Май, тридцать первое число

Хизаки никогда не понимал, почему люди так одержимо ждут лета, ведь с его приходом мало что меняется. "Наверное, это похоже на тот самый понедельник, который никогда не настанет" - думал он, - "Ведь 1 июня все бросят курить, начнут бегать по утрам, учить испанский и обязательно признаются в своих чувствах коллеге по работе, который уже два месяца как одолевает мысли". Все ждут этого мифического знака свыше, а он все не настаёт. И никогда не настанет. Возможно, Хизаки думает вполне правильно. Вообще правильных философских рассуждений ему не занимать и он вполне смог бы написать книгу, если бы обладал хоть каким-нибудь писательским талантом. Только вот воплощать в жизнь свои великолепные суждения он не спешил, но монотонно плыл по реке жизни, уподобляясь тем самым "остальным людям", которых так яростно осуждал в своих мыслях. Он, так же, как все, ждал этого проклятого лета и все надеялся, что оно-то уж точно поможет ему поговорить с Юки. Юки занимал мысли Хизаки ровно с 13 апреля. Хизаки хорошо запомнил эту дату. Хизаки вообще очень любил точность и расписание. 13 апреля, в пятницу (выбрал же денек!), не произошло ничего волшебного или магического. Юки тогда просто посмотрел на бедного гитариста каким-то особенным взглядом. Настолько особенным, что Хизаки сразу же воспринял это как знак. Точнее нет, не сразу же. Сначала, где-то до полуночи, он пытался забыть о барабанщике и об этом его взгляде. Выходило не очень - телевизор не смотрелся, книги не читались и даже Соня тогда мурчала как-то не так. Потому Хизаки бросил это бесполезное дело и устремился в пучины рассуждений о том, что бы это могло значить. А значить это могло что угодно. Возможно, Юки вдруг воспылал к Хизаки теплым чувством. Этот вариант гитарист исключил сразу, не без сожаления, конечно. Согласно другому варианту, барабанщик давно и упорно хотел Хизаки, в самом пошлом смысле этого слова. Сию версию Хизаки исключил с еще большим сожалением. Откуда взялось это самое сожаление, он точно сказать не мог. И, наконец, третий вариант (самый комичный), заключался в том, что Юки узрел на лице Хизаки щетину и про себя от души поржал на тему "бородатой принцессы". Эта версия была вполне допустима, но особенного энтузиазма гитаристу не прибавляла. До 26 апреля Хизаки стал просто одержим Юки. Это замечали абсолютно все, кроме самого Юки, конечно. Гитарист регулярно ударялся в мечтания на репетициях, начал опаздывать и доставать всех разговорами о барабанщике. Камиджо тогда еще насоветовал Хизаки психиатра, "хорошего специалиста" по его словам. Самому Хизаки было, однако, интереснее, откуда вокалист этого самого психиатра знает и не было ли у него самого подобных проблем. А вот 26 апреля Юки пригласил Хизаки в ресторан. Нет, изначально это звучало как "может выпьем где-нибудь вместе?", но в конце концов стало чем-то, отдаленно похожим на свидание. Хотя почему отдаленно? Хизаки тогда чувствовал себя настолько хорошо, что на радостях даже отпустил группу пораньше. Должно быть, в тот вечер гитарист выглядел жутко хорошеньким. Ему всегда шли мужские строгие костюмы, а когда он собирал волосы в высокий хвост на затылке и обнажалась шея... В общем, мало кто не проявлял к нему интереса. А один мужчина на террасе "Дю Дом" (именно так назывался ресторан, в который был приглашен Хизаки) даже подмигнул ему и улыбнулся. Хизаки так и не узнал, понял ли мужчина, что Хизаки - парень, но на всякий случай тоже слабо улыбнулся. Ресторан оказался в псевдо-французском стиле - лепнины, резная мебель, повсюду бархат и золото. Каждый столик украшал пафосный подсвечник, в который и не подумали поставить свечи. При всем при этом, в зале оказалось невыносимо душно и граждане попроворнее заняли столики на террасе. Хизаки оказался одним из таких счастливчиков. Он сидел за столиком и смотрел, как темнеет небо на Токио, как зажигаются огни реклам, как моргают красные и зеленые огни светофоров, смотрел на нескончаемый поток пешеходов. Хизаки прозевал момент, когда Юки появился рядом с его столиком и потому жутко переполошился, когда рядом с его ухом кто-то тихо сказал: - Вечер добрый. Когда до Хизаки дошло, кто это, Юки уже обогнул столик и сел напротив гитариста. Он был в лёгком летнем костюме песчаного цвета и белой рубашке, с напускной небрежностью расстегнутой у ворота. - Добрый вечер, - в тон ему ответил Хизаки и отвел глаза. Юки смотрел на него тем самым взглядом, которым смотрел 13 апреля. Появился официант. - Что будешь пить? - спросил барабанщик, не удосужившись взглянуть на меню. - Перно, - ответил Хизаки. - Этот напиток не для маленьких девочек. - Сам ты маленькая девочка! Эй, гарсон, рюмку перно! - Мне тоже. - У тебя сегодня что - вечер развлечений? - спросил Хизаки. - Не то слово. А у тебя? - Еще не знаю. Перно - это зеленоватая подделка под абсент. Если добавить воды, оно становится мутно-белым. А по вкусу напоминает лакрицу и сперва здорово затуманивает голову, но потом проясняет её ровно настолько, насколько затуманило. Они сидели и пили его, а Хизаки постоянно морщился. Они тогда здорово напились и всю пешую дорогу от "Дю Дома" до квартиры Хизаки смеялись, как сумасшедшие. - Напоишь меня чаем? - спросил Юки, взяв гитариста за руку, когда они наконец пришли. На его губах тогда блуждала рассеяно-хитрая улыбка, свойственная пьяным. Возможно, тогда это звучало жутко пошло, Хизаки не помнил. Помнил он только то, что молча кивнул и потянул барабанщика за собой. До чая они в ту ночь так и не добрались. Юки прижал Хизаки к стене уже в корридоре и, не потрудившись дать тому снять обувь, потащил в спальню. Или гостиную. Или даже кухню, это Хизаки тоже помнил смутно. Во всяком случае, проснулись они все же в спальне, оба с раскалывающейся головой. Всю ночь они самозабвенно набирались в перерывах между поцелуями и ласками. Если это вообще можно было назвать ласками, потому что утром гитарист по всему своему телу находил синяки и укусы. Ласки Юки были довольно таки специфические. Он мог укусить или потянуть на себя гитариста, схватившись за волосы, и, что самое интересное, это жутко нравилось последнему. А еще Хизаки хорошо запомнил вкус губ барабанщика. Чуть горьковатые, они безумно приятно отдавали алкоголем и дурманили сознание гитариста. Он потом еще долго вспоминал его губы, пытаясь заснуть под утро. Еще в памяти Хизаки отпечаталась Summertime Луи Армстронга. Довольно странно, если учесть, что сам Хизаки никогда не интересовался его записями и у него дома уж точно они звучать не могли. До недавнего времени. "Отличная музыка для секса с любимым барабанщиком" - думал Хизаки с усмешкой, а потом понимал - и правда, отличная. Утром они проснулись вместе, оба с больной головой и искусанными губами. - Мне стыдно, - сказал Юки, запуская руку в свои волосы и, должно быть, в душе ругаясь на раскалывающуюся голову. Хизаки лежал рядом и саркастически похмыгивал. - По тебе не скажешь, - проговорил он. - В том-то и дело. Мне стыдно за то, что мне ничерта не стыдно. А потом он собрался и ушел, оставив Хизаки наедине с его похмельем, головной болью и хорошими воспоминаниями, которые, однако, могли стать плохими. Но все-таки остались хорошими. Все последующие дни Юки тщательно шифровался: уходил домой, как только заканчивалась репетиция, с Хизаки почти не разговаривал, на звонки не отвечал. Даже когда гитарист пытался поймать его в коридоре, Юки каким-то магическим образом удавалось не попадаться ему на глаза. Хизаки было до ужаса обидно. "Все-таки, я не глуповатая девица, которой едва исполнилось 20 и которую можно трахнуть безо всяких последствий" - думал он с досадой, глядя на Соню настолько обиженным взглядом, словно это она была во всем виновата. Хизаки долго не мог уснуть в ночь на 26 мая. Он лежал, и мысли его то и дело перепрыгивали с одной темы на другую. Из окна приятно веяло ночной свежестью и, почему то, хризантемами. Очень странно, учитывая, что за окном большой город, а не провинциальная деревушка. Вскоре, в мыслях Хизаки вдруг появился Юки и они теперь не метались, но текли спокойными волнами. Он лежал и слушал недовольное бурчание машин за окном, чей-то задиристый смех и жалкое подобие музыки, которое доносилось из открытого неподалеку кафе. А потом он вдруг заплакал. Ему вдруг подумалось, что зря он вообще пошел в этот чертов ресторан и Юки уже теперь никогда с ним не заговорит. И что вообще накрылись медным тазом все мечтания Хизаки. Немного позже ему полегчало и он, тяжело вздохнув и всхлипнув, заснул. Разбудила Хизаки чья-то возня в коридоре и очень рассерженный голос консьержки. Он приоткрыл дверь и позвал её. - Кавамура-сан, это вы? К вам мужчина какой-то. Разбудил весь подъезд! Только разбойнику может понадобиться что-то в такое время! - сердито отозвалась она. Хизаки наконец различил еще один голос в коридоре, на этот раз мужской. Он тогда почему-то подумал, что это Кайя. - Пустите его. Однако, это был, конечно же, Юки. Он снова был безобразно пьян и глуповато улыбался всякий раз, когда Хизаки его о чем-нибудь спрашивал. Не сказать, что сам гитарист сильно удивился - ему вообще казалось, что теперь его трудно будет чем-нибудь удивить. - Ты спал, да? - спросил Юки, как только ввалился в квартиру гитариста. Последний только вздохнул. - А что я по-твоему делал? - Не знаю. Который час? Хизаки взглянул на часы. Половина пятого. - Подумать только! Я и не знал, который час! - воскликнул Юки и, упав в кресло, закрыл глаза руками, - Предложишь чего-нибудь выпить? Возможно, если бы этот вопрос задал кто-нибудь другой, особенно в полпятого утра, Хизаки без лишних разговоров выставил его из своей квартиры, ан нет. Тут же Юки. А к Юки у Хизаки, как вы наверняка догадались, давно было особое отношение. Он даже наплевал на собственную гордость, которая в закоулках разума шептала гитаристу, что пора бы уже послать к чертям этого Юки, а для большего эффекта еще и выпинать из группы. - Тебе уже хватит, - только и сказал он. - Ой, прекрати! Тебе жалко стаканчика виски для любимого барабанщика? "Любимей некуда" - подумал Хизаки и отправился на кухню за бутылкой и стаканами. И тогда они снова напились. Точнее, напился Хизаки, а Юки, так сказать, завершил начатое. Он даже попытался приставать к гитаристу, называя его "принцессой" и дергая за плечи на себя. - Мне кажется, я нужен тебе только тогда, когда ты пьян, - хрипло смеялся Хизаки, хватая барабанщика за запястья и отстраняя их от себя. Юки покачал головой и опрокинул на пол недопитый стакан. Светло-коричневая жидкость почти сразу же впиталась в белый ковер, оставляя за собой только пятно схожего цвета. - Знаешь, принцесса, ты ко мне, похоже, чувствуешь то же самое. - Только не говори, что я напиваюсь с кем-нибудь по ночам и прихожу к тебе потрахаться. - Только не говори, что хочешь со мной не только трахаться, - в тон Хизаки ответил Юки и скривился. - Раз так - мог бы найти себе какую-нибудь симпатичную гяру. Авось даже что-нибудь и получилось даже. - Мало ли, с кем она спала, гяру эта. А ты, принцесса, чиста и непорочна, словно цветок белой лилии. Хизаки засмеялся. - Кажется, у Юджи появился конкурент. Теперь ты тоже можешь говорить красивыми, но ничего не значащими словами, поздравляю. Учился у него? - насмешливо спросил он. - Все-равно ты сволочь. - Почему это? Непонятно почему, но Хизаки вдруг захотелось треснуть Юки чем-нибудь, да побольнее. Алкоголь брал свое, разум затуманивался, а злость так и кипела в рассерженном гитаристе. И когда Юки в очередной раз потянулся к губам Хизаки, тот снова скинул его руки с себя. - Да иди ты к черту, Юки! Если ты думаешь, что если я переспал с тобой один раз, то я буду спать с тобой вечно - ты глубоко ошибаешься! Нет, ты болван, ты не в силах осмыслить то, что тебе кто-то отказал! Едь домой и - пожалуйста! - не приходи ко мне больше, умоляю! Если тебе так хочется - найди себе кого-нибудь другого, в нашем обществе достаточно мужчин в платьях! Хизаки даже не помнил момента, когда Юки ушел. Проснулся он около двух часов дня, в кресле. На полу лежал стакан, на ковре красовалось огромных размеров пятно, а на столе сидела Соня, истошно мяукая и явно требуя еды. И вот, 31 мая, на часах 23:55. Хизаки лежит в постели, не в силах уснуть. Он яростно отгоняет от себя мысли о том, что неплохо было бы позвонить Юки и извиниться, теша себя рассуждениями о том, что барабанщик сам виноват и вообще откуда он такой взялся. Несмотря на приоткрытое окно в спальне было душно. Вот на часах уже 23:57. Нужно на что-то решаться. Если он сейчас ничего не сделает, то потом целое лето будет кусать локти и корить себя за всевозможные грехи. Целое лето он не сможет решиться и позвонить Юки. Или просто с ним поговорить. Решимость почему-то нападала на Хизаки только в какие-то определенные дни. Или ночи. 23: 58. Ну же, Хизаки, тебе просто нужно найти его номер и нажать на кнопку вызова. Это же так легко! 23:59. Просто нажать на кнопку, просто нажать на... 00:00. Поздно. Хизаки бросает телефон на прикроватную тумбочку, откидывается на подушки и тяжело вздыхает. Почему бы не позвонить сейчас? Но сейчас уже поздно. Слишком поздно. Хизаки уже приготовился тихо умереть от позорного проигрыша самому себе и собственным тараканам из головы(которые явно празднуют победу), как услышал тихую мелодию, которая стояла у него на звонке. Мелодия, кстати, абсолютно дебильная, но сейчас она была для Хизаки как "Марсельеза" для француза. Он резко подскочил с кровати, схватил мобильный и прижал его к уху. - Да? - дрожащим голосом отозвался гитарист. - Хизаки-кун? - не менее дрожащим голосом отозвались в трубке, - Знаешь, я хотел извиниться. Действительно, я вел себя очень глупо и... Хизаки поморгал. Он совсем забыл о том, что Юки, по сути, и сам мог позвонить. И сейчас для него это было таким внезапным открытием, что он чуть было не ахнул. - ...я заготовил длинную и трагическую речь, но, по правде говоря, всю её забыл. Можно не вспоминать? - Конечно можно, - гитарист улыбнулся, - Только почему так поздно? В трубке вздохнули. - Не мог решиться. Мне казалось, что ты пошлешь меня ко всем чертям. Я тебя разбудил? - Да я не об этом. Уже.., - гитарист взглянул на часы,-...Три минуты как лето. - Боюсь тебя разачаровать, но до лета еще две минуты. - Погоди, как?... Вдруг Хизаки осенило. Он ведь сам перевел часы на пять минут вперед. Эта уловка ему помогала никогда не опаздывать и он всегда знал, что в запасе у него еще пять минут. Но как можно было об этом забыть? Он засмеялся. - Ты чего ржешь? - обижено завозмущались в трубке. - Знаешь... У меня часы на пять минут спешат.