Мнимая единица

Студенты покидали аудиторию кафедры охотно, собирая сумки с отработанной скоростью людей, не желающих слышать о зачетах и домашних заданиях. Ушел – ничего не знаешь. Ни о чем не думаешь. Не волнуешься о той жизни, что сковывает тебя в стенах университета. Машешь мысленно кафедре рукой и пытаешься не думать обреченно о том, что завтра предстоит сюда вернуться. Профессор Одинсон не стал стирать с доски, оставив бессчетное число торопливо записанных формул на идеально гладкой темно-зеленой поверхности. Последняя пара в этой аудитории, последняя пара за этот день. Ради Бога – последняя пара в этой жизни. Профессор взял распечатанные листы с мелким шрифтом лекции, аккуратно сложив их в глянцевый красный уголок, собрал в стопку потрепанные книги по высшей математике. Здесь, на столе – так мало, так ничтожно, всего лишь цифры, спрятанные в тонкие пожелтевшие страницы. В голове все хранилось совершенно по-другому – ничего не нужно было искать, информация приходила сразу. Математик – идеальный банк знаний. Математик может все. В университете общего профиля никогда не прекратится война между гуманитарным и техническим отделениями. Математики неизменно на каждом празднике между собой поднимали наполненный до краев бокал за «царицу наук». Физики нередко к ним примыкали – важные, в очках, такие неземные. Они больше походили на жителей особенной страны, где растут только будущие преподаватели и ученые. Молодой парень наденет очки с прямоугольными стеклами, спрячет свои глаза за их глянцевым блеском, найдет в магазинах рубашки однотонные с такими же галстуками. Ничем не отличишь, казалось бы, от офисного работника. Но был в их глазах блеск особый, не присущий даже математикам. Они знали, что мир будет принадлежать им. Изобретения, инфраструктура, элементарный прогноз погоды. Они чувствовали свою важность. А вот математикам с этим было сложнее – практическая значимость их предмета находилась далеко не всегда. Тем не менее, отстаивая в любом случае свою науку, они были наряду с другими – даже теми же самыми гуманитариями. Профессор оставил книги с телефоном на столе, взяв в руки только ключи от кабинета с брелком в виде восьмерки. Конечно, это была бесконечность. Но молодому преподавателю хотелось думать, что это обычное число, представляющее собой двойку, возведенную в куб – бесконечный простор для фантазии. Бесконечность не поддавалась объяснению так просто. Одинсон вышел из аудитории и закрыл за собой дверь, оставив в пустом кабинете только легкий запах миндального парфюма и белеющие на доске числа вперемешку с буквами. Все гуманитарные кафедры были расположены в других корпусах. Одинсон толкнул себя в раскрашенный вечером воздух, глубоко вдохнув. Этот вечер отличался от остальных – сегодня полоса темнеющего синим неба была слишком резкой – даже не прерываемой перьями крошечных облаков. На небе вырисовывался второй горизонт, которого, как и первого, достичь не получилось бы даже при большом желании. По крайней мере, математик точно знал это. Он представил себя со стороны – молодой преподаватель в самой обычной одежде – джинсах, рубашке в мелкую синюю клетку, синем галстуке и бежевом пиджаке. От студентов, пожалуй, он отличался только особенным блеском в глазах, таким типичным для любого, кто влюблен в свое дело. В математику. Он любил не числа, не фигуры и даже не возможность получения ответа. Ему просто нравилась точность. В соседнем корпусе располагался факультет иностранных языков. Лингвисты – настоящие маньяки своего дела, проникающие в язык с головой. Они бросают в иностранные слова все свои чувства, эмоции, смешивают их с происходящим. Спокойному математику никогда не сравниться с преподавателем, скажем, польского языка, который несет свои знания сквозь годы тяжести обучения и трудностей перевода. Математику можно вызубрить, а язык надо подчинить. Вышагивая медленно по тихим коридорам мимо наполненных студентами аудиторий, Одинсон дошел до пластиковой белой двери с чуть-чуть съехавшей табличкой. Номер был понятным: 42. А вот знакомые символы с незнакомыми знаками над ними – нет. Интуитивно профессор догадывался: «Кафедра скандинавских языков». Он зашел, не постучавшись, зная, что здесь больше никого и быть не может. Кафедра лингвистов всегда будет отличаться от кафедры математиков. У него, Тора, в кабинете были строгие бежевые стены, несколько узких книжных шкафов, два угловых стола с компьютерами и один длинный, за которым сидели преподаватели или маленькие группы студентов. Здесь обои были лилово-перламутровыми. На стенах висели репродукции картин Адольфа Тидеманда, Ханса Хейердала и Петера Менстеда рядом с пришпиленными кнопками фотографиями Эсбьерга, Орхуса, Эспоо, Кухмо, Тромса… Локи, со знанием дела улыбаясь, рассказывал об этих городах уже десятки раз, записывая их названия синими чернилами на артериях Тора, который чувствовал себя бесконечно далеким от этих прекрасных мест. Книги не умещались в стеклянные шкафы и громоздились стопками на подоконниках, мониторе компьютера и даже на стульях. Огромная упаковка с сотней пакетиков нераспитого чая ждала своей очереди. Лингвисты любили поговорить за чашечкой крепкого напитка. Локи Лафейсон был профессором еще более молодым, чем Тор. «Шведское солнце», - язвительно говорили студентки, учащиеся на переводчиков. Преподаватель шведского языка никому не делал поблажек и требовал идеального знания своего предмета. В отличие от Тора, профессору Лафейсону удалось показать студентам свою важность и заставить их себя уважать. А студенты Одинсона… Просто понимали, что высшую математику можно осилить только собственными стараниями. Локи сидел на высоком преподавательском стуле с книгой в руках. Серая обложка с грубыми черными буквами как-то теплела в руках Лафейсона, смягчая основной смысл произведения «Ryska posten - De ryska revolutionärerna i Norden 1906 – 1907»[1]. Хотя Тору, конечно, было не до этих лихорадочных букв, которые бы он все равно не смог связать. Ослепительно зеленые глаза поднялись по канальцу галстука, огладили в кои-то веки гладковыбритый подбородок, скулы, впились в небесную голубизну. Тор сделал шаг вперед и прикрыл за собой дверь. - Так рано сегодня? – если бы голос Локи только мог быть заботливым, то это была бы высшая степень заинтересованности. А так – широкая белозубая улыбка и очередная насмешка над технарем. - Да. Последнюю пару сняли, группа уехала на конференцию городскую. Ездили бы они туда каждую неделю, правда. – Тор сел на стул, подгибая ногу под себя. – Почему я никогда не видел здесь других преподавателей? - Они обычно в утреннюю смену. На нашей кафедре нет вечернего отделения, и после обеда все уже по домам. Здесь все совершенно по-другому, когда люди присутствуют. А сейчас – самое лучше время. - Почему же? - Прислушайся. В соседней аудитории идут лекции, стены тонкие совсем. Я чувствую себя частью этого огромного массива факультета, я растворяюсь в каждом студенте, в каждом правильно произнесенном звуке. Тор посмотрел на Локи призывно и гордо. Он никогда не желал признавать, что не понимает этих излюбленных гуманитариями аллегорий, которые технари обычно на смех поднимают. Одинсон, напротив, уважал их. Только разбирал едва-едва. Профессор Лафейсон отложил книгу, оставив в ней закладку из желтой ленточки. Он сложил руки на груди, откидываясь на стуле, и чуть-чуть приподнял подбородок, глядя на Тора с лукавством. - У тебя нет вещей, ты не собираешься домой. Скажи мне, друг мой, какие намерения заставили прийти тебя именно сейчас? Голос Локи смеялся, струился шелковистым водопадом сшитых между собой слов и рушился прямо на голову Тора, который не успел уйти из-под струи. Не отводя взгляда, Локи пробежался кончиками пальцев по корешкам словарей, лежащих на столе. Слышались только легкий шелест, когда палец спускался ниже, прыгая с одной обложки на другую, и высокий голос преподавательницы немецкого за стеной. - Ты не отвечаешь, дорогой мой математик. Иногда мне кажется, что ты боишься говорить, опасаясь, что вместо слов в твоей голове останутся только цифры. Профессор шведского языка сам поднялся со стула и, не скрывая своей довольной улыбки, непривычно искренней и радостной, подошел ближе, уперев ладонь в стол. Он был подобен змее с самыми живыми глазами. И не простой, способной укусить, доведя за несколько часов человека до смерти. Змея, извивающаяся в руках хранителя скандинавских тайн, забирала душу, не давая ей определиться и закрывая ее навсегда в храме мнимых стекла и стали. Аккуратный черный локон упал на плечо Тора, засосав моментально всю находившуюся вокруг реальность. Тонкие губы встретились с напряженным виском и спустились ниже, до бархатной скулы. Температура в помещении моментально накалилась до четырехсот пятидесяти градусов Цельсия[2], заставив все книги вспыхнуть. Тор запрокинул голову, ожидая продолжения, но Локи уже выпрямился и стоял рядом, иронично глядя на профессора математики. - Вы даже начать сами не можете ничего. Если бы много лет назад у Тора спросили, что он считает нереальным, он бы, не задумавшись, сказал про квадратный корень отрицательного числа. Таким стал Локи – не подчиняющимся общим законам математики, не выносящимся из-под знака корня, особенным. Уже отучившись в университете, профессор Одинсон узнал, что квадратный корень из отрицательного числа все-таки существует. Тема называлась «Комплексные числа», и Тор сдал зачет по ней лучше всех в группе. Он научился извлекать корни из тех чисел, что раньше были нереальными. Профессор шведского языка опустился на заваленный стол самостоятельно, откровенно предлагая себя, никому недоступного и непокорного гуманитария. Отказ стал бы просто глупой шуткой. Локи все равно не поверил бы. Раскиданные по светлой древесине черные волосы нещадно путались, расчерчивая своей темнотой мнимость происходящего. Светлая кожа белела на столешнице рядом с десятками увесистых словарей, юркие пальцы тянулись к самому маленькому, но самому далекому – голубой книжке с белыми буквами на обложке. Он не позволял целовать себя, утверждая, что технарям это не дано. Им требовалось только сделать определенное действие для достижения определенного результата. Локи смеялся, когда говорил это, и болтал ногами в воздухе, задевая пятками бедра Одинсона, который все еще возился с пряжкой на ремне. Даже обнаженный, Лафейсон ни на йоту не становился более смущенным. Он откровенно изгибался на преподавательском столе, хватаясь за книги, исступленно представляя, как выглядит со стороны. Он знал, что Тор никогда не мог удержаться, и все-таки совершал перебежки к нему, гуманитарию, который мог дать ему больше, чем вся наука, собранная вместе. Локи готовил себя сам, вновь сказав, что «цифры этого сделать не помогут». Одинсон просто заворожено смотрел на краснеющую похоть рта, под неестественным углом повернутую кисть руки и вздрагивающее при каждом движении тело. Он рассказал бы Локи о том, что такое мнимая единица[3], когда вселенная в его руках сжалась до размера стянутого узла, пульсирующего где-то внизу живота. Внизу системы плоскостей. Внизу всего этого мира, который в мгновение стал таким ненаучным. Тор бы сказал о найденном решении, которое показалось бы людям таким странным. Всю жизнь они знали, что под квадратным корнем не может стоять отрицательное число. Локи – та самая обретенная мнимая единица, заставившая всю математику перевернуться с ног на голову. Локи не стонал, а чуть слышно рычал сквозь зубы, поднимаясь на локтях, пытаясь хоть как-то ослабить боль в позвоночнике из-за вбивания в твердую столешницу. Тор наблюдал за ним, чуть прикрыв глаза, в который раз проигрывая все существующие споры человеку с самыми убедительными доводами на Земле. Одинсон бы рассказал, что Локи – это двойное число[4], которое позволит найти делитель, что разделил бы нуль. Лафейсон бы звонко рассмеялся и в неподражаемой манере отправил бы его куда подальше со всей свой математикой. Тор бы заикнулся про факторион[5], для которого он не может найти верхнюю границу, а, следовательно, и решение. Локи неизменно продержится меньше времени и возьмет свое удовольствие полностью, бесстыдно запрокидывая голову и ударяясь о папки с собственными планами занятий. Тор, озверевший в возбуждении, не выйдет и не даст Локи отдышаться, а заставит его несколько секунд потерпеть, прежде чем идеальная резиновая гладкость наполнится полупрозрачной белизной. Лафейсон в кои-то веки не отпустит никакой колкости и соберет вещи, а потом поблагодарит профессора математики глубоким поцелуем с привкусом лакрицы. Они вернутся на кафедру высшей математики, а потом Локи скроется. Подобно ягуару, метнувшемуся за добычей. Тор не любит математику. Молодой профессор Одинсон любит молодого профессора Лафейсона, в котором он воплощает всю математику, громоздящуюся в его голове двумя хризопразами глаз, родной колкостью, независимостью и самым желанным телом в пределах Вселенной. ____________________________________________________ Примечания: 1 - Книга шведского писателя Ханса Бьёркегрена «Скандинавский транзит. Российские революционеры в Скандинавии. 1906—1917»; 2 - Реальная температура воспламенения бумаги; 3 - Число, квадрат которого равен −1. Она позволяет расширить поле вещественных чисел до поля комплексных чисел. Точное определение зависит от способа расширения; 4- Двойные числа или паракомплексные числа, расщепляемые комплексные числа, комплексные числа гиперболического типа — гиперкомплексные числа вида «a + j * b», где a и b — вещественные числа и j^2 = 1; 5 - Такое натуральное число, которое равно сумме факториалов своих цифр.