Дыра в небе

Дверь с грохотом распахнулась - Киске вздрогнул и прижал к себе чашку, будто защищая. Ичиго не умеет появляться тихо – каждая дощечка скрипит под его ногой почти предсмертно. А уж двери он всегда открывает пинком, Ишшин научил его быть эффектным. А может, он сам научился. Урахара опускает чашку на стол, рябые круги расходятся к керамическим стенкам. Рябь на глади спокойных озер – один из признаков скорого ядерного взрыва. - Ты, - говорит Ичиго. Скрежещет зубами, сжимает кулаки так крепко, что ногти впиваются в кожу. Кажется, до крови. - Я ждал тебя. Два часа, черт возьми, нарезал круги вокруг магазина. Где ты был? – почти срывается на крик. Киске закрывает глаза, трет переносицу. Под веками плывут разноцветные пятна и точки, от них немного начинает болеть голова и путаться мысли. - Если я в прошлый раз позволил вам кричать, это не значит, что можно повышать голос сейчас, - говорит Киске мягко, отнимает руку от лица. Щурится – густой малиновый свет льется из окна, слепит. Солнце липнет к полосе горизонта, летят чайки – едва различимые белые силуэты, нить, прошивающая синее полотно неба. Ичиго давится злостью, точно костью рыбьей, она встает поперек горла, мешает дышать. К лицу приливает кровь, он вдыхает хрипло, как тяжелый больной. Но говорит почти спокойно. - Где ты был? Урахара зевает широко, так, что челюсть щелкает сухо, и закрывает кулаком рот. Жестом указывает вниз, к подвалу. Ичиго не знает, как сложно строить портал, Ичиго знает только, что казнят его друга. Совсем скоро. Он забывает о домашних заданиях, пропускает школу, появляется дома ровно на восемь с половиной часов – выспаться, поесть и вымученно улыбнуться сестрам. Все остальное время он тренируется. Бьется из-за всех сил, утирает кровавые сопли и снова бросается бой, совершенно бездумно. Тактика и стратегия – пустые слова для него. Ичиго – яростный и сильный, острый. Ичиго – пятнадцать лет, он рыжий, тощий и нетерпеливый. В пятнадцать лет хочется спасать мир. Спасение друга – неплохая альтернатива. Киске видел однажды казнь на Соукиоку – распяли предателя, что дичь на Руконгайском базаре. Огненная птица сожрала его, не подавилась, даже угольков не оставила. Киске тогда смотрел в спину Йоруичи, ровную. Она стояла, широко расставив ноги, руки заложив за спину – солдат, настоящий солдат. И голос у нее совсем не дрожал, она говорила громко и ровно, без малейшей запинки. Потом у нее дрожали руки, пальцы сводило судорогой, и она шептала монотонно и тихо, раз за разом: - Знаешь, Киске, я бы не выдержала такой смерти: медленной-медленной, с ошейником, с руками связанными, – и добавляла, еще раз, – не выдержала бы. Она не плакала, но голос у нее был… мертвенный, глухой. И плечи ходуном ходили. Наверное, так и говорила механическая Суок. И Урахара думал тогда: а он бы выдержал? Смог бы не сорваться в глухое, пустое сумасшествие? В ночных кошмарах ошейник сдавливал ему горло, и он стоял на эшафоте, рядом с мертвыми вайзардами, а Йоруичи смотрела на него из первых рядов, стоя ровно, как оловянный солдатик. И только стоя у узкой щели сенкамона, он понял – нет, такое перенести невозможно. Двадцать дней раскаяния – этого времени хватит и на слезы, и на безумие. А потом – останется только глухое, дремучее ожидание смерти. Красные поводки, сети, из которых нельзя выбраться. Сети из тонкой проволоки – рыба бьется и срывает чешую, склизкий ком внутренностей вываливается из распоротого брюха. И дышит еще, трепещут жабры – время тянется, резиновое, невозможное. Минута длиннее жизни и, когда широкий нож приставляют к голове, это уже не наказание, нет, освобождение. Ожидание сводит с ума быстро. Ичиго тоже ждет – боя, жаркого. Нерастраченная сила переливается через край, кипит. Обжигает. Если не открыть клапан на перегревшемся котле – будет взрыв. Давление зашкаливает. - Идем, - говорит Киске и забрасывает трость на плечо. Ичиго хватает ненадолго – рейацу он расходует столько, что хватило бы на освещение пары городов. На десять минут, но все-таки. А потом до него начинает доходить, что надо бить не так, чтобы свалить с одного раза, а выматывать. Присмотреться – и ударить в слабое место. Теория расходится с практикой, Куросаки слишком быстрый, терпения ему не хватает. Киске нарочно выставляет неровный блок – правая половина тела защищена лучше, можно было попробовать ударить по ноге. Отсечь. Ичиго – атакует в лоб. - Будьте внимательнее к деталям, Куросаки-сан. Киске отскакивает в сторону и подло ставит подножку. Дергает за футболку, к себе – Ичиго безнадежно потерял равновесие, все законы физики против него. Он падает на спину, пытается встать, но Урахара быстрее – ласкающе касается острием занпакто горла. - Вы убиты. - Это было нечестно, черт возьми! – психует Куросаки, отталкивает меч от себя. Встает, отряхивается от песка. Встает в стойку – меч держит двумя руками, ноги шире плеч. Одни уязвимые места. - Мы говорили о честности? – Урахара улыбается, вынимает из-за пояса веер. Жарко. Планки веера распадаются быстро. До Ичиго, наконец, доходит. Он кидается вперед, пытается снова ударить черной волной, той самой интуитивной атакой, но у него ничего не получается. Поэтому он пытается выбить занпакто из рук Киске. Слишком медленно, неуверенно - не плашмя бить надо, а острием. Гигай, конечно, жалко, но руку обратно пришить – не проблема. - Ничему не учишься, - печально говорит Урахара. Сам отпускает занпакто. Ичиго заносит, он пытается затормозить, но сандалии вязнут в песке. Киске закрывает веер, ударяет его рукояткой в грудь Ичиго – туда, где только-только зажила Дыра. Ичиго не кричит даже, а воет, так сильно, что с потолка отваливаются лохмотья синей краски. Кусок породы падает туда, где всего секунду назад стоял Джинта – Тессай реагирует быстро, успел схватить малого. - Все живы? – спрашивает Урахара, оглядывается. Поднимает занпакто, превращает обратно в трость – на сегодня тренировки окончены. Ичиго хрипит, кашляет кровью, судорожно цепляется за горло – дышать ему нечем, совсем. Урахара наклоняется, сотворяет исцеляющее кидо – зеленый огонек греет ладонь, моргает тускло. - Вы второй день подряд пытаетесь убить меня всяческими способами, - сипло говорит Ичиго. Безучастно смотрит на дыру в потолке – она похожа не то на гарганту, не то на зев Матрицы. Ему даже кажется, что где-то там, внутри этой дыры, промелькнул Менос. Или агент Смит с длинным носом. - Конечно, я всю жизнь об этом мечтал, - соглашается Киске, – вставайте, Куросаки-сан. - Блин, так влом снова небо красить, - говорит Джинта, пинает ведро с краской. В сторону Уруру – не смотрит, Тессай пообещал уши ему оторвать, если опять халтурить будет. Ичиго помогает Тессаю тащить длинную лестницу – она тяжелая, связанная из десятка обычных. На местах стыков мерцает что-то синее, вязкое. Ичиго хочет спросить, что это, но не решается. Мало ли что это может оказаться, верно? Некоторых вещей лучше не знать вообще. Лестница уперлась в потолок – как раз рядом с дырой. Ичиго собрался было сесть на песок, рядом с Киске – тот ел шоколадку, шуршал фольгой и вообще всячески радовался жизни. - Ты куда? – удивленно спросил Джинта, вручил Ичиго огромную малярную кисть. - Э? - Ты сломал, ты и чини, - пояснил Киске. Аккуратно развернул шоколадку, снял фольгу – тоже аккуратно. - Вот же хрень, - сказал Ичиго и полез вверх, к небу. Кисть и ведро мешали, дико – но Урахара как-то безмятежно сказал, что это тоже часть тренировки. Кисть приходится сжать зубами, а ведро болтается на локте, едкий пот выжигает глаза. А вот вниз смотреть не стоит – во-первых, Ичиго внезапно осознает, что боится высоты. Во-вторых – его пробивает на истерику. Тессай, Уруру и Джинта стоят близко, под лестницей, ведущей к нему. Это как-то абсурдно напоминает Ичиго одну из истории про Мери Поппинс – ту, где две дылды и сухонькая старушка приклеивали звезды к небу. Ну а в роли самой Мэри Поппинс – Урахара с фольгой, ага. Может быть, просто краска дофига токсичная – во всяком случае, химией от нее несет знатно. Когда Ичиго доползает до дыры – Меноса там уже нет и это почему-то выглядит издевательством. Урахара помнит старую-старую легенду о твердом небосводе и россыпи молочных звезд. Он знает точно, что слышал ее не в этой жизни, а в прошлой. Он смутно помнит свою мать – мозолистые и жилистые руки, запах свежего хлеба, волосы, заплетенные колосом. Но лица ее не может вспомнить. Будто все черты стерли ластиком, остались только смутные штрихи – здесь глаза, здесь нос, здесь губы. Зато он помнит голос, с хрипотцой, будто у нее постоянно болело горло. Она читала ему старые легенды и напевала псамлы, укрывала тяжелым и душным одеялом. Ворошила волосы и говорила, что любит, желала спокойной ночи. Иногда добавляла, что ему – не Киске, нет, она произносила другое имя, звонкое и острое – надо быть чуточку терпеливее. Ласковее. И добавляла, что если каждый станет чуточку добрее, мир изменится к лучшему. За долгие вечера она успела убедить его в этом. Может, именно поэтому Урахара и сделал здесь солнце почти настоящим – оно, хоть и нарисованное, лениво ползло по небу. Все, как в той сказке. Только дыры здесь не должно быть – через нее может пролезть что угодно. Тоже – как в сказке. - Тренировка закончена, Куросаки. Портал будет готов в ближайшее время, будьте готовы, - говорит Урахара, сдвигает панамку к носу, – идите. Ичиго устал настолько, что не может даже перечить – сил нет никаких, вообще. Ичиго чувствует себя марионеткой, вырезанной не самым умелым мастером – шарниры заедают, сочленения скрипят, слишком тяжелая голова вот-вот отвалится, а во внутренностях полно шершавых и колючих опилок. И мышцы тяжелые, будто отлитые из свинца, отказываются работать вообще. Веревочная лестница, думает Ичиго, придумана на последних кругах Ада, однозначно. Каждую перекладину он проклял, как злейшего врага. Попутно – Бьякую, Ренджи, Киске, Тессая, Уруру, Джинту. Последних – за компанию. У уха просвистел мелкий камень, врезался в потолок. Джинта что-то орет, но Ичиго не вслушивается. Осталось всего пять перекладин. Комната тиха, как карточный домик – тронь и развалится. Ичиго падает на пол – выбился из сил, даже люк за собой закрыть нереально. И видит перед собой босые ноги, сложенные крест-накрест. Колени разбиты, как у дворового мальчишки, а на левой ноге – длинный шрам и стесанный ноготь. Смотрит выше – на циновке сидит чувак, точь-в-точь как какой-нибудь оракул в трансе. Только оракулы вряд ли курят кальяны и улыбаются, как Джокер из того фильма. Чувак гламурно выдыхает дым кольцами. Хихикает и неожиданно серьезно спрашивает: - Эй, труп. Ты же в Сообщество Душ собрался? Здесь тепло и сухо, как в пустыне, пахнет дымом и жженым кофе, тлеет уголек в фольге. Ичиго пытается сковырнуть себя с пола, встать на ноги – но комната коварно виляет в сторону, ему приходится цепляться за стол. С грохотом падает черный куб телефона, отваливается и катится в сторону наборный диск. Из него выпадают мелкие кругляши с цифрами. Ассоциация – смена патронов в Магнуме. Ичиго хочет свой Магнум и снайперский крестик, как в компьютерных играх. Консоль и код бессмертия. Но вместо этого у него дурацкий длинный меч и разваливающееся тело. И все. Чувак смотрит на него, как на умственно отсталого. Ворошит светлые лохмы, снова затягивается. - Если увидишь зануду в очках - пиздани его как следует. Не ради цели, но во имя ее. - Да пошел ты, - огрызается Куросаки, – я с наркоманами не разговариваю. И вообще. Чувак ничего не отвечает, хмыкает только. Понимающе. Чувака зовут Хирако Шинджи. Он носит яркие галстуки, закатывает рукава школьной формы и все время тусуется у автомата с кофе. А во время уроков вечно надевает наушники и рисует на полях какую-то ересь. То девку грудастую нарисует, красиво, будто всю жизнь учился баб хентайных рисовать, то начертит непонятную оскаленную морду. Криво, как на заборе. Но иногда смотрит он, как столетний старик – с какой-то отчаянной мудростью, разъедающим знанием. Впрочем, это не мешает ему скалиться и ехидничать. Всегда. - Эй, ты, Куросаки Ичиго! – орет, машет стаканчиком с дрянным кофе. Часть кофе проливается на пол, но Шинджи это особо не смущает. Орихиме смотрит обеспокоенно, но Ичиго улыбается – все в порядке, мол, разберусь. И идет к нему. У Шинджи – черные пятна на рукаве, застывшая кровь Пустого. Спокойный и внимательный взгляд. - Зашел бы ты к Урахаре, - говорит Шинджи, вручает Ичиго пластиковый стаканчик. Грязная пена вызывает ассоциации с оскаленной мордой Пустого. Пустой в башке Ичиго не упускает возможности хихикнуть и пожелать скорой смерти. - Уже не нужен твоей секте? - Нужен, - отвечает Хирако, – но ты задумывался, как Пустой вообще у тебя завелся? Выдерживает драматичную паузу, скалится, хлопает Ичиго по плечу. Пытается уйти. Ичиго роняет стаканчик с кофе, хватает Шинджи за запястье. - Ты… У Шинджи – черные белки глаз и желтые зрачки. Бешеный, голодный взгляд. И металлический голос. - Свободен, - говорит эта тварь и вырывает руку. Ичиго невпопад думает, что разлитое кофе под ногами похоже на грязные облака. И меча с собой у него – нет. Через пару минут Шинджи уже клеится к Чизуру. Хохочет, предлагает наклеить ему накладные сиськи. Ичиго кажется, что это короткого разговора не было вовсе – ну не мог, не мог Пустой так быстро исчезнуть! Чизуру оправляет волосы, строит презрительную гримаску. Шинджи увлеченно говорит о разбитом сердце и прикладывает два пальца к виску. - Что-то произошло, Куросаки-кун? – спрашивает Орихиме. Голос у нее – что натянутая струна на гитаре. - Все хорошо, - врет Ичиго. Орихиме печально улыбается – она уже привыкла к тому, что у Ичиго всегда все хорошо. На словах. Шинджи снова засмеялся, приложил ладонь к сердцу. И, вроде как невзначай, показал Ичиго фак. У самого входа, впритык к седзи, стоял огромный цветочный горшок. А росла в нем крапива, жирная, листья с ладонь, а стебель – что рукоятка занпакто. Два листа с зазубренными краями сошлись вместе, чавкнули, как створки венериной мухоловки. - Не ешь меня! – тоненько проголосило растение. – Я тебе еще пригожусь! А еще на стеблях было по Дыре – ровной и маленькой. У корней ползала здоровая божья коровка – тоже с Дырой. - Это еще что за хрень? – произнес Ичиго вслух. - Конопля я, - ответило растение. Разговаривать с глюком – это, наверное, последняя стадия шизофрении. Ичиго попытался протиснуться мимо куста. Тот коварно долбанул током. Противно зажужжала божья коровка и закопалась в землю. - Крапива, блин! – Ичиго потер руку о футболку. Рука занемела, под кожей будто перекатывались сухие хлебные крошки. - Не, я чистокровная конопля! – гордо сказал куст. Обвиняюще тыкнул листом, – и ты должен обо мне заботится! - Ты ничего не перепутала? Пройти дай. - Перепутала? Я? Да тут перепутаешь – посадил, землей присыпал, полил, велел дури набираться! Я и набралась, видишь? - Это был не я. - Ага. Твою рыжую морду спутаешь с чем. Божья коровка выползла из Дыры – уже не красная в черную точку, а синяя. Без рисунков. Непонимание и беспомощность разрастались в груди, как раковая опухоль. А потом появился Тессай – голый по пояс, с перекинутым через плечо розовым полотенцем. Кажется, на полотенце была вышита белая кошка. Или глиста, Ичиго не разобрал. - Здравствуйте, - светски говорит Тессай, оправляет очки, – вы пришли в несколько неподходящий момент. И берет в руки горшок, тащит куда-то. Седзи захлопываются сами собой. Издалека, будто со дна колодца, донесся визг конопли: - Вы все пустофобы! Лечитесь, больные уебки! В голове у Ичиго пусто, совсем. Гулкая пустота, только иногда свинцовым шаром о стенки черепа стукается мысль “я сошел с ума”. Ичиго сидит на качелях, напротив магазина Урахары. Стоит начать раскачиваться – качели издают душераздирающий скрип, ржавчина сыпется за шиворот. Даже Пустой молчит и не пытается захватить контроль над телом. А может, Пустого нет вовсе. Может, нет и самого Ичиго. - Куросаки-сан. Киске кладет руки на плечи Ичиго. Колышутся невидимые нити рейацу, оплетают жесткий каркас гигая. Ладони у Урахары неживые, пластиковые, фальшивые. Но Ичиго почему-то чувствует ток крови – через одежду, через синтетические ткани и стальные кости. Это было…правильно? - Вас так перепугал мой маленький эксперимент? – Урахара улыбается, это слышно по голосу. - Что это было такое вообще? – спрашивает Ичиго. Откидывается назад, упирается затылком в живот Киске. Смотрит снизу вверх. Но спрашивает – не о конопле, не о розовом полотенце с глистами. Даже не о божьей коровке. Киске, кажется, понимает. В конце концов, ему не пятнадцать, а гораздо, гораздо больше. - Победи крутого босса и получи левел-ап? – говорит шутливо, улыбается. Но глаза у него – серьезные, ни смешинки. И добавляет, уже спокойно, – Я не хотел, чтобы так вышло. Киске запускает одну руку в волосы Ичиго, взъерошивает. -Я думал, Куросаки-сан, что вы справитесь. Вернее, был уверен в этом. Ичиго помнит, как перерубили цепь – будто пуповину, дышать стало нечем, а тело обернулось куском гнилой плоти. И колодец помнит, и боль, и кидо связывающее, и дурацкий арбуз. Дотянул, сам виноват. Но от этого не становится легче. - Хотите, я расскажу вам одну историю? – и, не дожидаясь ответа, Киске начинает говорить, быстро, будто захлебывается словами, – Жил один лейтенант. Хорошо жил, да только сил у него было немеренно, воз с маленькой тележкой. Но как-то надоело ему разбирать бумажки и переругиваться с капитаном, и решил он захватить мир. Ичиго слушает, внимательно. И смотрит на Киске – лицо у него отсутствующее, и смотрит он куда-то… внутрь себя, глубоко. И совершенно механично перебирает волосы Ичиго. Руки у него, думает Ичиго, горячие, как у лихорадящего больного. - Но лейтенант был мелочным – решил сначала отомстить всем, кто не оценил его потенциал, и только потом заняться миром. Интриговал, хитрил, но собрал всех в одном месте. И у каждого уничтожил источник духовной энергии и его усилитель – вас Бьякуя ранил в те же места, - Киске опускает руку, касается груди Ичиго – там, где всего месяц назад исчезла уродливая дыра. Ичиго передергивает, иглами колет позвоночный столб. Он уже догадывается, чем закончится история, но перебивать не хочет. - И обвинил в этом происшествии капитана двенадцатого отряда. Вроде как совсем дурным тот стал, заманил всех в ловушку и провел эксперимент. И приговорили капитана двенадцатого отряда к пожизненному заключению, а пострадавших – к казни. Ичиго дергается, пытается заглянуть в глаза Киске, но шляпа сдвинута низко, было видно только тень и аккуратные стежки на ткани. - Да, Куросаки-сан, вы угадали верно. Капитан двенадцатого отряда устроил побег на грунт и открыл свой магазин. А все пострадавшие жили у него, пытались подавить своих Пустых. Первым был Хирако - наверное, тут дело было в отчаянии. Не знаю, - Урахара вздыхает, трет переносицу, – поэтому не бойтесь его, Куросаки-сан. Он действительно может вам помочь. Ичиго не знает, что сказать. Все слова будут картонными, ненужными, шелухой. Поэтому он просто берет Киске за руку, ту, что в волосах, сжимает крепко. Поддержать хоть так, хоть это и произошло сто лет тому назад и… Киске будто смягчается – черты лица становятся менее острыми, а уголки губ трогает улыбка. А еще – рука у него живая, настоящая, нет ощущения пластика. Дыры в небе больше нет.