Я помолчу, ладно?

Они сидели слишком рядом для того, чтобы у него была возможность выстроить хотя бы тонкую стену. Хотя бы тонкую... Она слишком упрямо смотрела на улицу через грязное окно, как будто там было что-то спасительное. Как будто что-то вообще могло спасти. Как это получилось? Македонский клял себя самыми страшными словами за этот недосмотр, за то, что не смог вовремя слиться с окружающими, когда это, черт подери, было так необходимо. За то, что не захотел. Так неосмотрительно. Наверное, отголоски природной доверчивости сделали свое дело. Или просто терпкая нехватка тепла, которую он скрывал тщательней всего. А она нагло воспользовалась этой возможностью, бесцеремонно ворвалась в его мир, насквозь пропитанный страхами и тонкими нитями раскаяния. Ворвалась внутрь и...перевернула весь его мир. Улыбкой. Потом осторожным и как будто случайным прикосновением. Он никогда бы не подумал, что это безумно приятно ощущать тонкие пальцы в собственных волосах. Она его не жалела, нет. Не смотрела с сочувствием. Или, наоборот, с видом знатока, который-де советует быть впредь осмотрительней. Она просто улыбалась и кормила его пряниками. Сладко-сухими. А он улыбался как последний дурак и прятал глаза. Стеснялся, наверное... Или боялся, что она задаст ему какой-нибудь вопрос и тогда придется отвечать... Но она весьма тактично и понимающе молчала. Вообще всегда с ним молчала. Может, из солидарности. А, может, Македонский человек просто такой, рядом с которым все слова моментально обесцениваются..? Только вот до нее этого никто не замечал. Как и не замечал того, что он совершенно особенно улыбается, никто вообще не видел его счастливым. Он отгонял от себя мысли об этом, считая себя недостойным любой радости, а она вихрем вбегала в комнату и выдергивала его из угла, из мыслей, из себя. Он пробовал поначалу прятаться, скрываться, а она находила и заставляла его смущаться и краснеть от прикосновений. В конце-концов, он научился (или приучился) искать взглядом не только ногти на своих руках, но и ее. Ее светлые, вечно растрепанные волосы и смеющиеся глаза. Научился класть голову ей на плечо и благоговейно укрывать, когда она, вдоволь намолчавшись с ним, засыпала рядом. Научился осторожно и незаметно гладить кончиками пальцев ее по тыльной стороне ладони и заваривать ее любимый кофе. Научился прикладывать указательный палец к губам, когда расшумевшаяся четвертая грозила разбудить девчушку... Он научился. Научился ходить по самым острым осколкам, по которым он не рискнул бы пойти ни с кем другим. А она научилась молчать и слушать его дыхание, научилась успокаиваться в его обществе и обходиться его холодно-родной ладонью вместо подушки. Не сразу. Далеко не сразу. Но у них получилось.