Ты пытаешься кричать, но из горла вырываются приглушенные хрипы, словно кто-то пытается говорить, накрыв голову подушкой. Из кожаных чехлов, пришитых к ремню, закрепленному на уровне талии, достаю свою первую кисть – небольшую, стальную и идеально заточенную – верчу в руках, любуясь изяществом формы. Аккуратно, невесомо провожу ей по твоему горлу, отчего ты рефлекторно сглатываешь. Для тебя нож – кусок металла, несущий в себе опасность, а для меня – то, чем я пишу свои картины.       Держа нож мизинцем и безымянным, освобождаю указательный и средний пальцы, нащупываю на шее небольшой щитовидный хрящик.       Если хочешь, можешь оглядеться вокруг. Сейчас самое время запомнить этот мир. Ты приглушенно всхлипываешь, часто дышишь, вдыхая ставший вдруг таким дорогим воздух.       Спрашиваешь себя, почему именно ты? Я отвечу. Воля случая. Голоса шепнули мне, что ты станешь изумительным холстом, и я начал слежку. Ходил за тобой по пятам, фиксируя все, что ты делаешь, куда ходишь, с кем разговариваешь, что ешь. Через четыре недели слежки обнаружилась маленькая закономерность – по вторникам ты, на ходу объясняя своему молодому человеку, что будешь сидеть дома и готовиться к сессии, выбегаешь из своего подъезда и направляешься в сторону дома, где жила твоя подруга. Неувязочка – три недели назад она съехала от своего отца – я видел, как ты таскала вместе с ней коробки. Так что же ты там забыла? Щелк, и паззл сложился. Отец подруги – твой любовник. Ты проводишь с ним четыре часа и уходишь около десяти. Уходишь одна. Именно это самое «одна» и предопределило твою судьбу.       Скоро я покажу тебе свой мир.       Пальцы соскальзывают с хрящика влево, в мягкое углубление, в котором бешено пульсировала сонная артерия. Я улыбнулся – мне захотелось красного цвета.       Ты судорожно пытаешься вдохнуть воздух ртом. Действительно, перед смертью не надышишься.       Артерия под пальцами неистово билась, заражая своим ритмом мое сердце. Я сглотнул. О боже, как же мне хочется красного!       Я поудобнее взял нож. В голове острыми иголками одна мысль – не промахнуться, лишь бы не промахнуться. Дав вздохнуть тебе еще раз, я резко ударяю в то самое мягкое место на шее, слегка проворачиваю лезвие и немного отхожу назад – естественную реакцию организма после смерти никто не отменял.       Кровь. Холодный мир, холодные люди, холодные взгляды – горячая, обжигающая кровь. У меня трясутся руки – вот он, настоящий, живой мир! Вот он! Кровь брызжет из раны мощной струей, попадая мне на лицо, руки, куртку. Я наслаждаюсь моментом, упиваюсь реальностью. Как горячо! Как живо! Прекрасный мир! Мириады голосов в моей голове вторят моим мыслям, эхом раскачивая волны экстаза. Я стер границу между внешним и внутренним, я жив, я истинный художник, я творец! Миллионы голосов скандируют: «Творец! Реальность! Жизнь!». Мое небо – чернота, моя реальность – кровь, мой воздух – мрак!       Я отпустил твое тело, упавшее на землю безжизненным мешком, расстегнул пальто, стянул обувь и одежду.       Пришла пора для кисти номер два. Она побольше, но не такая острая – я специально не затачиваю лезвие.       Я залюбовался, глядя на твою алую шею. Истинная красота.       От плеча до плеча – глубокий разрез, от ключицы до пупка – две багровые полосы. «Ты – идеальный холст», – с упоением подумал я, улыбнулся и продолжил творить. На руках – от плеча до кисти – появились две глубокие прямоугольные раны. Подцепив кожу и мышечную ткань, я срезал эту ненужную часть.       Начала проявляться твоя внутренняя красота. Она изумительна.       Теперь пришел черед третьей кисти.       Эта кисть – острая, прочная, грубая – охотничий нож, предназначенный для освежевания добычи. Можно сказать, что я охотник, а ты добыча, правда же? Резко прочерчиваю кровоточащие дорожки над грудью и вдоль ребер, затем вырисовываю завитки, срезая ненужную плоть, оголяя скрывавшуюся под кожей красноту. Дыхание захватывает.       Неиспорченная, чистая, первозданная.       Ты когда-нибудь слышала в свой адрес подобные слова? Не думаю.       Продолжаю творить. Делаю крестообразные разрезы на животе, сильно надавливая. Ткнув ножом в середину получившегося креста, подцепляю первый треугольник кожи и плоти, затем второй, третий, четвертый и отгибаю в противоположную сторону. Мои движения резкие и точные, отполированные временем, – предел совершенства, на достижение которого ушли многие и многие часы тренировок, многие и многие испорченные холсты.       Получился цветок – с четырьмя прекрасными лепестками. Закатываю глаза, вдыхая воздух носом. Как же хорошо.       Руки снова начинает потрясывать от внезапного осознания того, что эта работа станет апофеозом моего творчества – идеальная, образцовая, безусловная; ни единого лишнего движения, ни единого лишнего надреза.       Голоса в голове начинают пробивать заслонку – я уже слышу их навязчивый мерзкий шепоток. Пора закругляться. Я поднял глаза, взглянув на небо, полное звезд. Свободное небо, свободные звезды. Я хочу стать таким же. Я хочу, чтобы все стали такими же. Голоса тоже этого хотят.       Лезвие плавно прокатилось по твоим бедрам, рождая сладкий звук рвущихся мышечных волокон и кожи.       Кто там говорил, что на свете бывает совершенная музыка? Я готов поставить все, что у меня есть, на черное – этот человек никогда не слышал таинственного и странного звука, знаменующего переход живого в мертвое. Ведь красота истинная – она мертвая.       Я посмотрел на свою картину. Чего-то не хватает.       Голоса почти пробили заслонку. Они шумят, вырываются, выплескиваются чернотой в мое сознание. Хочется кричать! Кричать! Бежать!       «Зигзаг, – приглушено шепчут голоса, ломая барьер, – не хватает зигзагов». Я пораженно уставился на свои руки. Голоса правы?       Вырезаю ломаные линии на внутренней стороне бедер, замыкая получившуюся фигуру, и начинаю процесс свежевания.       Сердце гулко забилось в горле и ушах. Захотелось засмеяться, захотелось послать все эти голоса туда, откуда они пришли.       Каждый удар сердца воспламеняет новую волну экстаза, тело бьется в экзальтации, разум кричит бессметным количеством голосов, отчаянно впивающихся своими когтями в мое расхристанное сознание.       Идеи заполонили мой мозг. Эрфикс, гипостасис, мысли – шушукаются, бегают, прячутся, пожирают, смеются, действуют. Они везде.       Не хочется стоять на месте, тело просит движений. Вы когда-нибудь чувствовали, что ваша кровь – совсем не кровь, а жидкий огонь, кислота, разъедающая все на своем пути? Это шедеврально.       Голоса окончательно разрушили перегородку. Хлынув единым безобразным потоком, они ознаменовали дефинитивный хаос в моем разуме, оставив лишь плюгавую частичку рассудка. Я, ночь, голоса, мое искусство. И так по замкнутому кругу. Бесконечно, бесконечно, бесконечно…       Шатаясь, я отошел в сторону, чтобы полюбоваться на свою работу.       Мой восторженный внутренний возглас утонул в мириадах, полчищ других – чужих. Они никогда не будут принадлежать мне, но я всегда буду принадлежать им.       «Работа совершенна! Совершенна! Совершенна!»       Голоса кричат так, что моя голова лопнет, и ее содержимое безобразным месивом шлепнется на асфальт.       Я улыбаюсь, улыбаюсь, как сумасшедший. Хотя, я и есть сумасшедший. Я смеюсь, хрипло и безобразно, как и ночь, которая меня поглотила.       Я, темнота и голоса – безупречное трио. Голоса руководят, я исполняю, а темнота прячет. Мы – безупречное трио.       С такими мыслями, опустошенный и ликующий, я развернулся, зевнул и побрел домой, шаркая ногами по отсывшему асфальту.