Я знаю, когда умру

Наверное, каждый человек хотел бы знать, когда он умрет. Хотел бы, но боится. Хорошо, если он узнает, что жить ему мирно до восьмидесяти лет, нарожать кучу детей и обзавестись внуками. А что, если он узнает, что умрет, скажем, завтра днем? Что его собьет машина по пути с работы? Или он поскользнется, спускаясь по лестнице, упадет и сломает шею? Или элементарно подавится косточкой во время обеда и задохнется? Такая правда никому не нужна. Я знаю, что умру сегодня вечером. Правда, врачи обещают мне еще несколько недель жизни, но я знаю, что у меня нет этих недель. И я, честно сказать, рада этому. Мою нынешнюю жизнь сложно назвать жизнью, скорее уж, это существование, потому что мучиться каждые несколько часов от невыносимых приступов боли, бегать в больницу на химиотерапию, утешать своих родственников и ловить на себе сочувствующие взгляды… это нельзя назвать жизнью. Страшный диагноз мне поставили в начале лета. Успешно расправившись с вступительными экзаменами, я предвкушала два месяца свободы, прогулок, встреч с друзьями и каких-то приключений. Ах, как я бы наивна. Мое счастье лишь несколько омрачали сильные боли в желудке, но я никому о них не говорила, все обещала себе, что схожу к врачу, наверняка это просто гастрит разыгрался, немудрено – со всеми треволнениями, связанными со вступительными экзаменами… Но в первый день моей заслуженной свободы приступ случился при моем брате, который сразу же запаниковал и потащил меня к врачу. Куча анализов, каких-то снимков, проверок, даже один консилиум… Свой страшный диагноз – рак поджелудочной железы последней стадии - я узнала случайно, подслушав разговор врача с моими родителями. Не знаю, как долго мама намеревалась скрывать это от меня, но смотреть на ее вымученную улыбку и дрожащие руки для меня было невыносимо, поэтому я призналась. Слезы матери, каменное лицо отца, брат, который быстрым шагом вышел из моей палаты в коридор и что-то там обрушил… и лишь одна я сохраняла спокойствие. Сама не знаю, почему. Мне оставалось жить считанные недели, но не было ни слез, ни истерик, ни криков, я не умоляла врачей сделать “хоть что-нибудь”, не рыдала на плече у мамы, а наоборот, сама ее успокаивала, уверяла, что все будет хорошо. Хотя какое там хорошо… Оставаться в больнице я не захотела, попросила родителей забрать меня домой. Последние дни я хотела провести в привычной обстановке, с семьей и котом. Я также не хотела, чтобы кто-нибудь из моих друзей знал о моем диагнозе. - Маш, ты знаешь, я совсем не против, чтобы ты носила мою зеленую кофту. Хоть совсем ее забери, мне не жалко! -Катюш, возьми свою книгу, я ее дочитала... И диски Максимкины прихвати. -Сашка, мы с тобой сто лет не общались! Как ты? Что нового? Прошла неделя, вторая. Я ужасно похудела, теперь я скорее похожа на скелет, обтянутый кожей, чем на человека. Каждый раз, когда мама смотрит на меня, у нее слезы на глаза наворачиваются, хотя я изо всех сил стараюсь делать вид, что все хорошо. У меня не получается, я знаю. Это так ужасно – умереть в 17 лет. Я ведь еще ничего не успела в жизни! Столько книг осталось не прочитано, сколько фильмов не посмотрено, сколько музыки мной не услышано… Я ничего не успела. И сегодня я просыпаюсь и твердо знаю: несмотря на прогнозы врачей, это мой последний день. Встаю с кровати, подхожу к окну. Ярко светит солнце, на детской площадке играют дети. Они бегают, радостно смеются. У них впереди вся жизнь. У меня нет. Мне всего 17 лет, и я умираю. Отхожу от окна, снова сажусь на кровать. Нужно решить, что я должна успеть сегодня сделать. Вспоминаю, как много лет назад я собиралась уезжать в лагерь на море. Я знала, что вечером у меня поезд, что уже завтра я проснусь в чужом, незнакомом месте, вдали от дома, и мне казалось важным успеть все доделать за этот день: ровно расставить книжки на полке, навести порядок в шкафу, позвонить лучшей подружке. Сейчас было почти такое же ощущение. Только тогда я знала, что через три недели поезд привезет меня обратно домой, а вот в этот раз… это будет поездка в один конец. Встаю с кровати, одеваюсь, спускаюсь на кухню. Мама хлопочет у плиты, отец сидит за столом и читает газету. Желаю им доброго утра и с удивлением замечаю, что мой голос не дрожит. Подхожу к маме, крепко обнимаю ее со спины, шепчу “Мамочка, я так тебя люблю…”, целую в щеку и слышу, как она тихо всхлипывает. Не надо, родная, не плачь… Все будет хорошо, это только сначала больно… Отпускаю маму, подхожу к папе. Он убирает газету, слабо улыбается, глядя на меня. Я сажусь к нему на колени, крепко-крепко обнимаю руками за шею. Неважно, что мне 17 лет, сегодня можно… Мы сидим так, пока в кухню не входит брат. Вскакиваю с папиных колен, подхожу к нему и крепко обнимаю. - Мам, пап… я схожу погулять немного, ладно? Такая погода хорошая, не хочется дома сидеть… Конечно, они не могут мне отказать. Брат хочет пойти со мной, но я отказываюсь. Возвращаюсь в свою комнату, быстро собираюсь и выхожу на улицу, под жаркое июльское солнце. На минуту останавливаюсь, закрываю глаза, подставляя лицо свежему ветерку. Внезапно понимаю, что сегодня я чувствую себя гораздо лучше, чем в предыдущие дни. Словно в мой последний день мне подарили глоток жизни… Встряхиваю головой, открываю глаза и решительно шагаю вперед. Сначала я иду в библиотеку. Брожу между стеллажей, беру в руки книги, бездумно листаю их и ставлю обратно на полку. Вдыхаю этот особый библиотечный запах, наблюдаю за людьми в читальном зале. Ко мне незаметно подходит пожилая женщина-библиотекарь, вполголоса спрашивает, не нужна ли мне помощь. Помощь? Нужна, конечно… Только вряд ли вы сможете мне помочь. Смотрю на нее и думаю: вроде бы и немолодая женщина, но по сравнению со мной… Я чувствую себя дряхлой старушкой. - Девушка, вы будете что-нибудь брать? - Нет, спасибо, ничего… Выхожу из библиотеки и снова останавливаюсь. Куда теперь? Ноги сами несут меня в зоомагазин, в котором мы так часто бывали с подругами. Прохожу вдоль стены со стеллажами, на которых стоят клетки и аквариумы. Хомячки, крысы, морские свинки, кролики, шиншиллы, попугаи… Их жизнь довольно коротка, но по сравнению с моей, она – едва ли не целая вечность. Поддавшись какому-то неясному порыву, покупаю кролика. Продавщица долго объясняет мне, как за ним ухаживать, чем кормить, чем не кормить, предлагает разные коробки с кормами, игрушки… Я почти не слушаю ее, достаю кролика из клетки и снова выхожу на улицу. Внезапно чувствую себя ужасно усталой. Добредаю до парка и сажусь на скамейку, выпускаю кролика на траву. Может быть, стоит придумать ему имя? Хотя это, наверное, не имеет смысла. Наблюдаю, как зверек резво бегает по зеленой траве, останавливаясь, чтобы понюхать цветок или землю. Ему на ухо садится большая яркая бабочка, и я не сдерживаю улыбки. Подхватываю кролика на руки, сажу к себе на колени. Поглаживаю его, откидываюсь на спинку скамейки и закрываю глаза, позволяю солнечному свету ласкать мое лицо. Как же хорошо! Мое сердце бьется ровно и размеренно, хотя, по идее, должно колотиться, как бешенное, отбивать последние часы своей жизни… Но оно, кажется, не боится смерти. А я? Сижу в парке до самого вечера, потом возвращаюсь домой. Родители очень волновалась, я вижу это, хотя они и стараются не подавать вида. Разумеется, никто и не думает ругать меня за то, что я притащила в дом нового жильца. Мама нарезает ему капусты, морковки, чего-то еще, наливает воды. Папа спрашивает меня, как бы я хотела его назвать. Лишь пожимаю плечами в ответ: пускай придумают сами. Есть совершенно не хочется, но ради мамы съедаю несколько ложек бульона. Затем мы всей семьей сидим перед телевизором, кажется, даже что-то смотрим. Я не обращаю внимания, что там происходит на экране. Я прижимаюсь плечом к папе, крепко сжимаю мамину руку, то и дело смотрю на брата. Я так сильно люблю их. Я буду скучать… если потом, после смерти, где-то ТАМ что-то и будет, я буду любить их и буду скучать. Наконец настает время ложиться спать. Крепко обнимаю родителей, брата, желаю им спокойной ночи. Беру на руки кролика и ухожу в свою комнату. Интересно, как я умру? Во сне? Хотелось бы. Тихо и спокойно. Чтобы никого не пугать. Раздеваюсь, залажу под одеяло. Рядом со своей подушкой кладу кролика. Закрываю глаза. Хоть бы умереть во сне… Не знаю, сколько я так лежу – может быть, пять минут, может быть, час, может быть, пять часов… Внезапно в голове вспыхивает мысль: нужно покормить кота! Открываю глаза, рывком сажусь на кровати. И тут начинается. Резкая боль скручивает все мои внутренности, в беззвучном крике раскрываю рот – боль настолько сильная, что я не могу издать ни звука. Словно болезнь решает сейчас отыграться за целый день спокойствия. Несмотря на боль, все же пытаюсь встать с кровати, цепляюсь пальцами за простынь, кажется, сбрасываю на пол подушку, затем падаю сама. Почему-то мне кажется ужасно важным добраться до кухни и насыпать в миску кота корм. Пытаюсь подняться с пола, цепляюсь непослушными пальцами за стол. Накатывает вторая, еще более сильная волна боли, пальцы не слушаются, глаза лезут из орбит… Но я все еще пытаюсь подняться, цепляю и сбрасываю со стола стопку книг… Хоть бы никто не проснулся! Руки не слушаются меня, пальцы как-то странно скрючены, я не могу их выпрямить… Меня рвет прямо на ковер, однако легче не становится. Третья волна боли такая сильная, что мне кажется: я просто взорвусь изнутри. Каким-то чудом поднимаюсь на колени, ноги сводит судорогой, я снова падаю, ударяюсь головой о кровать. Слышу какой-то странный звук, какой-то булькающий хрип и внезапно осознаю, что издаю его сама. Новая волна боли, словно объединившая в себе все предыдущие. Царапаю скрюченными пальцами ковер, все тело словно сводит судорогой… В голове вспыхивает мысль: кажется, кот останется сегодня голодным…или мама уже покормила его? Хорошо бы… Все мое тело выгибается дугой от новой вспышки боли и замирает. Я даже не могу закрыть глаза, поэтому смотрю в незанавешенное открытое на ночь окно и вижу звезды. Я знаю, что это конец, но, может быть, я успею их посчитать?... Одна, две, три… *** Ветер залетел в открытое окно, поворошил ненужные уже тетради, скинул на пол ручку, поиграл с красивыми длинными волосами 17-летней девушки, пощекотал шею, подсушил потрескавшиеся губы и дунул в широко раскрытые глаза. И улетел. В этой комнате не с кем больше было играть.