Завоеватели миров

Глазоух родился, чтобы рассказать эту историю. Он учился читать и писать вовсе не для того, чтобы просто уметь читать и писать. Его предназначение было важнее. У него вообще было предназначение. Глазоух зажег красную ароматическую свечу — та вспыхнула тусклым огоньком. Тени на сырых земляных стенах красиво затрепетали — атмосфера соблюдалась идеально. Глазоух взял огромное черное перо, тайком выдернутое из хвоста знакомого тэнгу. Писать предстояло кровью. Обычный человек назвал бы это "мемуарами", но Глазоух предпочитал более звучное: "Война Миров или Вторжение Хомо Сапиэнс". Писать предстояло много. Он решительно занес окровавленное перо над толстым желтым свитком и принялся старательно выводить слова. События двухдневной давности снова обретали жизнь. «Они пришли сверху. Их численность легко измерялась пальцами на руках и ногах, но по силе они могли тягаться с сильнейшими демонами Преисподней. Мир вздрогнул и взорвался, выплескивая наружу литры крови моих сородичей. Это были люди. Они пришли как завоеватели, жгли деревни и убивали наших сильнейших воинов подобно самым ужасным представителям своего племени. Бежать было некуда. Преисподняя трепетала от одного звука их нестройного шага. Наступила кровавая эра, эра красных дней. Я, Глазоух, не боролся с ними — я наблюдал. И именно результаты своих наблюдений я сегодня запишу. 35 день месяца Кошмара, года Зеленого Ужаса. Около Цитадели Вероятностей. Гедомару, шикигами, одна из сильнейших представителей Преисподней, спокойно смотрела в глаза врагу. Нарочито свободная стойка истинного мастера — она была готова в любой момент вступить в яростную схватку. Её противница, Кагура — одна из вторженцев, напротив, выглядела слегка напряженной. Но, несмотря на эту небольшую слабость, кипящие в её венах дурная сила и необузданная ярость легко бы могли противостоять искуснейшему мастеру. Стоит упомянуть, что погода в тот день стояла замечательная. Раскаленный огненный шар то и дело бросал с неба сгустки горящего газа, а земля временами тряслась, выливая из своих недр небольшое количество магмы. Горячий ветер приятно щекотал уши, пока я издали наблюдал за предстоящей схваткой. — Я буду очень банальна, если скажу, что вам не нужно было вторгаться на нашу территорию? — безразличным тоном спросила Гедомару. Кагура только громко выдохнула, словно в разочаровании, и ответила: — Вам же стоило быть более гостеприимными! Все, что мы просили — место для жилья, провиант и социальные льготы! Вы же нам предоставили только первое! "Огненная пустыня — места много, на всех хватит", — вы говорили! Кто же знал, что эта пустыня — настоящая пустыня! И вы, черти, посмели нас обманывать!? Гедомару не поменялась в лице. — Эти черти по своей сути не склонны к метафорам. Если здесь говорят, что вам самое место в огненной пустыне, то имеется в виду не гостиница "Огненная пустыня", а самая настоящая огненная пустыня. Это был конфликт интересов. Две обворожительные воительницы в эффектных позах стояли друг напротив друга. Собой они воплощали войну противоположностей. Я, Глазоух, подтверждаю, что прекрасней зрелища не видел за всю свою короткую жизнь. И вскоре началась битва. — А ты пробовала в той пустыне найти хоть что-то похожее на еду!? Да ее там не найдешь даже в свете сотен метеоров! Мы бежали сюда от вируса вовсе не для того, чтобы сдохнуть от голода посреди кипяченых гейзеров! Про социальные льготы я и говорить не буду! — Каждое утверждение Кагуры подкреплялось несколькими выпадами. — Как мы вам можем предоставить то, чего у нас нет? Что вообще такое эти социальные льготы? — Гедомару не уступала. В отличие от Кагуры почти все её удары были рассчитаны на точное попадание. Казалось, эта схватка будет длиться вечность, но все заняло доли секунды. Вот зонтик и дубинка столкнулись, как столкнулись две ядерные боеголовки — момент и взрыв. Видеть его я уже не видел, — в такие моменты жизнь важнее зрелища — но в полной мере ощущал всю высокотемпературную мощь. Это был худший и лучший исход одновременно — ничья». Глазоух поставил точку и критично перечитал запись. И ведь это только кульминация! Может, он не знал, что начинать такие вещи стоит не с самого важного, а с самого первого. Или это был его особый креативный подход, но следующая запись целиком и полностью ломала всю мыслимую хронологию. «34 день месяца Кошмара, года Зеленого Ужаса. Площадь Сатаны. Молодой человек с длинным хвостом и в красном шарфе невозмутимо жевал травинку. Он явно делал это для того, чтобы все поняли — перед ними непростой противник. Может кто-то спросит, как одно выплывает из другого, а я, так уж и быть, отвечу. Теперь уже вовсе не те времена, что раньше. Теперь не обязательно зубоскалить и яростно сверкать железом, чтобы показать свою силу. Достаточно расслабленной позы, отсутствующего взгляда и зажеванной травинки. Раньше демоны над таким смеялись, но после пары десятков точно рассчитанных тумаков (хорошо, если тумаков) до них все же доходило истинное положение вещей. Спустя сотню таких травкожуев — демоны не страдали особой ясностью мысли — сто первый уже заставил их насторожиться. Особенно, если этот сто первый стоял один на площади против сотни демонов. Назвался он Окита Баттосай. Его невозмутимость не исчезла, даже когда полчище демонов стало неуверенно, но все же смыкать вокруг него плотное кольцо. И только после того, как кольцо превратилось в колечко, Окита улыбнулся, мгновенно вытащил меч из ножен и одним замахом уничтожил всех передовых. Его глаза сверкали красным, а одежда и меч обагрились вражеской кровью. Он был демон среди демонов. — Я стану повелителем Преисподней! — последнее, что я, Глазоух, услышал от него, перед тем как с криками паники сбежать с места событий». Касательно последнего предложения у Глазоуха возникли небольшие сомнения. Внутри него яростно боролись честность и честолюбие. Обе стороны здесь были взаимоисключающими, и ни одна не желала уступать. Но, в конце концов, победила лень — лень придумывать и переписывать уже имеющееся последнее предложение. А впереди маячило и манило еще столько нерассказанного. Глазоух снова уверенно взялся за перо и принялся выписывать еще один эпизод из Войны Миров. «35 день Месяца Кошмара, года Зеленого Ужаса. Площадь Сатаны. Откуда тот вторженец взял огромный космический крейсер, до сих пор никто не знает. Вполне возможно, что он сам тоже не догадывается об этом. Крейсер возник внезапно и ниоткуда, вот в один момент его не было, а тут он уже есть. Были ли это игры с разумом, манипуляции на восприятии, никто даже не задумывался — главное, что этот крейсер составлял значительную часть образа вторженца. Тот пафосно стоял на носу бороздящего пески корабля и буравил пустоту безумным взглядом. Его намерения выражались одной единственной фразой: — Я уничтожу Преисподнюю! Толпа местных жителей на такие заявления отреагировала неоднозначно: некоторые восприняли угрозу всерьёз и перепугано зашептались, другие смеялись, словно с очень искрометной шутки. — Эй, человечина, слезай со своей махины — с тебя, думаю, получится отличный суп! — заорал кто-то из толпы, открыто веселясь. Я испугался, ведь я видел, на что способны вторженцы. Этот же медленно повернулся, одарил толпу зловещим оскалом и выдал: — Я не человечина, я Кацура». Глазоух снова в который раз перечитал написанное. С каждой строчкой он уверялся все больше — он пишет шедевр. Может, его счастье было в том, что Преисподняя не уделяла особого внимания литературе и зубастых литературных критиков здесь просто не существовало. Никто бы не разрушил его титаническую уверенность в собственной крутости. А тут еще он вспомнил кое-что, что могло бы придать его творению особую изюминку — романтику. Строчки рождались одна за другой. «34 день месяца Кошмара, года Зеленого Ужаса. Цитадель Вероятностей. Двое вторженцев сидели в приемной Сатаны и разговаривали. Мне, Глазоуху, пришлось притвориться статуей, чтобы не рушить эту напряженную атмосферу будущей великой любви. Я знал, что на самом деле Хиджиката Тоширо и Кецуно Кристал всего лишь вместе ждали аудиенции с Сатаной. Но как только я увидел их вместе, на это было уже наплевать. Я прослезился от умиления и осознания, насколько красивая из этих двоих могла бы получиться пара. Я искренне болел за то, чтобы у них все получилось. Уж не знаю, смущала ли кого-то рыдающая статуя, но меня действительно не замечали. — Мне кажется, это изначально гиблая затея, — голос у Хиджикаты был низким — у Вурхуахо, самого великого ловеласа Преисподней, был именно такой. — Я вижу, вы пессимист, Хиджиката-сан. Зачем заранее настраивать себя на негативный результат? Время все покажет, — голос же Кецуно лился, словно теплый ручеек лавы — мягко и неспешно. Слезы из моих глаз тоже полились, но куда более неистово. — Эти типы даже не знают, что такое социальные льготы. Какому кретину вообще вздумалось просить социальных льгот у демонов? Ах да, это была та девчонка из Йорозуи, а этот мелкий проныра «Баттосай» ей еще и поддакивал! Идиоты. — Не думаю, что есть смысл сердиться на умственно-отсталых, когда последствия их недалекости еще не такие фатальные. Вы так не думаете, Хиджиката-сан? — на этих словах Кецуно улыбнулась настолько чарующе, что пробила даже железную невозмутимость Хиджикаты. Тот легко улыбнулся и даже... если смотреть под определенным углом в определенном освещении, словно покраснел. Я же, Глазоух, не смог выдержать столь забористой концентрации романтики — я зарыдал в голос, упал и потерял сознание. Что было дальше я, естественно, никак не могу помнить. И, пожалуй, это огорчает больше всего». Выводя эти строчки, Глазоух все так же рыдал. То ли от умиления, то ли от сожаления, что не увидел дальнейшее развитие событий, но бумага уже была полностью усеяна мокрыми пятнышками. Заставить себя продолжить он не смог, потому как яркие воспоминания на этом закончились. Завтра предстояло продолжить наблюдения. 35 день месяца Кошмара, года Зеленого Ужаса. Лавка рамена на площади Сатаны. Подгоревшая Кагура задумчиво жевала лапшу. Стоит заметить, что "задумчивой" она была не в общепринятом понятии этого слова, а в представлении самой Кагуры. Она по жизни была позером только тогда, когда того требовала ситуация. И именно сейчас она представляла себя величественно-задумчивой со стороны. С точки же зрения Шинпачи, который сидел рядом, это было не совсем так. Это было совсем не так. Отдаленно напоминающее, несмотря на формы, девушку существо можно было охарактеризовать Кагурой, но никак не задумчивой девушкой. Вскоре к Шинпачи с Кагурой присоединились и остальные «вторженцы». Окита подошел тихо, вразвалку, и с шумом плюхнулся на лавку возле Кагуры. Та, шестым чувством учуяв его приближение, усилила собственную ауру загадочности. Если человек никогда не видел, как кто-то может загадочно обжираться, то он точно не знаком с представителями расы Ято. Кацура эффектно влетел, словно снаряд от катапульты, и красиво впечатался носом во внутреннюю стенку раменной. Можно сказать, наглядный пример того, что бывает, если переборщить со спецэффектами. Вскоре подтянулись Саччан с Цукуё, Кондо, Кьюбей и еще толпа народу, который, судя по виду, занимался своим любимым делом — маялся от безделья. Хиджиката и Кецуно подтянулись последними, чем вызвали десяток многозначительных взглядов в свою сторону. Но вовсе не самим фактом совместного прибытия, а тем, что попутно вели вполне адекватную и милую беседу. Все знали, что умение Хиджикаты вести адекватные и милые беседы с женщинами стремилось к нулевой отметке. Что-то явно назревало. Но больше всех был обеспокоен хозяин раменной, красный рогатый они в белом фартуке и пилотке — лавочка его заведения просто не была рассчитана такое количество посетителей. Кое-как устроившись, «вторженцы» принялись делать то, что в таких случаях называют обменом информацией. — Здесь очень вкусный рамен! — пережевав и сглотнув очередную порцию, похвалила Кагура. Они довольно заулыбался, сверкая заостренными клыками. Если бы он и так не был красным, то наверняка бы еще и зарделся. — Свежайшая человечина! — особым голосом, голосом восторженного повара, который осознает, что его творения — шедевры кулинарии, выпалил они. Потребовалось всего несколько секунд, прежде чем всех стошнило. Мясо, до этого казавшееся вкусным, вдруг начало отдавать чем-то странным. Прошло всего мгновение. На своих местах остались только Кагура, которая просто не позволила подобной мелочи испортить себе аппетит, и Кецуно Ана, давно привыкшая к реалиям Преисподней. — Я вижу, ваш джанкен с Гедомару прошел... интересно, — осторожно заметила Кецуно. Кагура в очередной раз невольно осмотрела свой наряд. Точнее, то, что от него осталось. Вопреки ожиданиям, свисающие клочки ткани не делали Кагуру сексуальней — она просто смотрелась нелепо. — Мы пришли к тому, что можно назвать компромиссом. Лежали на дне оставшейся после взрыва воронки, смотрели на потухающий огненный шар и разговаривали о прекрасном! — на миг Кагура стала напоминать обычную влюбленную девчонку. — О еде? — предположила Кецуно. — Ага... — на этом Кагура окончательно расплылась в довольной улыбке. — А что с... войной? — Война — это дело жирных дядек-толстосумов с мышиными глазами. Йорозуя занимается исключительно мордобоями, — Кагура проглотила очередной кусок мяса. Неосторожно выползший из-за угла Кондо увидел это и снова схватился за живот, пытаясь справиться с рвотными позывами. — В нашем случае все гораздо хуже, — непринужденно начала Кецуно. — Сатана нас просто прогнал. Кричал вслед: "Вариться вам в масле, а не социальные льготы!". Но он милый. Кагура в подтверждение кивнула, а потом как бы между прочим добавила: — Интересно, а каков на вкус сваренный в масле Баттосай? Я бы попробовала. — Можешь быть уверена, что жесткий и горький, — Окита, как всегда, влез совершенно внезапно, и, тоже как всегда, очень вовремя. — Похоже, нам придется возвращаться наверх, — подвела итог Кецуно. Стали подходить и остальные — места на лавке вновь стало отчаянно не хватать. Услышав про результат переговоров с Сатаной, кое-кто переполошился, другие же завозмущались. — Пускай это адское отродье сначала опробует моего клинка, — самодовольно заметил Окита и хотел сказать что-то еще, но оказался прерван Кондо-саном. — Мы все-таки должны вернуться наверх, — отрезал Кондо. Многие тут же начали спорить, но конец этому резко положил Хиджиката: — Мы не можем вернуться на зараженную землю. Смерть от болезни — не та смерть, которой бы я хотел умереть. Но Кондо на этот раз был непоколебим. — Мы не можем остаться здесь, — начал он. — Это не наше небо, не наше солнце, мы просто паразитируем в этом мире. Только не говорите мне, что вас устраивает такая жизнь! — Так это хоть какая-то жизнь, — важно поправив очки, заметила Саччан. — Да я лучше умру, чем буду жить «хоть какой-то жизнью»! Где мой меч, я сейчас же сделаю сеппуку! Тоши, ты будешь моим кайшаку! — Кондо-сан, я понимаю ваши чувства и уважаю вашу точку зрения, но вернуться туда, значит позорно погибнуть от болезни! Вы этого хотите? Вы хотите, чтобы мы все там погибли? — Хиджиката от своей точки зрения тоже отступать не собирался. — К тому же, я мог бы... — попытался вклиниться Окита, но не получилось — его прервало громкое возмущение Кондо. — Так мы ведь даже не попытались! Да, мы не те, кто умеет бороться с вирусами и болезнями, но сбежать в другой мир от проблемы — разве так мы всегда поступаем? Вы все трусы, а я ухожу! — последнее предложение поставило огромную точку в этом разговоре. Выплюнув его, Кондо встал, резко развернулся и забавным топающим шагом направился туда, где, по его мнению, находился выход. — Мне кажется, он прав, — дожевав, Кагура тоже резко встала и, намеренно копируя походку Кондо, обошла вокруг раменной и снова села на свое место. — Был бы здесь Гинтоки... — как бы невзначай заметила Цукуё. — И что бы он сделал? — раздраженно рыкнул Хиджиката, — Он мог бы чем-то помочь только в том случае, если бы вместе с ним прилагалась машина времени. А так... — С данны станется, — улыбнулся Окита. — А я уверена, что Гин-чан жив! — ворчала Кагура себе под нос, положив голову на стол. — Это же Гин-чан. И пока мы здесь отсиживаемся в тепле, он там отважно борется с заразой. — Я тоже согласна с Кондо-саном — нам нельзя здесь бесполезно тратить свое время, — это слово Кецуно Аны оказалось завершающими — все начали по очереди вставать и один за другим выходить наверх, на встречу с вирусом. Окита встал с большим сожалением. Под конец он грустно посмотрел на Цитадель Вероятностей и прошептал: — А я мог бы... Кагура встала самой последней. Она тоже обернулась, чтобы последний раз посмотреть в сторону Цитадели. Но не на саму Цитадель, а на одну из крыш соседних домов — там, в свете пылающего шара, сидела Гедомару. Кагура подмигнула ей и выставила вперед большой палец. Гедомару повторила её движения. На этом Война Миров закончилась. Глазоух спал, и ему снилось, что Хиджиката и Кецуно Ана, взявшись за руки, бегали по залитому едва застывшей лавой полю и весело смеялись. Он еще не знал, что его карьера писателя уже закончилась.