Синьагиль

      Говорят, жил в стародавние времена в «Долине семи ветров» юноша, и играл он на свирельке так, как никто не мог. Птицы замирали и переставали щебетать, люди бросали все свои дела и выходили из домов послушать сладкий да тягучий мотив, что, казалось, заполнял собой все вокруг. Солнце любовалось юношей со своего небесного холста и начинало ярче светить, и мир расцветал и благоухал. Все в той «Долине» любили дивного музыканта Синьагиля. Каждая девушка хотела стать его невестой, каждый юноша быть похожим, а любая мать мечтала о таком сыне. Только не было спокойно на душе Синьагиля, клубилась темнота в ней и не давала вздохнуть полной грудью. Не любы ему были все красавицы «Долины», даже прекрасная ясноокая и светлоликая Анариэль, о которой мечтал каждый юноша в «Долине». И стали поговаривать – каменное сердце у Синьа, продал он душу нечисти за свой дар. Молва злая... быстро разлетелись по «Долине» несправедливые слова клеветы, и стали сторониться жители юношу, стали проклинать его. А он словно и не видел, не понимал их злобы. Сердце что-то терзало, звало, кричало, плакало в тоске. Да только чего ж ему нужно-то, и сам Синьагиль не знал.       Любил он приходить на утес, где садился на прогретые камни, свесив ноги с опасного края. Доставал свирельку из кармана и начинал играть, да так, что сами волны ему подпевали, плакали в тоске, волновались и били о скалы; казалось, они хотят прикоснуться к ногам юноши, поцелуями одарить босые ступни, приласкать и позвать за собой, в пенящиеся глубины. День за днем приходил Синьагиль к утесу и радовал своей игрой морскую гладь, и та отзывалась, словно молодая деревенская красавица, жаждущая любви и ласк. Всем телом тянулась к возлюбленному музыканту.       Шло время, а сплетни все не унимались, страшились люди колдовства, что волновало воды. А вдруг те выйдут из берегов своих и захлестнут сушу, поедая песок, камни и деревеньку с ними, жильцами. Страх рос и креп в людях, и заполнял черной злобой сердца.       Было в тот день совсем неспокойно море: волновалось, билось о скалы, шумело, с ревом вздымались большие волны и обрушивались вниз. Гневалось небо, гремело, искрилось, пронзая землю молниями, словно злилось на что-то или тревожилось. Цветы скрылись в листьях, а ветер с завыванием носился по деревеньке, бросал в окна горстями грязь, ветками бил стены домов, завивал пыль спиралями и завывал как лютый зверь. Страшно в такой день и из дома нос показать, да только не останавливало это Синьагиля, и он вновь устремлялся к привычному месту на высокой скале. Опустился на влажные камни и заиграл свою мелодию, и разлилась музыка, словно сама вода заструилась, подобно яркому и нежному солнечному свету заискрилась она переливами - мягкая, тягучая и прекрасная. Шептала свирелька, манила, словно звала кого-то из морских пучин.       Погрузился в себя Синьагиль, отринул весь мир, забыл его на этот миг и не заметил предательства людского, не ждал удара в спину. Руки чьи-то грубые коснулись плеча, и, прежде чем смог юноша понять истину, полетел он вниз, туда, где пенились у камней воды морские. Приняли они его, обняли и утянули вниз, на самое дно. Не умел плавать Синьагиль, не смог противиться взволнованному морю, сколько не пытался, а они все глубже затягивали его. Устал юноша, смирился, отдался воле богам водным, вечный сон накрыл его своим пологом, призывая к смерти, но… В тот миг, когда Синьагиль почти погрузился в забвение, чьи-то руки обняли его за плечи, а губы опалило поцелуем, легкие наполнил воздух. Распахнул юноша глаза и узрел прекрасное существо, о котором слагали сказки и рассказывали легенды, и как тело его до этого погружалось на дно, так и он погрузился в большие глаза цвета бирюзы. Замерло на миг сердце в груди и сорвалось в быстрый «бег», потянулся он душой к прекрасному видению. Как до этого музыка, так теперь любовь струилась по его венам и кружила голову. Сильнее обнял Синьагиля русал, ударил сильным хвостом по воде и устремился вверх. Не успел ничего юноша даже понять, как был уже на берегу, а прекрасный незнакомец исчез.       Уж как ни звал его Синьагиль, как ни манил, а не показался ему тот, кто так сильно полюбился. Опечалился юноша, даже рассмотреть его хорошенько не успел, лишь глаза в обрамлении длинных темных ресниц да иссиня черные густые волосы. А душа так и тянулась назад в воду, к тому, кто спас и исчез, словно и не было его. Грусть еще сильнее наполнила сердце музыканта, знал он теперь, кого так часто звал из морских волн, понимал - там, в самой глубине, среди кораллов и разноцветных рыб, судьба его.       Встал Синьагиль и вновь шагнул в воду. По пояс уже успел погрузиться, когда в грудь уперлись и оттолкнули, вынырнул из воды русал и заговорил, а голос его потек подобно сладкому золотистому меду: - Нет, зачем умереть хочешь? Нельзя тебе в море, ты - человек, а люди там не живут, все умирают. Не ходи.       Не хотел Синьагиль смерти себе, лишь его искал, а потому не смог удержаться. Крепко обнял он русала, притянул к своей груди, ладонью провел по гладкой коже плеча, и глядя в расширенные от удивления глаза, наклонился и поцеловал в приоткрытые губы. Вздрогнул русал, но не вырвался, не попытался оборвать поцелуй, лишь вздохнул и, прикрыв глаза, ответил музыканту.       До самого рассвета целовал и ласкал юноша русала на влажном от воды песке, ни на миг не хотел выпустить из своих рук. Лишь сон смог прервать его. Когда проснулся Синьагиль, не было уже рядом прекрасного видения, лишь пара чешуек прилипли к руке да рядом лежала его свирелька, а на пальце переливалось всеми цветами кольцо из необычного камня. Лишь это стало доказательством, что совсем не сон то был и юноша держал всю ночь в своих объятиях любимого.       Когда вернулся музыкант в деревню, перепугались жители, страшно им было ждать гнева того, кого они попытались извести. Да только и не глянул на них Синьагиль, словно ничего и не было. Потекла с того момента о нем молва, что бессмертен музыкант, мол, невозможно убить его, ибо ни небо, ни пекло не приняли его, отринули боги, и суждено тому теперь веки вечные бродить по этой земле и никогда не познать покоя.       Только ведь люди-то шептались, а Синьагилю было все равно. Даже внимания он не обратил на слова их, лишь каждый вечер уходил к морю, а возвращался под утро, и по губам его плыла счастливая улыбка. Любил Синьагиль, всем сердцем, всей душой любил, и днем, и ночью грезил лишь о нем, том, кто назвал его супругом и подарил себя. Каждую ночь встречались они у вод морских, и играл юноша на свирельке, а русал слушал, прикрыв глаза, наслаждался прекрасной музыкой, как когда-то делал это тайком, спрятавшись за скалы. А потом, когда обрывалась мелодия и страсть захватывала их, стонал и призывно выгибался от жадных ласк Синьагиля. Губы немели от нескончаемых поцелуев, а кровь быстрее бежала по венам. Лишь с рассветом они прерывались, и русал уходил в пучину вод, а юноша продолжал играть для моря, он знал, там, в его глубине, любимый слушает дивную музыку, которая столь сильно ему нравилась.       Молва продолжала расползаться, а люди шептаться, да только не трогало это музыканта, у него была своя тайна, которая принадлежала лишь двум влюбленным и их звездным ночам.       Говорят, однажды совсем пропал Синьагиль, больше не доносилась с моря его музыка, а на том месте, где когда-то была «Долина семи ветров» ныне пустошь, и ничего там не растет. Никто так и не узнал, куда подевалась та деревенька, возможно, люди сами ушли искать лучшей доли, а возможно, заплатили все же по заслугам своим. Кто же теперь знает. Но только говорят путники, которые отважились переждать ночь в тех местах, что иногда ночами вдруг слышится мелодия, от которой сердце замирает в груди и душа рвется наружу, та музыка пропитана любовью и нежностью.