Где-то мы расстались, не помню в каких городах, Словно это было в похмелье. Через мои песни идут и идут поезда, Исчезая в тёмном тоннеле. Лишь бы мы проснулись в одной постели
Казалось бы, серый, ничем не примечательный цвет. Сероглазые редко западают в память, так как самые банальные, самые простые, самые распространенные. Но у Руслана особенные глаза, огромные и ужасно грустные. Подстраивающиеся по цвету под окружающее пространство. В солнце – почти голубые, осенью слегка карие, в рыжих фонарях – черные. И только в Питере – серые. Печальные, словно живущие отдельной жизнью от лица Руслана. Даже когда его рот улыбается – взгляд грустен, отстранен, словно пеплом присыпан, уголки опущены вниз. Словно Руслан давно живет где-то в другом месте, и настоящего человека здесь нет, и глаза – зеркало души. Внутри задувают питерские ветра и все обито гранитом. Шершавым и холодным под пальцами. Руслан и сам такой – всегда ледяной. Не шершавый, конечно, гладкий. Хочется сравнить его с шелком или с мрамором, но Руслан менее идеален. Исчерчен синими венками, розовыми ранками, незаметными точками родинок и веснушек. Он пугающе мертвый. Но хорошо прикидывается живым. Так что ты забываешь, что он ненастоящий мальчик. Стасу он изначально напоминал Кая. С ледяным осколком зеркала в сердце. Попавшим через эти удивительно серые глаза. Стас сам не понял почему, и когда решил, что должен забрать его у Снежной Королевы. Его враг невидим. Но носимое в сердце солнце сильнее. И Стас борется. Грудью на амбразуру кидается. Раз за разом. Серые глаза все так же смотрят на мир. Хотя Руслан искренне пытается оценить проявление помощи. Стас понял, что победил лишь тогда, когда шел домой по погружающейся в сумрак Риге. А на пороге стоял сонный Руслан, улыбался и забрал пакет с покупками. На питерце болталась большая ему футболка с Йодой. Несколько дней назад – Руслан плакал, забившись в объятия Стаса. И видимо, выплакал все осколки кривых зеркал.***
***
***
Зима лето пугает, да всё равно тает. (русская пословица)
Руслан мерно покачивается в метро, из динамиков хрипло и тучно объявляют станции, еще не на всех ветках заменили, будто столетнего диктора на новую запись с мелодичным женским голосом. Усачев мог бы заткнуться наушникам и вообще ничего не слышать, не старого диктора, не нового, ни разговоров соседей. Но это последний полуночный поезд и все соседи Руслана в другом вагоне. Печальный наркоманского вида парень, заснувший, прислонившись к стеклу, и усталая тетечка, что-то читающая в ежедневнивке. А его вагон пуст, поэтому музыку включать не хочется. Мерный гул и покачивание поезда. И тишина. Не фактическая, где-то внутри черепной коробочки. Пугающая, и хрен ты перекроешь, даже если Слипнот включишь на всю громкость. В этих поздних поездках что-то есть, Руслан не уверен на все сто процентов, но готов поклясться, что это почти соприкосновение с космосом. Когда ты жалкая частица в огромной холодном пространстве, и малейшее чуть что пойди не так – откинешь копытца. Впрочем, обзорщик был готов прикрыться чем угодно, чем признать, что банально скучает. И очень влюблен. Чертовски по уши влюблен. Но это Руслан, и он не выносит давящий гул-тишину на барабанные перепонки внутрь головы и достает наушники. Еще три остановки. Три месяца до лета, Руслан засыпает. * В автобусе ужасно душно, но окно открыто и Стасу надувает свежим снегом за шиворот. Приятного мало, команда четвертует его за болезни и пропуски. Снова Руслану придется вести выпуски за него. А его стало так странно просить. Каждый думает, что видит больше в этой просьбе, так оно и есть по сути. Они оба знали, что и как они хотят, и что будут вместе, но для приличия делали вид, что все нормально. Все в порядке, все нормально. Время лечит. Все проходит. С глаз долой, из сердца – вон. Стас же не помнит, когда так часто вспоминал народное творчество земли русской. Шутки прибаутками, а в автобусе душно и очень тесно. И дует в шею. Давыдов помнит другой автобус, но тоже было холодно. Толпой их прижало друг другу, Руслан оказался на удивление ледяным. - Ты так околел? – шепчет Стас. - Нет, всегда такой. - Почему? - Питерец, - тихо улыбается Руслан, - ВСД, все дела. - ВСД? - Вегето-сосудистая. - А. Опасно там у вас жить. - Приезжай как-нибудь, оценишь. - Приеду. Если обещаешь потерять где-нибудь Мишу. - Обещаю. Стас с трудом держится на поручень, покачиваясь на одной сейчас опорной ноге, вспоминая, вдруг очухивается на голос из динамиков и понимает, что проехал свою остановку. А значит еще минут десять возвращаться по холоду обратно. Стаса пытается греться мыслью, что через три месяца лето. И вот тогда уже начнется что-то невероятное и прекрасное. Лето – словно обещание себе начать новую жизнь с понедельника. Ничего не станет иначе, но надежда умирает последней. Давыдов на деле же лелеет внутри, то чувство, которое по оставленным нам великим книгам и песням – не должна умирать никогда. Стас очень хочется избавиться от нее. До лета три месяца. Они идут сквозь мерзкий мокрый снег, не зная пока, что идут навстречу друг другу.