Такой тихий голос, он тише любых голосов,
Чем дикие таки часов, шаги и скрип тормозов.
Сражайся, борись...
Ты зачем всё измяла, изгадила?..
Знать бы мне, где выключается это радио...
Такой тихий голос, изнутри и извне, наяву и во сне,
Он что-то плохое заглушает во мне.
И я закрываю глаз, выбирая из двух,
Пытаюсь понять, от меня что ты хочешь, Дух?..
Flёur - Голос.
Медленно поднимаюсь по лестнице грязного, заплёванного подъезда, насквозь пропахшего собачьей мочой. Обшарпанные стены противного ядовито-зелёного цвета вызывают отвращение, но я не хочу спешить. Не хочу заходить в квартиру. - Игрушки ломаются. Медленно шагаю по выщербленным ступенькам, прикасаясь рукой к ненавистным стенам, и плевать, что руки будут грязными. Мне плевать. - Игрушки ломаются. Чьи-то дробные шаги эхом раскатываются по подъезду. Мимо проскальзывает соседкина дочка со своей подружкой. "Здрасте!" - громко, и дальше тише, подруге: "Она уже неделю как обкуренная..." Думает, я не слышу. Все так думают. В моём присутствии говорят обо мне то, что раньше постеснялись бы говорить и за моей спиной. Я слышу. Мне безразлично. - Игрушки ломаются. Остался один лестничный пролёт. Замедляю шаг настолько, насколько возможно. - Игрушки ломаются. Достаю связку ключей из кармана. Нарочито долго вставляю ключ в замочную скважину. Повернув ключ все четыре раза, медлю. Не хочу открывать дверь. Она открывается сама, медленно, плавно. Я уже почти привыкла, но всё равно каждый раз вздрагиваю. Захожу внутрь. Дверь также медленно, ненавязчиво закрывается за мной, но эта ненавязчивость обманчива. Если она захочет, то никогда не выпустит меня. Это немного пугает, но я привыкла. Почти. Я не знаю, кто такая она. Наверное, никто не знает, даже она сама. Может, я сумасшедшая. Не знаю. Я ничего не знаю. Опускаю свой старенький джинсовый рюкзак на пол, снимаю ботинки. Осторожно ступая по холодному паркету, прохожу в единственную комнату. Раньше мы жили здесь вместе с моей мамой. Теперь мамы нет. Она сломалась первая. - Игрушки ломаются. Да, да, игрушки, ты права. Марионетки, куклы. Только дёргай за верёвочки, а они сами будут тебя бояться. Люди всегда страшились неизвестного и всегда пытались его уничтожить. Тебя уничтожить невозможно. - Игрушки ломаются. Ломаются. Ты повторяешь это постоянно после смерти мамы. Постоянно. - Игрушки ломаются. А помнишь, как всё начиналось? Помнишь? Без тебя всё было отлично, всё было прекрасно! Я училась на последнем курсе, мама работала. Каждый вечер, когда я возвращалась домой, я пекла ей шарлотку. Помнишь? Мама радовалась. Радовалась! Ты знаешь, что это такое? Знаешь?! Хотя зачем тебе это? Ты знаешь только, что такое страх. Хотя нет, ты даже этого не знаешь. Ты знаешь только, как его внушать. Так ты помнишь? Как мама первый раз вздрогнула, и сказала, что за её спиной кто-то стоит. Что кто-то наблюдает за ней. Смотрит. Как я не понимала её. Как она начала пить. Как она извинялась каждый раз, но всегда продолжала. Как она перерезала себе вены. Жаль, что нельзя всё перемотать назад, начать всё заново, и уехать из этой квартиры, и жить как все нормальные люди! Жаль, что нельзя перемотать назад. Нельзя. - Игрушки ломаются. Ломаются. Ломаются. Ломаются! Я знаю. Я видела. Видела, как сломалась мама. Хотя нет, не сломалась, ведь это значит - сломать себя, а её сломала ты. Ты, ты, понимаешь, ты! Это ты виновата. Во всём. Во всём. - Игрушки ломаются. Как же ты меня бесишь. Как же меня бесит твой монотонный детский голос, повторяющий одни и те же слова. Бесит. - Игрушки ломаются. Ты хочешь, чтобы я тоже сломалась? Хочешь? Хочешь. *** Пустая квартира производила впечатление нежилой. Разбросанные вещи, разбитая посуда, сломанная мебель. На шведской стенке, оставшейся, видно, ещё с советских времён, висел обрывок бельевой верёвки. Тело уже увезли. На кухне горел яркий свет. За старым деревянным столом на трёхногом табурете сидела уже немолодая женщина лет сорока пяти с остекленевшим взглядом, теребившая подол своего платья. Напротив неё на чудом уцелевшем стуле сидел тридцатилетний мужчина в полицейском костюме. Его более молодой напарник, не нашедший себе места, бродил по квартире, оглядываясь. - Не могло это быть самоубийство, понимаете? Моя дочь радовалась всегда, у неё планы были, институт заканчивала... - Я понимаю, но больше вариантов нет. Чужих отпечатков пальцев в квартире не обнаружено, соседи ничего не видели. Кстати, они говорят, что последнее время она вела себя несколько странно, - полицейский огляделся и хмыкнул, - вы не замечали в её поведении что-нибудь необычное? Вполне возможно, что у неё было какое-либо психическое заболевание. - Нормально она себя всегда вела, - женщина наконец подняла взгляд и растерянно огляделась. Казалось, она только заметила царящий кругом беспорядок. - Хотя... В последнее время она отдельно жила, вы же уже знаете... Тем временем молодой полицейский бродил по комнате, брезгливо переступая пыльные обломки мебели. Подойдя к шведской стенке, он осторожно потрогал одним пальцем верёвку. "Вот дура," - пронеслось у него в голове, - "А ведь такая красивая была..." Полицейский вспомнил лицо покойной девушки. Странное выражение её лица не давало ему покоя. Какая-то смесь озлобленной решимости и грусти. "Нет, точно больная", - решил он и почему-то поспешно направился к выходу. Внезапно краем глаза он заметил движение в углу комнаты. Резко развернувшись, он отработанным движением выхватил пистолет из кобуры. В углу комнаты стояла маленькая девочка. Маленькая, тоненькая, в белом оборванном платьице, похожая на хрупкий цветок лилии. Пепельная, неровно остриженная чёлка лезла в огромные, не по-детски серьёзные глаза. В руках девочка сжимала шарнирную куклу из дерева. Пустое лицо игрушки слепо смотрело на юношу. Под ошарашенным взглядом полицейского она медленно прошла к шведской стенке и задумчиво качнула обрывок верёвки. - Ты.. Ты как тут оказалась? - охрипшим голосом спросил молодой человек, не спеша опускать пистолет. Девочка подняла на него синие глаза. - Игрушки ломаются, - серьёзно сообщила она. - Чего?! - Ты тоже скоро сломаешься.