Мне все равно

Утренний город. Так морозно и снежно, что хочется укутаться в куртку и сказать кому-нибудь: «Что за ужасная погода!» И чтобы этот кто-нибудь непременно ответил с согласным видом: «И не говорите. Я совсем замерз!» Но в пустоте машины, только-только начинающей нагреваться, нет ни одного собеседника. Ты хмуришься. Ты всегда хмуришься. Нет почти ничего, что могло бы стереть это выражение с твоего лица. Мало кто поверил бы, но ты даже в зеркало по утрам смотришь так же. И тебе не смешно от этого. В машине становится теплее. Ты смотришь по сторонам. Стараешься не столкнуться глазами со своим отражением в зеркале – оно не врет тебе. Твое лицо на секунду становится злым, как будто дернулось изображение, прошла помеха. Провода задело. Совсем чуть-чуть. И ты все-таки сталкиваешься с ним глазами. Ну здравствуй, всезнающее. Ты молчишь, еще не настолько одичал, что станешь разговаривать с ним. Ты такой молчаливый сам по себе. Жизнь научила. Поэтому твои губы искривляются, чего ты никогда не допускаешь рядом с людьми, кем бы они ни были. Отражение выдает досаду. Ты позволяешь себе закрыть глаза и передернуться. Не гордая девица, и никто не поругал твоей чести. Все так, думаешь ты, уже открыв глаза и с презрением глядя на свою странную особенность. Твое лицо ничего не отражает. Но твое отражение выкладывает зрителю ВСЕ твои истинные чувства. Ты чувствуешь отвергнутое доверие. Чуешь его, как гончая запах дичи. Отброшенную услугу. Чужую отстраненность, подчеркнутую независимость от тебя. Ты хозяин крепостного, но крепостной не твой. Ты гнешь его спину, но не его принципы. Машина нагрелась. Ты быстро нажимаешь на кнопку, чтобы получить порцию музыки. Ты не хочешь думать. Это заставляет тебя злиться. А ты не должен. Ты стискиваешь зубы и выезжаешь. Это просто нужно пропустить, забыть и не помнить, так говорят эти психологи? Но ты не какой-нибудь хомячок из обывателей. Не позволишь скрывать от тебя левые дела. Ты – центральный механизм в их жизни, центральная личность. Ты можешь решить их проблемы, а можешь усложнить. Ты всегда знаешь о них все. И они не противятся. Но Денис – воспротивился. Ты не позволишь пренебрегать своей помощью. Всем набором убийственного и поучающего. Этим не гнушались пользоваться даже Зимина с Глухаревым. Боялись, но признавали за тобой реальную силу. Никаких компромиссов. Быстрое и эффективное решение проблем. Они соглашались с твоим тезисом о насилии и карамельках. Потом они боялись смотреть сами себе в глаза. Ты знал это, и тебя забавляло такое течение вещей. А Денис – отказался. Ты не дурак, чтобы делать все бескорыстно. Ты завязываешь людей на себе, делаешь их соучастниками, смотришь, как ломаются их библейские «не убий», указываешь им их точное место в иерархии. Ты показываешь им правду во всей ее неприглядности. Два зайца, за которыми, согласно поговорке, ты теоретически можешь погнаться, еще не знают своей незавидной участи. Как и вся остальная их братия, сколько бы ее ни было. Отдел. Ты точно знаешь, что детки поехали обделывать свои дела. Они словно первоклассники. Осторожно тянут ниточку, не зная еще толком, на что наткнутся на следующем сантиметре. Авось повезет. И ведь все прекрасно знают, что цена – не грош. Но все равно ведут себя неосмотрительно. Когда ты следишь за ними со своими операми, когда ты видишь, что они делают, ты выглядишь бесстрастно, как всегда. Но если бы кто-нибудь из них мог увидеть твое лицо в зеркале полностью, он понял бы, что ты на грани хорошего ремня этим идиотам. Не принимают помощь, лезут делать сами. Еще и как бог на душу положит. Вляпаются в очередное дерьмо, делают из него секрет, а сами и не представляют, как разгребать. Может, оставить их плавать там и дальше? Но ты не готов упустить возможность показать им их место. Особенно Денису. Помощь была предложена ему. И даже почти бескорыстно. Так просто. За зеленые глаза честного обманщика. За идиотские привычки не понимать, в чем дело. За попытки оставаться собой в процессе ломки «под коллектив». За смех и полную жизнь даже после преступлений, которым Раскольников мог позавидовать. За странную душевную невинность, дышащую полной грудью даже в компании сверхлюдей, тех, кому разрешено совершать преступления, двигающие историю. Ты должен показать, что они без тебя – ничто. И ты раз за разом пытаешься убедить себя в том, что тебе все равно. - Мне что, на колени встать?! - Встань. И частое-частое «мне все равно» в мыслях. Никаких эмоций. Цена вопроса – унижение. Потому что от помощи Стаса Карпова не отказываются. Отказался сейчас – завтра сам приползешь, так и понимай. Тебе все равно, что будет, если он и впрямь грохнется на колени. Так близко от тебя. Почему он решил сделать это так? Все просто. За метр – так сделал бы нормальный человек. Мольба провинившегося подданного. Просьба о помиловании родственника. Но Денис возле самых ног. Так обнимают колени господина холопы, прося прощения. Но Денис твоих коленей не обнимет. Ты в смятении, потому что понимаешь: Денис готов испить чашу до дна. Он будет пить не морщась. Будет пить это унижение залпом, за раз. Ты почти хочешь улыбнуться. Но вдруг понимаешь, что это не для тебя. Не повинность перед тобой, нет понимания вины. Есть только борьба за чужого ребенка, борьба, где он готов будет отдать что угодно. Просто потому что кому-то нужна помощь. Поэтому ты останавливаешь его и говоришь совсем другое. - Ведь без этого можно было обойтись. Бумажка с адресом доставлена по назначению. Ты не чувствуешь себя удовлетворенным. Тебе гадко. Ты клянешься, что тебе все равно. Ты возвращаешься к себе. Ты почти готов сломать что-нибудь. Гнев распирает тебя. Денис совершенно ничего не понял. Для него мир – это лишь друзья, попытки всех спасти и его девка. В его голове просто не хватает места для того, чтобы понять, что он не может быть без твоего надзора, что он ничто без тебя. Унижения его ничему не учат. Жизнь его ничему не учит! Иногда тебе так и хочется, чтобы этот идиот увидел мир твоими глазами. Сообразил, что есть вещи, от которых не отказываются, к которым присматриваются. Но для него ты – лишь то зло, с которым он сталкивается. Эффективное, но все-таки зло. Он не марает об тебя руки. Он смотрит сквозь тебя. Он и сейчас смотрел сквозь тебя. Он плевал на твои унижения и все, через что ты его пропускаешь. Ты сидишь за столом и твердишь себе: он сам виноват, сам пусть и разбирается. Ты не станешь еще исправлять их ошибки размашистой рукой. Он не заслужил, чтобы ты опять сделал все за него. Кабинет вдруг начинает давить на тебя. Для тебя очевидно, что преступники вооружены, будет заложник, а с ними еще этот импульсивный папаша. Тебе на секунду – долю, десятую долю секунды! – мерещится аккуратная дыра от пули. Уходи, пожалуйста, УХОДИ… Ты никого не умолял даже мысленно. Ты не унижался до такой степени. Кто из вас теперь больше унижен? Он стоял на коленях… Но ты с них и не поднимался. Каждый раз ты вопрошаешь: как еще больно сделать тебе, чтобы ты понял?! И каждый раз он все равно не отвечает и даже не слышит. И мысленно твердя «Мне все равно, слышишь, все равно» как мантру, ты вылетаешь из кабинета и хватаешь за шкирку оперов. Ты снова будешь исправлять чужие ошибки. - Стас! – истерически кричит Коля, - Он же сдался! И ты отвечаешь тихо и спокойно, чтобы эта истеричка утихомирилась. Ты знаешь, что Глухарев с безнадежным упреком смотрит на тебя, понимая, что ты чувствуешь, хоть и не видишь. Денис молчит. Ты делаешь все за них, глядя на этих детей в форме защитников общества. Ты даже не осознаешь, как похож на отца, вернувшегося со школьного собрания. Ты разве что не достал ремень. Трупы могут сказать Глухареву, Тарасову и Антошину намного больше. Денис стоит перед тобой в кабинете. - Мне все равно, что вы делаете, - сообщаешь ты ему, заведомо осознавая неправду, - Но если уж вы делаете что-то сами, то делайте это хотя бы сносно. Не игрушки здесь, люди. Взгляд Дениса меняется. Он больше не смотрит сквозь. - Если бы тебе было все равно, ты бы в это не лез, - тихо возражает он. - Я уже говорил тебе, что имею систему, а не людей? – в достаточной мере язвительно спрашиваешь ты. - Но ты не говорил, что люди тебе важны. - Вы с Глухаревым минимум раза три повторили мне, что речь идет о жизни маленького ребенка. - Но зачем ты полез?! – чуть повысил голос Денис. Ты с удовлетворением замечаешь, что этот вопрос мучил его. Тепло растекается по твоим белым напряженным пальцам. Лицо спокойно, но руки цепко хватались за краешек стола. Невнимательный Антошин этого, конечно, не заметил. Ты пьешь его ожидание и нервы до дна. Пробрало. - Есть две причины. Красивая и не очень. Но обе вполне правдивые. Выбирай. Ты складываешь руки на столе домиком. Этот откровенно манипуляторский жест Антошин все-таки замечает (да и как не заметить?) и понимает: что бы он ни выбрал, ты останешься в выигрыше. Вдруг его губы искривляются в улыбке, печальной и все равно насмешливой. - Как всегда. Если ты готов назвать две причины, у тебя есть третья, если не четвертая. Что, неправда? Удар. Тебе неприятно, что он так хорошо знает тебя. Это неправильно. Но ты быстро выворачиваешь ситуацию так, как нужно тебе. - Я предоставил выбор. Не наступай на те же грабли во второй раз. Угроза. Ты знаешь, что она – прекрасный двигатель прогресса. - Ну допустим, я выбираю некрасивую. Он снова смотрит сквозь тебя. Ему нет дела до твоих причин. Ты опять утерял его интерес. Нет уж. - Дают – бери. Таков закон. Особенно, если это делаю я. Денис вдруг хмыкает. Жестко и свысока. Это бесит. Он слишком много себе позволяет. - Дай-ка я назову третью. Закон Стаса Карпова номер один: «Мне может быть все равно, но я должен знать, на что ИМЕННО мне все равно. В деталях». И даже четвертую. Сноска к предыдущему закону: «Я должен знать все о делах своих подчиненных, даже если это касается их семьи. В идеале я должен знать все обо всех, но лишь по мере надобности». Что, скажешь, я снова неправ?! Взгляд его режет, дробит на биты, разбирает по кусочкам. Он зло смеется, скрестив руки на груди в защитном жесте. Ему страшно, но он готов биться за свое право самостоятельно принимать свои глупые решения. Ты вдруг понимаешь, что успел схватить лежащий рядом карандаш, и его обломки царапают кожу. - Ну и прав ты. Дальше – что? – твои слова бьют его, словно пощечина. Он перестает смеяться и лишь сглатывает свою обиду. - В том-то и дело. Ничего, - шепчет он едва слышно и оседает на стул, - Я только никак не могу понять – почему я?! Почему именно после того, как появился я, ты преследуешь нас?! Что тебе нужно от меня? Разломать, как этот карандаш?! Смешать с грязью?! Доказать, что ты здесь самый сильный?! Что я обязан у тебя в ножках валяться и милости твои вымаливать?! Он снова кривится в подобии усмешки. Его давно это мучило. - Я просто тиран какой-то у тебя получаюсь, - тихо колешь ты, - Но раз уж ты начал. Все это и может, немного больше. В качестве компенсации. От этого Денис вскакивает и теряет всякое ощущение реальности. Словно попавший в кошмар человек, не видящий очевидного, он перестает понимать, чем все это ему может грозить. Он нависает над тобой, чувствуя обманчивое превосходство. Он кричит. - Да хоть еще на колени ставь, хоть сто раз, ничего не добьешься! Смешивай, ломай, какая мне разница! Только знаешь, мне все еще кажется, что причины не все! Давай, раз уж начали! Может быть, хватит ходить вокруг да около?! Идиот поймет, что что-то тут не так! Чего хочешь?! Этого?! Ты успеваешь только опешить и вцепиться в стул, и тебя втягивают в жесткий, отчаянный поцелуй и тут же отталкивают. Но Денис только начал. - Или может, чего посильнее?! – он рывком стягивает с себя свитер и отбрасывает, смотрит сумасшедшими отчаянными глазами, раскидывает руки, - Давай, бери, и оставь в покое нас! Если это плата за спокойную жизнь – бери! Он тяжело дышит и смотрит на тебя. Ты же не в силах толком понять происходящего. Ты смотришь на его голую вздымающуюся грудь и припоминаешь какие-то умные слова о подсознательной мотивации насилия и унижения. Голова у тебя начинает кружиться, а кровь приливает куда-то к животу и к лицу. Наверное, появится румянец, ты не способен краснеть… Что, так и готов? Так просто – взять? Кто кого унижает здесь? И кто на самом деле стоял на коленях перед другим? Все происходящее теперь кажется тебе какой-то иллюзией, сатирой на твою обычную жизнь. Не вписываются, не сходятся, не склеиваются фрагменты быта… Ты ждешь, пока Денис сам поймет, как глупо выглядит. Но кажется, ему теперь все нипочем. - Я уже сказал, что мне все равно, - безразлично тянешь ты. - Тебе? Да ну? – бросает он и вполне ясно указывает на твои брюки, - Сам себя выдал, правда? Что тебе нужно? Может быть, чтобы я сам все сделал? Наконец, выдержка изменяет тебе. Ты умеешь быть быстрым и неожиданным. Еще секунду назад ты сидел на стуле, а теперь прижимаешь Дениса к полу и рычишь на него, плевав на обычное свое безразличие. - Ты соображаешь, как мало тебе осталось жить? Он смеется. Вполне соображает. Зато ты – уже нет. Твоя рука вполне определенно нашаривает ремень джинсов и касается Дениса. Он тяжело дышит и с ненавистью смотрит на тебя. И ты возвращаешь ему животный поцелуй, а затем и платишь всю цену. Ты сидишь в машине. Ты думаешь о Денисе. Знаешь, что ничего не решил и не изменил. Антошин и сам прекрасно понимает, что наделал. Ты не оставишь их и не позволишь вести дела самостоятельно. Ты слишком ревнив и самодержавен. Какую бы цену он за это не предлагал. В итоге он погубил сам себя. Теперь каждый вызов в твой кабинет может откликнуться щелкнувшим замком и смешком. Ты будешь смотреть на него долго и жадно. Он принадлежит тебе. Ты будешь с ним нарочито немного груб, потому что это унижает его. Но ты не будешь делать ему больно, потому что ласка – самая страшная пытка. Вдвойне больно она жалит, когда на твоем лице нет улыбки, только насмешка. И ты все еще клянешься себе в каждый визит, в каждый последний толчок, что тебе все равно. Но кажется, ты уже перестал себе верить.