Картофельная летунья

Давиться кровью, смешанной с грязью. Не выть от сводящего с ума напряжения в теле и раздирающей боли в боку, откуда вырвали кусок плоти. Не скулить, потому что напротив чудовище догрызает твоего напарника. Истерзанными руками, с содранными ногтями, ползи наверх по отвесной стене. А наверху небо – за серыми тучами звездопад, и где-то жарится картошка на раскаленной сковороде, а еще дальше – в не существующем месте – шумит прибой, о котором рассказывал Армин. Наверху не существует бесконечных стен, не затыкаешь по ночам уши подушкой, чтобы не слышать вопли выживших несчастных, кому откусили руку, ногу… жизнь. Наверху не существует гигантов: ни замурованных в стены, ни превращающихся в друзей, ни улыбающихся самыми страшными улыбками в мире. Наверху ее тоже нет – просто надобности не было ей рождаться. Долететь бы до того неба. *** Саша крадется по темным коридорам, молясь, чтобы ни на кого не наткнуться, чтобы никто не наткнулся на нее. По карманам рассованы редис и найденный в самых дальних уголках погреба кусок колбасы, в руках по огурцу, а в зубах заветная картошка – сырая и хрустящая, сочная. Саша мечтает оказаться в укромном месте, чтобы съесть все это богатство и почувствовать, как на миг заполняется пустота, которую никогда до конца не насытить. Не успевает. - Снова воруешь, паршивка? – Хватает ее внезапно за шиворот сильная рука и трясет, пока все, что она не стащила не оказывается на полу. Во рту соленый привкус из-за прокушенной губы, перед глазами танцуют темные круги – трясли ее сильно и с удовольствием. – Я бы тебя под трибунал подвел, - рычат над ухом, - Если бы у нас каждый боец на счету не был. Потом Сашу куда-то тащат, и с запозданием она понимает, что на полигон. Вырваться не получается, убежать нереально и приходится всю ночь тренироваться под чутким руководством Ривая. И все это время есть хочется. Очень. Очень хочется заполнить пустоту. *** Тех, кто прошел через ад, узнают по глазам. Живые трупы: прямоходящие и двигающиеся. Такое мертвое оружие не жалко пустить за Стены против гигантов – их некому ждать. Сашу по глазам не узнать, да и нет там ада. Может, кто-то и прикольнется, не утратившим, но почерневшим от копоти юмором, скажет, что у нее там поля картошки цветут. Саша засмеется, захлебнется слюной, представив эту картину, и отвернется, глядя в угол с картофельными очистками. И всмотрится в свою мусорную жизнь пустыми глазами за маской из смеха и картофельных грядок. Откуда же взялась у нее черная дыра там, где положено быть душе? *** Сегодня Саше нечего делать – рана еще не зажила и в очередную экспедицию за Стену ее не пустили. Саше совсем нечего делать и она идет на тренировочную площадку, которую давно ненавидит, без которой уже не может жить. Саша на ремнях привода взлетает к небесам – грязно-серым, как картофельные очистки. Но как бы высоко она не взлетала, не достать до небес. Может их и вовсе нет? - Браус, чем ты занята?! – слышится где-то снизу суровый и грубый голос. Саша теряет равновесие и больно приземляется на пыльную землю. - Ничем, капрал! – тут же подскакивает она, морщась от новой, ноющей боли в плече и старой – в боку. - Я вижу, - холодно смотрит на нее самый сильный боец человечества и девушке кажется, что это «вижу» ничего хорошего ей не обещает. Очередные неприятности? И почему она умудряется найти себе приключений на попу без каких-либо усилий? А вот у него как раз в глазах ад, и бездна, и еще сотни кошмаров. А еще говорят у него темное прошлое. Было. - Скажите, капрал, - вдруг вырывается у девушки – от страха, должно быть, - а если бы вам сказали, что гиганты завтра исчезнут, но для этого вам придется исчезнуть вместе с ними. Вы бы согласились? - Что за чушь, Браус? Пережрала недоваренной картошки? – хмурится Ривай. - Наверно, - смеется Саша, почесывая макушку и щуря воспаленные от недосыпа глаза. А она бы исчезла. *** У них на двоих только одна хлопушка, сломанное лезвие и порванная проволока нелетающего уже механизма. У них на двоих тесная конура, где даже не отодвинуться друг от друга, где все провоняло сырым мясом и разложением, где сидеть приходится на трупах своих товарищей. У них на двоих смерть за стеной и всего ничего времени, прежде чем уродливые чудовища доберутся до неудачной парочки. Когда проголодаются. Саша ни о чем не жалеет. Даже сейчас. И совсем не важно, что свой последний час жизни она проводит с самым страшным человеком мира, среди вони гниющих тел и мокрой от крови земли. Скулить перед концом? Плакаться, стонать, рвать на голове волосы? Саша не умеет, не научили в детстве. Наверно, плохо воспитывали. Саша сама подползает к капралу и касается потрескавшихся губ своими: неумелыми, безразличными. Саша только морщится, когда спина впечатывается в противную, хлюпающую жижу, а совсем не нежные руки стягивают штаны и раздвигают ноги. Без сожалений, капрал? Без сожалений, Браус. Только вот жаль, что картошки в кармане не завалялось. *** А потом оказывается, что им не о чем жалеть. И умирать уж точно не хочется. По крайней мере, до тех пор, пока не выпотрошат последнего гиганта этого мира. Даже если мир тоже придется выпотрошить. *** Саша живет, как раньше. Как день до начала, как день после конца. Удача мельтешит перед носом подобно шлюхе, раздвигающей перед клиентами ноги. И, оказывается, выжить, когда нет шансов, даже легче, чем когда в запасе любое оружие и целая армия под боком. Саша не вспоминает ни о чем – ни к чему, не про нее романы пишутся. Всего лишь секс, всего лишь очередной неслучившийся конец. Саша таскает картошку и летает под картофельным небом, которого нет. Она отдает честь капралу разведывательного отряда, выполняет приказы и вновь влипает в неприятности из-за своего неправильного характера. Саша странно себя чувствует. *** Саша вылетает из столовой со скоростью ветра и выблевывает в канаву и любимую картошку, и пережеванный хлеб, и опостылевшую свеклу. Потом она садится там же, прижимаясь вспотевшим лбом к какой-то палке, и тяжело дышит, и пытается справиться с новым приступом рвоты и мерзким привкусом на губах. Саша смотрит вверх, а там ей чудятся птицы, которые давно улетели и никогда больше не вернутся, ей чудится море и кто-то жарит на пляже картошку с сочным мясом. И нет гигантов. Нигде нет. Ей чудится чей-то детский смех, жуткий мужчина рядом и мир без стен, не загораживающих небо. Лети, куда хочешь. Саша чертыхается и думает, что сказать отцу и друзьям, когда ее пузо станет таким же круглым, как картошка. И как, дьявол все раздери, надо менять подгузники и чем кормить орущее, розовое нечто, которое появится уже через восемь месяцев? Саша смеется в голос, заглушаемый грохотом ломающейся Стены и, вставая, вытаскивает стальное лезвие из ножен. Она смеется громко и надрывно, захлебываясь. Потому что плакать не умеет. Саша взлетает высоко. Выше того серого, картофельного неба, которого не существует и вспарывает шею гиганта. Не существует неба. Было бы здорово, если бы и ее не существовало вместе с этим небом. Вместе с гигантами. Она бы все отдала за это. Ведь тогда бы у круглого, картофельного пуза было бы будущее.