Двадцать минут

Перед экзаменами лучше всего думать о чем-то кроме экзаменов. Хорошо, когда подумать можно о чем-то приятном – о любви, о лете, о новых преобразованиях, например. Но для любви Эд был еще слишком мал и считал ее обременительным неудобством, лето было слишком далеко, а мысли об алхимических реакциях в этот самый момент вгоняли мальчика в прочный ступор. Чтобы не думать об экзаменах, Эд думал о брате. Это получалось очень легко, но было едва ли не хуже. Ночью Ал снова разоткровенничался. Всякий раз он делал это так просто и наивно, что у Эда что-то щемило внутри. Брат никогда не жаловался и вообще старался не болтать лишнего – но Эд натворил достаточно, чтобы видеть и через слова, чувствовать Ала, чувствовать за Ала, и каждое его откровение о жизни в металлической бездне уносило Эда в самый страшный день своего детства. Руки, ноги, доспехи, Истина, кровь, боль, быль и небыль – все перемешалось, но, сколько бы ни прошло времени, помнилось как вчера. Воспоминания хлестали, картинки въедались, звуки гремели. Брат страшно кричал, нечто, которому не было имени, хрипело на полу, Истина сочилась через Эда, бешено проносилась по нервам, парализовала его, и не было конца этому кошмару. А когда он очнулся, ничего не закончилось. Эд не знал, отпустит ли это проклятье их с братом когда-нибудь. Запретное и святое стало дозволенным и испохабленным: глупый гордый крик в небытие разделил жизнь братьев на до и после, покалечил Эда, а Алу и вовсе ничего не оставил, кроме голоса. Только голос остался от него – родной, звенящий, тоненький, как в детстве. Позапрошлой ночью этот голос снова резал Эда по живому, хотя Ал не хотел этого, Ал и не думал хотеть этого, Ал смолчал бы тысячу раз, если бы знал. Грэйсия Хьюз родила на свет маленькую девочку, чудо и таинство животворящей природы, теплый и сморщенный комочек плоти, на который Эд боялся смотреть. «И я тоже был таким… неужели и я был таким?» «Ну конечно». Они пожелали друг другу спокойной ночи. Лицемеры. Алу не позволили пройти экзамен на звание государственного алхимика, зарезали перед вторым этапом. Пафосный всезнающий тип Мустанг, конечно, хотел как лучше и все сделал и сказал правильно: этот дьявол, кажется, все в жизни делал только так и знал наперед – но у Ала отобрали и эту скромную радость, надежду на радость, отодвинули его от брата еще дальше. «Я бы хотел дотронуться до тебя. Я уже забыл, каково это». Ну да, добрых снов, Эд. Нина, славный маленький колокольчик в длинном пальтишке на вырост, сильно стесняясь, протянула Эду сложенный пополам листок. - Это волшебный узорчик, исполняющий желания! Эд улыбнулся. С рисунка на него смотрели четыре знакомых лица: Эд, Ал, Нина и Александр. Круг преобразования на рисунке – поразительно! – был точь-в-точь как тот, что он сам рисовал перед тем, как вырастить в снегу ландыши. Нина, как могла, старалась пожелать ему удачи: каждый маленький рисунок был наполнен этими словами. Ей было всего четыре года, и она еще не умела сказать это лучше. Но лучше было и не нужно. В самом деле, ничего Эд не желал сейчас так сильно, как пройти практику. Неловкий волшебный узорчик на рисунке девочки не мог ему помочь – и в то же время ничего не могло помочь сильнее их с Алом веры, что все получится. «Из нее выйдет замечательный алхимик, когда она подрастет, - подумал Эд. – Ей есть в кого пойти и у кого учиться». У Эда потеплело внутри, и он решил думать о всех добрых людях, которых они с братом встретили на пути: бабуля Уинри, наставница Изуми… теперь с ними была и маленькая крепкая семья Такеров – мистер Такер, его дочка Нина и ее лучший друг, огромный лохматый проказник Александр. До практического экзамена оставалось двадцать минут.