Номер первый

Титов понял, что станет вторым, как только встретил Гагарина после очередной тренировки. Сначала он его не заметил даже, погружённый в неспешное повторение порядка действий при запуске. Юрий преградил ему дорогу; он был как-то странно возбуждён, едва ли глазами не вращал, пару раз порывался что-то сказать, но сразу умолкал. Впрочем, о чём уж тут говорить. — Поздравляю, — сказал Герман, не искренне и не фальшиво. И собрался пройти мимо, но Гагарин дёрнулся навстречу, и пришлось снова остановиться. – Что? — Я думал, ты захочешь задержаться со мной ненадолго, — начал Юрий чуть прервавшимся голосом и добавил тише. – Или, может, врезать мне… Тут уж даже вечно серьёзный Титов не смог удержаться от слабой улыбки. Как ребёнок, честное слово, а ещё в космос собирается. Он спокойно пожал ему руку и двинулся дальше. Ни одно из предложений ему не подходило. Когда он вышел на улицу, то незаметно для самого себя улыбнулся шире, когда вспомнил выражение лица Юрия, торжествующее и при этом отчасти виноватое. Конечно, на душе у Германа и правда немного горчило, но откровенно завидовать он почему-то не мог. Слишком уж Гагарин был светлым, почти трогательным. Пусть. Пусть он будет первым. Да и решения начальства не оспаривают. Титов вздохнул и принялся повторять порядок действий при посадке. В конце концов, известными стали они оба. На совместных фотографиях они неизменно стояли бок о бок, и на всех Гагарин либо безудержно сиял, либо изо всех сил сдерживался, и создавалось впечатление, что он вот-вот прыснет. Титов казался отстранённым, при этом ни капли не мрачным, и всё равно почти каждый день находился тот, кто ненавязчиво справлялся о его делах. Герман прекрасно догадывался, что все они просто стеснялись спросить в лоб: а ну как он желчью исходит из-за того, что не его фамилия заняла место в истории? Он не знал, как объяснить — да и стоило ли вообще объяснять? — почему не стал сражаться за эту возможность. Понимал, что если попросил бы как следует, нажал, упёрся, то сел бы тогда в кабину «Востока», непременно сел бы. Но соперничать надо с американцами какими-нибудь, а не со своими. А главное, не с Гагариным, только не с Гагариным. Но приставать продолжали, и порой донимали так, что даже флегматичный Герман едва успевал брать себя в руки. Как же вы не понимаете, — почти вслух цедил он. — Посмотрите на него повнимательнее, и сразу поймёте, почему нужно было уступить. И потом, он ведь справился, справился наилучшим образом. Глядите, какой он открытый, тёплый; и зачем вам моя постная рожа на плакатах, когда он лыбится за двоих? Конечно, он не мог не признать, что чего-то всё-таки недоставало ему для счастья:, но было ли то признание, слава? Себе Титов лгать не привык; конечно, он не раз и не два мечтал о том, как мог бы взмыть на орбиту первым во всём мире. Но не это или, по крайней мере, не только это медленно, почти ненавязчиво, но упорно точило изнутри. Месяц за месяцем, всё становилось хуже; дошло до того, что Герман задумался уже серьёзно: уж не мнимое ли поражение гложет его? На очередное какое-то собрание, кончавшееся застольем, он собирался не пойти, но Королёв попросил его об этом отдельно, а он ещё не дошёл до того, чтобы не слушать своего идейного вдохновителя. Тогда-то, а вернее, сразу после этого, его и нашёл Гагарин. Титов подумал, что это был первый раз, когда они оставались один на один с той короткой, но памятной встречи. Юрий был откровенно пьян — почти на грани адекватности, но взгляд у него оставался совершенно ясным, хотя ноги уже подкашивались. Герман нахмурился: негоже лицу отечественной космонавтики так наклюкиваться, даже на празднике. Но ведь это Гагарин. Гагарину можно?.. Юрий вдруг положил ладони ему на плечи, тяжело опёрся, преданно и необычайно внимательно глядя Титову в лицо. — Герман, я тут давно сказать хотел, — зачастил он, и видно было, что он волновался, а он никогда не волновался, даже перед запуском был совершенно спокоен. — Вернее, не просто хотел, должен был, обязан… Но боялся, что ты на меня в обиде. За… ты знаешь, за что. Не буду говорить, что я недостоин, неправда это, и не в этом дело, — грудь у Гагарина часто вздымалась, как будто он задыхался. Титов огляделся кругом — не потому, что стыдился чьего-то взгляда, просто чувствовал, что сейчас свершится что-то очень важное, пусть и не такое глобальное, как полёт в космос; но ведь не в масштабах дело. — Герман, это ты номер первый, ты… для меня первый, понимаешь? Ты лучший, не просто лучший, а лучший из лучших, слышишь? Люблю тебя давно, больше всех… ну, вот и сказал… Титов не мог выносить больше этот пьяный бред. Осторожно подхватив Юрия под руку, он повёл его к себе домой, — а что ещё с ним оставалось делать, не бросать же посреди дороги? И пока он тащил его за собой, уже почти засыпающего, то понял, что не может злиться. И что теперь ему наконец-то хватает всего.