Отпусти меня, извращенец!

К моему величайшему сожалению, неплохо звучит лишь моё имя, но никак не скрежет куска мела по старой грифельной доске. Во всех аудиториях свежеоткрытого и отремонтированного крыла красовались новые, магнитные, и лишь только в парочке кабинетов на первом этаже так и осталось висеть это тёмно-зелёное искорябанное уродство. Вот чёрт, перепачкал пальцы и даже мазнул по рукаву форменной рубашки. Сегодня, разумеется, тёмной. Тим же везунчик, как иначе… И дополнительные занятия три раза в неделю, после уроков, как нельзя лучше подтверждают сей факт. Подчёркивают двойной красной. А всё Патрик, кота его за лапу… Поджимаю губы и, бросив быстрый взгляд на учебник, приткнутый на заваленную канцелярским хламом парту, дописываю уравнение. Отступаю на полшага назад, чтобы полюбоваться на свою работу и прикинуть решение. Это только второе за сегодня. Около восьми ещё предстоит начеркать и расписать. Знать бы ещё наверняка, за что я вынужден терпеть холод и недовольное урчание желудка после честно отсиженных шести уроков. – За что ты мне мстишь, Олли? За выпивку или за поцелуй? – проговариваю, скорее, неосознанно, только лишь для того, чтобы в просторной аудитории стало теплее на пару сотых градуса. Ремонт же, какое тут отопление… Ёжусь, ощущая, как короткие волоски приподнимаются на руках. Ёжусь не то от холода, не то оттого что, кажется, в абсолютной тишине кабинета мои слова прозвучали недопустимо громко. Настолько громко, что долетели до преподавательского стола, сдвинутого к противоположной стенке. Шорох бумаг, и тут же следом звук, с которым может захлопнуться только облачённый в твёрдый переплёт классный журнал, заставляет меня дёрнуться. Только этого не хватало… Неужто услышал? Жмурюсь и, неосознанно поджав губы, быстро считаю до пяти. Только не разговаривай со мной. Не разговаривай, пожалуйста! Просто продолжай делать вид, что ничего не случилось и что я торчу тут исключительно по причине хреновой успеваемости, а не потому что… Не потому что… Прикусываю верхнюю губу и тут же отпускаю, едва ощутив болезненный отголосок. Облизываю, покачиваясь на носках и обхватывая предплечье перепачканной ладонью. Сжимаю пальцами, ощущая, как ткань холодит ладонь, и тут же запоздало чувствую и то, как меловой налёт стягивает кожу. – Нервничаешь? Едва сдерживаюсь, чтобы не подпрыгнуть на месте. Так упорно убеждал себя в том, что его тут нет, что и взаправду решил, будто один среди неровных рядов парт. – Вовсе нет, – стараюсь, чтобы это звучало как можно равнодушнее, чтобы не выдало закрадывающиеся панические нотки, и взглядом возвращаюсь к доске. Должно быть, и он тоже: – И за что только тебе такой отвратительный почерк? Огрызаюсь в ответ на насмешку чисто механически: – За отпадную задницу. Огрызаюсь и только потом думаю. Думаю и в очередной мудаческий раз прикусываю язык. Слишком поздно. – Да что ты говоришь? – насмешка в голосе проскальзывает столь явно, что мне кажется, будто я только что отвесил себе пендаль. Вот так взял и отгрыз правую ногу и как следует отхлестал по булкам. Столь явно и так, словно он только этого и ждал. Ждал, пока я сам любезно подкину повод. И пожалуйста, тут как тут. Жрите, не обляпайтесь. На этот раз молчу, плотно сжав челюсти, и вглядываюсь в напоминающий, скорее, плюс, нежели икс в степени. Раздражает. Стираю ладонью и рисую заново. Всё, хватит. Хватит нарываться, идиот, решай, калякай следующее, после – следующее и следующее… Лишь бы побыстрее свалить домой. В свою тёплую комнату, совершенно безопасную на предмет наличия в ней больных на голову математиков с педофильскими наклонностями. Решение… Думай, давай же! Думай, думай… А в башке всё крутится короткая бессмысленная перепалка. Раз в десятый, не меньше. Быстрее, медленнее, всё сосредоточено на его голосе и насмешливых интонациях. До пятого круга. После – ощущаю и взгляд тоже. Точно между лопаток. Должно быть, оторвался от толстенной кипы контрольных работ и, распрямившись, так и сверлит меня. Хорошо, что глазами лишь. Вот только логарифмы от ощущения лазерной указки на спине становятся марсианскими письменами, а не одной из моих любимых тем. Сглатываю. Шумно. Тут же ругаю себя за это. – Тим? "Да, мистер Да-иди-ты-на-хуй?" – Что? – Будешь и дальше пялиться – подожжёшь её взглядом. – Круто. Совсем как ты мою спину. А-а-а!!! Да пристрелите меня уже! Зашейте рот или отрежьте язык! Всё что угодно, только не позволяйте больше дерзить в ответ, пусть так и хочется ляпнуть очередную колкую гадость! Боком… Всё выйдет мне боком. И без того небольшой кусочек мела крошится в пальцах. Упорно не оборачиваюсь, чтобы взять из круглой миски другой. Сжимаю его в кулаке. Звук отъезжающих маленьких колёсиков. Следом неторопливые, едва шуршащие по половому покрытию шаги. Ближе. Нет! Не подходи! Дёргаюсь и, не выдержав, трусливо оборачиваюсь как раз тогда, когда он останавливается между двух первых парт. Опирается на облупившиеся бока ладонями и, растянув губы в улыбке, изучает меня внимательным взглядом над стёклами очков. Зачем они ему вообще? Готов поручиться: гад явно имеет нечеловеческую природу, а нежити окуляры что Виагра для покойника. Ну не может простой математик пялиться как терминатор с лазерами, встроенными в глазницы. Ещё пара минут – и потянет палёным мясом. Интересно, выжжет на мне черепок или маленькую перевёрнутую жопку? – Ты всё больше расстраиваешь меня, Тим, – проговаривает, словно маленькому ребёнку, и, готов поспорить, таковым он меня и считает. Бесит! Одним только этим до дрожи бесит! Почти так же сильно, как и то, что произошло. Как и то, что он…Что мы… Ненавижу! Его ненавижу! И себя со своей наверняка багровой мордой тоже! Стоило тогда треснуть ему шваброй, и… "И отец наверняка узнал бы про нашу маленькую шалость", – вежливо подсказывает внутренний голос. Всё верно. А узнай он, меня наверняка сослали бы в какую-нибудь военную школу штатах эдак в десяти от дома. В лучшем случае, о худшем мне больше нравится не думать – слишком разрушительно для и так почти призрачного душевного равновесия. Поэтому остаётся только успокоиться, заодно запихав все свои возмущашки куда поглубже, выдохнуть и вернуться к доске. Кажется, получилось. Только от этого ни уравнение, ни ощущение разрастающейся дыры между лопаток никуда не делось. Невольно передёргиваю плечами в попытке стряхнуть этот взгляд. Тщетно. Ну ладно, хрен с тобой, Олли. Кусок мела между ладоней. Неосознанно растираю его, осыпая крошкой пол и ботинки. Олли это не нравится, конечно же. Олли теряет терпение: – Пошевеливайся. Или ты решил, что мне нравится торчать тут с тобой? – А тебе не нравится? Я-то, наивный, думал, что ты просто мечтаешь простоять тут вечность, пялясь на мою задницу. Ну вот, снова меня заносит не в ту степь. Который раз за последний час. – Задницу? Ты правда считаешь, что у тебя есть задница? Поджимаю губы и физически ощущаю, как невидимый рой маленьких колючек предупреждающе пробирается под кожу. Но раздражение, вызванное усталостью, голодом и продирающей липкой сыростью, нашёптывает совсем иное. Так и тянет мне на ухо, то и дело прикасаясь к нему длинным острым языком. Тянет, растягивая шипящие: "Нарвись, нарвись!" "Давай же, посмотрим, надолго ли его хватит?" "Да что он тебе сделает?" "Он целовал тебя, помнишь?" Решив было показать ему язык, оборачиваюсь и, скривившись в язвительной гримасе, ощущаю, как бедро пощипывает вибрацией. Входящий вызов. Дёргаюсь и, отложив огрызок мелка, пытаюсь аккуратно, в силу своих скромных способностей вытянуть мобильник двумя пальцами и не усраться ещё больше. Быстрого взгляда на экран хватает, чтобы меня перекосило почище, чем когда я драил полы в сортире, уничтожая следы содержимого желудка Патрика. Отец. Помахиваю мобильником в воздухе, привлекая внимание учителя: – Это мой дражайший папенька. Ты же не против, Олли? Я отвечу? – и прежде чем он, скривившись, собирается выплюнуть ответ, быстро провожу пальцем по дисплею и подношу его к уху: – Привет, пап. – Где ты шатаешься? Дёргаюсь, закатывая глаза. Ненавижу, ненавижу, ненавижу этот тон. Тон, не предвещающий мне ровным счётом ничего хорошего. Неужто кто-то из учителей стуканул? И кто это был? Олли вроде пока ни к чему. Физрук за выбитое окно или биологичка за исчезнувшие образцы конопли? Хуйня та ещё оказалась, кстати. Учитывая, что моё нынешнее местоположение от меня не слишком-то и зависит, решаю не врать: – Я ещё в школе. Мистер Оливер назначил дополнительные занятия. – Оливер? У тебя проблемы с математикой? – недовольно выплёвывает динамик в ответ, и мне действительно очень и очень хочется торчать тут с Олли вечность. Да хоть две, только бы не возвращаться домой, к поджидающему в кабинете отцу. "Проблемы? Нет, что ты, не переживай, пап, я тут потому, что налакался по дурости в школьном сортире, а после, когда танцевал по кафелю, то и дело отжимая тряпку, меня засосал мужик. Высокий, в идеально наглаженной рубашке с серебряными запонками на манжетах и в тонкой оправе очков". – Ну… Как тебе сказать… – неуверенно блею в ответ и кошусь на математика, развернувшись на полкорпуса. Наблюдает за мной с интересом исследователя, узревшего брачный танец самки чёрной вдовы и самца со скромно замотанной в паутину подарочной мухой. Сожрут или не сожрут? Трубка молчит некоторое время, и я не решаюсь прервать это молчание первым. Как-то оно мне не нравится, собственно как и то, что отец набрал меня сам. Должно быть, повод для недовольства большой и толстый, как йо-хо-хо у негров из забористой порнухи. Может быть, не в учёбе дело? Спешно припоминаю все свои косяки, всплывает в памяти не так уж и много. Может, просто звёзды не под тем углом сошлись? Или Кармен, секретарша папочки, слишком старалась, выискивая скрепку под его столом, и сомкнула зубы от усердия? – Как мне сказать, мелкий паршивец? Как сказать мне о чём? О выбитых окнах, бреднях вашей биологички или о содержимом мэйла от твоего закадычного дружка? Вот тут я и чувствую, что значит выражение "обливаться холодным потом". Доли секунды – и меня уже трясёт, как лягушачью лапку. Патрик, мать его… Всё Патрик!.. Сглатываю, отстранённо замечая, что пялюсь на облупившийся с годами узкий подоконник и цветочный горшок. – Не хочешь спросить меня, что там, в письме? – вкрадчиво, должно быть, сейчас постукивая ручкой по столу, спрашивает мой родитель, а я уже в красках представляю, как широкий кожаный ремень оставляет отметины на моей спине. Спросить? Не-е-ет! Провалиться под пол и уползти в сторону Мексики? Да-а-а! – Ты слушаешь? – всё так же обманчиво ровно спрашивает голос в трубке, а меня откровенно ведёт, и ноги отказываются держать, колени дрожат. Покачиваюсь на пятках и, не придумав ничего лучше, лбом упираюсь в исписанную доску. Плевать. – Да, папа, – последнее слово давлю из себя, нехотя выскакивает, словно царапая голосовые связки. Отвратительно, ненавижу, когда так. Ненавижу чувствовать себя таким жалким. – Это хорошо, что ты слушаешь. Потому что когда вернёшься домой, я заставлю тебя выжрать всё содержимое бара, а после отделаю до полусмерти, чтобы ты, ничтожество, больше никогда, даже в мыслях, не касался бутылки. ТЫ ПОНЯЛ?! – Но это было всего один раз, я не знал, что пил, я думал, что… – давлю из себя в ответ абсолютно резиновыми губами. Даже удивляюсь немного, словно действительно не мои, чужие, наспех пришитые, потому и не слушаются. Пытаюсь сглотнуть, но не выходит – так пересохло во рту. Трубка продолжает молчать, и я уже думаю, как бы так заставить себя соскрестись с пола и просто скинуть вызов. Просто провести пальцами… Не получается. Парализован. А ещё совершенно забыл, что не один в этом импровизированном морозильнике, и поэтому вздрагиваю, когда моей прижимающей телефон к уху ладони касаются ещё чьи-то пальцы. Оливер. Решительно забирает у меня мобильник и, когда я было протестующе дёргаюсь, наваливается сверху, вжимая в исцарапанную поверхность доски всем своим весом, и, должно быть, для верности, вклинивает своё бедро между моих ног, вынуждая раздвинуть их чуть шире. Дыханием касается затылка и, склонив голову, зажимает мобильник плечом. Только сейчас доходит… Что ты?!.. Нет! – Мистер Берг? Это куратор вашего сына, тот самый Оливер, математик. На том конце провода – молчание. На этом – готовое вот-вот выпрыгнуть из грудной клетки моё сердце и горячая даже через плотную ткань рубашки, его и моей, прижимающаяся к моим лопаткам грудь. – И? – наконец недовольно-настороженно выплёвывает динамик в ответ. Сердце таранит рёбра ещё быстрее. Если Олли расскажет ему про поцелуй, то мои останки вряд ли когда-нибудь найдут. Берг-старший люто ненавидит "пидоров". Ненавидит, к счастью не подозревая о том, что его собственный сын с четырнадцати лет играет за другую команду. – Всё это касается исключительно вас и Тима, но я как его учитель не мог оставаться в стороне, заметив, что мальчик немного… сбился с курса. – Что вы имеете в виду? – голос становится чуть теплее и совсем не на градус заинтересованней. Я же вообще стараюсь не дышать, чтобы не упустить ни звука. Так что, Олли, поможешь мне выплыть или утопишь, хорошенько жахнув веслом? – Именно то самое, с позволения, "происшествие", в которое вляпался Тим на пару со своим одноклассником, по неопытности наглотавшись тоника в школьном туалете. – Так вы знали? – зло выдыхает отец, и я жмурюсь, словно вот-вот прилетит чем-нибудь тяжёлым. Вместо этого с не меньшим ужасом ощущаю прикосновение большой тёплой ладони к животу, как она ложится на гладкое полотно форменной рубашки, ведёт по ней и проворно расстёгивает пару пуговиц, кончиками пальцев пробираясь к коже, прямо над ремнём. Тянет ткань наверх, высвобождая полы рубашки. – Как куратору мне положено знать о подобных вещах, мистер Берг. Более того, остальным это знание без надобности. – Вы об ученическом совете? Кивает в ответ так, словно собеседник может его видеть, и принимается за мои брюки уже двумя руками, плотно обхватывая поперёк туловища. Вяло сопротивляюсь, сжимаю его запястья своими, но особо дёргаться не решаюсь. И чёрт его знает, что именно виной, – паралич от предстоящего наказания или же фантастическая нереальность происходящего. Просто не может быть… Не может он вот так лезть ко мне в штаны, обсуждая причины моего проступка по телефону. Или может? – Я решил, что огласка ни к чему. Ни вам, ни мне. Поэтому Тим всё ещё в школе, отбывает провинность дополнительными по математике. Пуговица щёлкает почти неслышно, покидая тугую петлицу, а вот молния, кажется, жужжит оглушающе громко в повисшей тишине. – И вы считаете, этого будет достаточно? Пары внеклассных занятий за серьёзный проступок? Быстро, словно змея, провожу кончиком языка по губам. Нет, он так не считает, именно поэтому моё нижнее бельё медленно скользит вниз по бёдрам вместе с брюками. Воздух тут же холодит кожу. – Нет. Разумеется, нет. Но, думаю, стоит начать именно с этого. Ладонь предупреждающе зажимает мне рот. Напрасно, Олли, я готов даже отсосать, только бы папочка ничего не узнал. Но есть в этом что-то… Торчать в холодной аудитории со спущенными штанами и учителем-извращенцем за спиной. Что-то, что заставляет пальцы на ногах поджиматься. И голос отца, слегка искажённый мобильной передачей… Больше всего он боялся, что я сделаю нечто, способное опозорить его, нечто постыдное, срамное. И поэтому особенно сладко слышать его голос теперь, знать, что он ни о чём не догадывается. Не догадывается, что сейчас пальцы учителя, так озабоченного репутацией Берга-старшего, ощупывают мою голую задницу. – Начать? Тим сейчас нас слышит? О, да, ещё как слышит… – Нет, его здесь нет. Я думаю, проблема в том, что мальчику не достаёт… крепкой руки, – и тут же кожу ягодицы прижигает лёгким шлепком. Вздрагиваю, вслушиваясь в растворяющийся в аудитории отзвук. Продолжает тискать мою пятую точку, а пальцы зажимающей рот ладони давят на губы, вынуждая приоткрыть рот и тут же пропихивая в него средний и указательный. Тоже отдают мелом. Послушно обхватываю их языком, прикусывая фаланги. И так легко в голове, откровенно ведёт, словно это и не со мной вовсе, словно сюжет короткого порно-ролика со скрытым педофилом и подростком, страдающим комплексом Электры, или как там будет в мужском варианте? Впрочем, с очередным негромким шлепком я уже не уверен, что именно в мужском. Пусть член приподнимается, и начинают предвкушающе ныть яйца. Сейчас я чувствую себя сучкой. А этот гад продолжает разговаривать как ни в чём не бывало, словно расслабленно сидит за своим столом: – Вы занятой человек, мистер Берг, и не всегда можете контролировать сына. Тим – хороший мальчик, и если бы вы позволили, я мог бы помочь ему не сбиться с пути. За подростками глаз да глаз, сами знаете… – звучит как-то по-особенному вкрадчиво, невозможно пошло. Потому что именно в этот момент его указательный палец пробирается между моих ягодиц, легонько раздвигая их, и, огладив копчик, останавливается прямо напротив поджавшейся дырки. Краснею, вспоминая, как растягивал сам себя вчера вечером, принимая душ. Растягивал, осторожно вставляя пальцы один за другим, а после и вовсе рискнул взять фаллоимитатор. Гладкий, бежевый, совсем как настоящий. Припрятанный в коробке со старой спортивной формой. Нажимает на неё кончиком пальца, осторожно массирует, легонько царапая коротким ногтем, не встретив сопротивления мышц, легко вводит сразу весь палец. И у меня встаёт полностью, да так, что ударяется о живот, стоит только услышать задумчивый голос отца: – Да, думаю, вы правы. А этот Патрик? Мне кажется, их дружба носит не совсем здоровый характер. Ещё пара пальцев… Указательный и безымянный входят уже не так легко из-за отсутствия смазки, трут, протискиваясь глубже, принося болезненное, распирающее ощущение наполненности. Жмурюсь, упираясь ладонями в шероховатую поверхность доски. И она тоже холодная. – Что вы имеете в виду? – уточняет словно между прочим, едва ли выказывая интерес, принимаясь толкаться пальцами сразу обеих рук – тремя сзади и двумя прямо в глотку, словно и в рот меня трахает тоже. Легонько подталкивает вперёд, вынуждая распластаться по доске, потереться головкой члена. Только не заскулить бы… Чувствую себя распятым, нанизанным на него, и плевать, что только пальцы. Трахает меня, даже не расстегнув штанов. И мне это нравится, чёрт возьми, как же мне нравится! – Он кажется мне… пидором. Вздрагиваю, распахнув глаза, и тут же давлюсь, сбившись с ритма, едва сдерживаю порыв кашля. Толкает пальцы сзади ещё глубже, чувствую, как упирается костяшками в щель между ягодиц. Больно, напополам с тягучим, словно расплавленный пластик, "хорошо". Томительно, не до сдавленных воплей остро, но постонать я бы, пожалуй, не отказался, всхлипывая в сжатый кулак. Тебе бы понравилось, Олли, я уверен. С трудом заставляю себя продолжать слушать, ловить каждое слово, произнесённое на том конце разговора. Значит, подозревает. Интересно, как давно? – Нет, Тиму нравится одноклассница. – Одноклассница? – напрягается отец, и мне тут же вспоминается лекция о безопасном сексе и особняком пункт о том, что он сделает со мной, если "от тебя залетит малолетняя шлюха". Мне тогда было как раз четырнадцать. И я уже как два месяца долбился в жопу с парнем старше себя на шесть лет. – У них было что-нибудь? – Не думаю, – полоской кожи над воротником чувствую, как искажается рот Олли. – Он больше пялится, но дальше, думаю, не зайдёт. Как я уже говорил, Тим – хороший мальчик. Да-да-да, продолжай насаживать меня, и я буду хорошим, очень и очень хорошим! В благодарность за то, что нависший надо мной дамоклов меч отодвинулся на пару метров в сторону. Наконец освобождает мой рот и с явным удовольствием размазывает обволакивающую пальцы слюну о подбородок. Ведёт ими ниже, по верхним глухо застёгнутым пуговицам, голому животу, и сразу всей пятернёй обхватывает мой член. Мокрой, безумно горячей пятернёй, большой палец которой тут же удобно ложится на головку, нажимая на неё так сильно, что едва ли не искры из глаз сыплются. Не пытается подрочить мне, грубо сжимая пальцами, и это тоже чертовски хорошо. Боль приносит знакомое мазохистское удовольствие. Наслаждение. Всё верно: мне не хватает твёрдой руки… – Даже не знаю, вы уверены, что справитесь? Ему нужна дисциплина. Полный контроль. Вы меня понимаете? – О, да. Ещё бы. Можете быть уверены, мистер Берг. Пока Тим в лицее, он в надёжных руках. Непродолжительное молчание, и короткие гудки. Пальцы рывком покидают мою задницу. Дёргаюсь и шиплю от боли, за что тут же шлёпает меня по члену. Пытаюсь неловко развернуться, путаясь в спущенных штанах, но отхватываю подзатыльник, и широкая ладонь тут же вжимает меня лицом в доску. Шорох ткани – убирает мобильник в карман, должно быть. – Ты слышал отца? Дисциплина прежде всего. Раздвинь ноги. – Не думаю, что он имел в виду это… – проговариваю, неловко подчиняясь, насколько позволяют болтающиеся на щиколотках тряпки. – Вот так, молодец. Теперь прогнись. Моя кожа, должно быть, и так имела багровый оттенок, иначе почему я не почувствовал, как вспыхнули скулы? Выгибаю спину, предоставляя ему лучший обзор. Разводит мои ягодицы в стороны свободной рукой. Чувствую, как рассматривает меня там, трёт припухший вход и, скользнув ниже, легонько шлёпает по поджавшимся яйцам. Дёргаюсь, когда принимается мять их, покатывать, сжимать пальцами. Ощущение полной открытости, беззащитности… Жгучего стыда. – Ты хорошо растянут. Неужто действительно Патрик? Отрицательно мотаю головой, молясь о том, чтобы он вернул пальцы на место или же наконец расстегнул свои штаны. Это слишком для меня – вся эта маленькая извращённая игра, в которую оказался втянут ещё и мой повёрнутый папаша. – Кто-то другой? Прикусываю язык и снова мотаю головой. Понимающе хмыкает: – Значит, любишь игрушки? И кто из нас извращенец? Предпочитаю промолчать, и он снова усмехается, вытаскивая из кармана телефон. На этот раз свой. Внутренне сжимаюсь, хорошо представляя, зачем он ему. Отпускает меня, отступает на пару шагов назад и… Вспышка. Плотно смыкаю веки. Ещё и ещё раз, должно быть, с разных ракурсов. – Не переживай, это для личной коллекции. И на случай, если будешь плохо себя вести. – Отправишь отцу? – вяло ввязываюсь в новую словесную перепалку, а значит и новую игру. Возбуждение ещё не успело утихнуть, и думать в таком состоянии откровенно лень. Трудно пропихивать мысли по извилинам. – Именно. У тебя десять минут, чтобы привести себя в порядок. Ещё восемь уравнений. Не уйдёшь, пока не закончишь. – Серьёзно?.. Ты больной, Олли. Подрочил мне, но сам даже не расстегнул ширинку. Давай лучше трахнемся, и я поеду домой. Усмехается и ерошит мои волосы. Довольно странный жест после всего. Всё никак не могу прийти в себя, осознать, что мне не показалось, не привиделось и не приснилось. – Десять минут, малыш Тимми. Не уложишься – продолжишь решать с голым задом. Не рискую оборачиваться, потому как стоит мне только увидеть его лицо, связать произошедшее с вредным школьным учителем, как осознание реальности происходящего прихлопнет меня, как бомжа канализационным люком. И что ещё за "малыш"? Ещё не готов, совершенно не готов… Негромко щёлкает дверной замок. Вышел за кофе, наверное. После всего, что сделал со мной, после всего, что я был готов сделать с ним, просто вышел. Кое-как разворачиваюсь и, наклонившись, неловко натягиваю штаны назад. Только застегнуть никак не получается. Извращенец. Точно больной извращенец.