Наваждение

Они часто сталкивались. До одури, до закушенных губ, до стиснутых в кулак пальцев — часто. На уроках, когда взгляды становились обжигающе острыми, будто сталь. В коридорах, когда промолчать было совершенно невозможным. На улицах города, когда сделать шаг навстречу — единственно верное и правильное решение. Избежать таких встреч было кардинально неосуществимым, какие-то неведомые силы перманентно притягивали их в одну точку. Будто в насмешку. Только теперь он заметил это по-настоящему. Заметил и оценил. Раньше Лютов не обращал на это такого пристального внимания. Раньше Лютов наслал бы проклятие на любого, кто осмелился бы предположить в его присутствии нечто подобное. Раньше он не рассматривал её в таком качестве. Не испытывал столь противоречивых, навязчивых, несуразных по самой своей природе, но при этом непреодолимо притягательных желаний. Раньше. Одно только это слово уже рушило вдребезги его привычный устоявшийся мирок. Расшатывало стены, ломало преграды, вырывало с корнем убеждения, неуловимо меняло. Но что бы ни было первопричиной, это уже успело стать его собственным безумием: упрямый огонь её глаз, вечно держащий на прицеле, яркие непослушные волосы, вызывающе дерзкая улыбка на приоткрытых искусанных губах. Проклятье, губах... Он был готов скривиться от отвращения, если бы не был так озадачен. Сбит с толку. Поражён. Заинтересован. И всё это — одновременно. Он бы давно высмеял и выбросил из своей головы все приходящие туда глупости, если бы не... Смелый. Совсем не оригинально, но Лютов, как и большинство златоделов, старался равняться на Гарика. На того самого Гарика Смелого, у которого уже был Серебряный Грифон, который был лучшим учеником их факультета и которого, несомненно, внесут в реестр «Лучшие из Лучших» по окончании Старшего Дума. И, да, который обязательно выиграет Соревнования Выпускников и получит Золотого Грифона в придачу. Желать быть похожим на него было так же естественно, как и дышать. Только вот кое-что из этой простой схемы выбивалось. Конкретно так не желало вписываться. Почему Смелый так просто взял и выбрал именно это растрёпанное рыжее пугало? Именно Смелый — и именно Рудик. Что за мерзкая несмешная шутка? По Смелому вздыхала куча девушек Старшего Дума и из его факультета, и по всей школе, а он, вот так, наперекор всему, выбрал несмышлёную малолетку с волосами ненормального морковного цвета да ещё и из Львиного Зева. Разве это правильно? Разве нормально? Казалось, что Гарик просто свихнулся, иначе какое оправдание ему можно было найти. А оправдание должно было быть, иначе... Иначе пришлось бы увидеть то, чего Лютов никогда не замечал, никогда не желал замечать. Если принять на веру то, что Гарик выбрал Рудик своей девушкой при здравом рассудке, пришлось бы решить, что в ней действительно что-то есть, что она особенная. А разве это так? Да вообще — разве можно говорить о Рудик... «моя девушка»? Это нелепо даже — Рудик и считать девушкой! Разве она будет, как все те, с кем встречался Нил, легко и наивно смущаться, стоит только положить невзначай руку на талию? Разве будет кокетливо стрелять глазами, аккуратно подведёнными магическим карандашом? Будет ли застенчиво улыбаться, когда он соизволит понести её сумку? Позволит ли прижать к себе для лёгкого прощального поцелуя?.. ... Дьявол, целовать Рудик! Похоже, с такими мыслями Лютов сам скоро свихнётся вслед за Смелым. Это надо же придумать такое. Конечно, нет. Рудик — это упрямый взгляд снизу вверх. Рудик — это всё для друзей, и ничего для себя. Рудик — это когда нет сил для борьбы, а она снова и снова упорно поднимается. Рудик не для поцелуев. Она... другая. Совсем. Только вот, как это часто бывает, самая паршивая мысль крепче всего вцепляется в подсознание, будоража, вызывая ненужные домыслы и ложные желания. Ведь всё-таки... Запретное манит больше всего. Ведь всё-таки... Как это — целовать Рудик? Точка невозврата. Вряд ли после этой глупой мысли всё будет, как раньше. Именно за ней последовали странные долгие взгляды, интерес к незаметным раньше мелочам. Даже Рудик обратила внимание. Конечно, как всегда, думала, что «Лютов опять что-то замышляет». Знала бы она, какие мысли на самом деле вертелись в его голове. Знала бы — держалась подальше. Только почему для него теперь простой рисунок веснушек — будто особая магическая вязь, а серые стальные глаза, как магнитом, притягивают? Кажется, он всерьёз, по-настоящему помешался. Странноватые ощущения всё больше кажутся наваждением, опасным колдовством, пугают и интригуют одновременно. Где сейчас та понятная, чёткая грань, которая отделяла ненависть и помешательство? Почему всё быстро и с такой лёгкостью перемешалось? Странное влечение спуталось с остротой его ненависти. Одно чувство продолжалось вторым, вплавлялось в него, легко переходило в третье. Ненавидел ли он её раньше или ему только казалось?.. Какой-то известный писатель из обычного, немагического мира говорил: «Единственный способ избавиться от искушения — поддаться ему». Зачем только эта фраза так некстати приходит ему в голову? Или наоборот слишком кстати? Голова раскалывается и ему уже надоело смеяться над собой. Нужно ли бороться? Против чего? Будет ли плохо, если он попытается? И с какой радости его заботит моральная сторона вопроса? Наверное, не так: станет ли ему хуже, если он, наконец, совершит это? Вряд ли. Вот он, этот ответ. Лютов не выдерживает почти сразу. Плотина рушится, погребая под собой остатки здравого смысла, бурное течение реки захлёстывает с головой, сумасшедший водоворот, из которого не выбраться и не спастись. Доходит до того, что он просто ловит её на выходе из кабинета зельеварения, в пустом коридоре, крепко сжимает за плечи и яростно целует, пытаясь вложить в этот поцелуй всё, что накипело. Изо всех сил прижимает её к двери, отчаянно теряясь в накатывающих ощущениях, отдающих острым удовольствием. Естественно, он ни капельки не удивляется оглушительной пощёчине, которую отвешивает её рука. Иначе и быть ведь не могло, но попробовать стоило. Только почему это чужеродное желание не пропало, даже стало ярче? Почему ему... Признавать это было фатальной ошибкой, но... Почему ему... понравилось? Этого ведь и быть не могло. А вопреки всему было. «Не думала, что для того, чтобы унизить меня, ты выберешь настолько мерзкий способ!» — срывающийся голос до сих пор эхом звенит в ушах, шелестит, будто оседающий пепел. Почему ему так паршиво? Откуда это странное разочарование, когда он получил, что хотел? Того ли хотел? Только вот... В тот краткий миг, когда её губы под его дрогнули… Он чувствовал: она готова была ответить. Что же это было? Неужели сумасшествие заразно? Неужели это наваждение преследовало не только его? И что ему делать теперь, когда он осознал то, чего не понимал раньше? Что ему делать теперь, когда он знает, что только ненависти теперь будет мало? Разве что пытаться всё исправить, но… нужно ли ему это? Лютов запутался. Уже не разобрать, где реальность, а где домыслы. Всё рассыпалось, будто осколки из разбитого витража, и он сам тонет в этих осколках, натыкаясь на острые углы, ранясь и задыхаясь. Накатывает противное давящее чувство неизбежности. Боги видят, он опять всё испортил. Щёку болезненно жжёт, но именно в этот миг, впервые за долгое время, Лютов ощущает себя по-настоящему живым. Он ещё не знает, что изменилось. Но уже отчётливо понимает, что отрицать свой непонятный интерес к этой рыжей девчонке не собирается. Не для того так долго к этому шёл.