Вдохни жизнь

Заиграла музыка. Чистые, еле слышные перезвоны колокольчиков, маленькие выступления на позолоченном цилиндре, перебирающие бронзовую расчёску в маленькой коробочке, в своём неповторимом размере тихо выбивали чуткую мелодию из волшебного инструмента. Шестерёнки от поворота ключа медленно завертелись, издавая лёгкий постукивающий звук, и крышка поднялась, открывая взору лишь лёгкий призрачный дымок, исходящий откуда-то изнутри, тонкими полупрозрачными струями поднимавшийся к потолку. От этой волшебной мелодии, всё внутри Чунмёна задрожало в напряжённом предвкушении, казалось, что тот самый цилиндр в центре механизма играл на струнах его души, а не на бронзовых тонких пластинках, заставляя их вибрировать согласно своей тональности. Мелодия шкатулки закрадывалась в глубины сознания мастера - он не мог поверить, что сам создал такое - то, что заставляет его душу трепетать в болезненном ожидании. Он стал вглядываться в силуэт, выплывающий из сверкающего дыма, и стремительно чернеющий. Нет, Чунмёну казалось сейчас, что сам силуэт и был тот самый дым, настолько плавно он передвигался, будто его ноги не касались земли, и он парил, отталкиваясь мягкими движениями рук от невидимых стен и преград. Силуэт был совершенно незнакомым, но тонким и и изящным. Движения рук, ног, изгибы тела, совершенно точно были такими, о каких думал мастер долго и трепетно, но опять же, неизвестные ему и незнакомые. Чунмён раскрыл губы, чтобы позвать призрачного танцора по имени, которого он не знал, но тут с глухим хлопком дым рассеялся, крышка шкатулки упала, и в голову проник яркий свет и какие-то посторонние звуки... - Дядя Сухо, - Чунмён не услышал звук дверного колокольчика, и мальчик, стоявший перед ним со шкатулкой в руках, оказался полной неожиданностью. - Дядя Сухо, вы спали? - Что? - промямлил Чунмён, пытаясь незаметно вытереть накопившуюся во время сна слюну с уголков рта. Он заснул на рабочем месте, и это, как казалось ему, ужасно непрофессионально. Так научил его дедушка, передавший своё тонкое и сложное дело в, тогда ещё неумелые руки Чунмёна. - Что случилось? Что-то сломалось? - он выпрямил спину и деланно бодро опустил руки на дубовую стойку, за которой так неосторожно уснул. Он тряхнул головой, напрасно пытаясь прогнать остатки сна и выветрить из головы навязчивые волнительные картины. - Дядя Сухо, - промямлил маленький мальчик, пряча глаза. - Я принёс мамину музыкальную шкатулку. Мастер осторожно взял изделие из подрагивающих бледных маленьких ладошек, и бросил на неё быстрый взгляд, всё ещё не понимая, в чём дело. - Я играл с ней... на улице. Я взял её без разрешения. Мама говорила не брать, а я взял, - голос малыша стал дрожать по мере того как он продолжал свой рассказ. - Я играл с ней, она красиво пела... я устроил бал для цветов, а шкатулка пела... там все танцевали, - кажется, мальчик стал со скребущим изнутри воспоминанием воспроизводить в голове минувшие события и интересную для него игру, в которую уже точно не поиграешь. - А потом, я много открывал и закрывал её... я не помню, что сделал... но мама будет кричать на меня, а папа выпорет плетью, - мальчик всхлипнул, а глаза стали блестеть от нестерпимой жалости к себе. - А в чём проблема, малыш? - уточнил Мён, ведь этот шалун рассказал всё, кроме главной задачи. - Крышка падает, и музыка не играет, - обречённо выдохнул он, опуская лицо, и маленьким детским кулачком стал тереть глаза, не давая солёным немужественным каплям вырваться наружу. - Только я не могу вам заплатить. Ведь за работу платят, верно? - Брось, - сказал молодой человек, уже своим зорким глазом всматриваясь в петли, через которые были продеты маленькие изящные шурупчики. Он пошатал головку одного и цокнул языком. - Ну конечно, ты всё раскрутил. И крючок один соскочил - натяжение пропало... - мальчик снова всхлипнул, боясь поднять взгляд на мастера. Ему становилось ещё горше от того, что его отчитывал Чунмён. - Не для того твой отец платил мне за эту шкатулку, чтобы ты так небрежно обращался с ней, Гильдон, - назвал он малыша по имени, чтобы придать своей речи строгость, которой у него сроду не было. Удивительно, что он вообще помнил, как зовут мальчика. Их городок был, конечно, небольшим, но не настолько, чтобы Сухо мог всех назвать по имени. - Хорошо, что это очень просто починить, а то, зная твоего отца, ты бы не смог нормально сидеть ещё неделю, а лежать и того больше. Малыш обиженно насупился и поджал губы, но ничего не говорил в ответ, давая мастеру высказать своё недовольство, боясь, что тот передумает и не станет ничего ремонтировать. Хотя, Сухо, конечно, не смог бы отказать. Он был слишком добрым, в любом случае, и, по специфике своей работы, питал особую слабость к детям, чувствуя, что к его двадцати трём годам, в нём ещё не умер маленький изобретатель и мечтатель, коим он был шестнадцать-пятнадцать лет назад. Но он уже был "Дядюшкой Сухо-мастером" для детей, и "Уважаемым Мастером" для их родителей, не смотря на то, что родители могли в два раза быть старше самого мастера. Уж слишком удивительные вещи делал Чунмён, что в представлении простого народа граничило с волшебством. Хотя тогда волшебство называли нечистой силой, а механику - силой человеческого ума, и ценили в несколько раз выше, чем любое колдовство. Чунмён сходил в свою мастерскую ненадолго, чтобы взять необходимые ему инструменты, и вернулся снова, так как днём, в парадной, освещение было лучше, чем в той маленькой комнате. Немного покопавшись в хитром устройстве шкатулки, он быстро устранил неполадки, а в довершение крепче прикрутил шурупчики. - Вот и всё, - выдохнул он, отработанным движением потрепав мальчика по его каштановым блестящим волосам. - Держи. Гильдон аккуратно взял изделие в руки, бережно придерживая пальчиками, будто теперь оно было сделано из горного хрупкого хрусталя. - Спасибо, - совершенно искренне прошептал мальчик, сверкнув мокрыми глазами, и быстро выскользнул из магазина. Чунмён проводил взглядом удаляющуюся спину в грубой холщовой рубашке и облегчённо выдохнул, будто сдуваясь. Он всегда делал так, как только оставался один, после очередного заказа или простого посещения его магазинчика. Его всегда довольно сильно напрягали малознакомые люди - он сразу напрягался, сжимался в один комок стального терпения и безэмоциональной улыбки. Да, это надоедало и ему тоже, но он ничего не мог с собой поделать. Как жаль, что рядом с ним не было человека, с которым он вёл бы себя естественно и мог бы рассказать всё, что тяжёлым грузом повисло в душе. Да, очень жаль. *** Городская потрёпанная площадь в самый разгар лета - рай для тех людей, кто живёт всю сознательную жизнь в приятном радостном забвении и любуется каждой яркой частичкой этого мира. Чунмён не был таким человеком полностью, но какая-то маленькая частичка его души была пропитана романтикой и детской мечтательностью. Он с глупой улыбкой бодро шёл, перепрыгивая с камня на камень, которые успели накалиться под палящим солнцем. Прохожие, кто замечал и узнавал его, махали руками в знак приветствия. Таких было немного, но они были, что не могло какое-то время не радовать мастера. Но постепенно его радость испарялась вместе с улыбкой на лице, когда он начал понимать, что никто из этих людей не подойдёт к нему, не спросит, как он себя чувствует или, как у него дела. Максимум, на что он мог надеяться, так это на то, что какой-нибудь заказчик с приторной вежливой улыбочкой спросит у него, как продвигается работа, не более. Осознание своей никчёмности, как человека, гадким плотоядным червём село в сердце ещё несколько лет назад, но с каждой повторной мыслью об этом, червь начинал грызть Мёна изнутри с приумноженной силой. Сухо стал идти вдвое медленнее. Вон там идёт счастливая семья, по крайней мере, она выглядит именно так. Отец с матерью, а между ними маленькая белокурая дочь, которая повисла на их руках и пытается раскачиваться. Усатый отец улыбается, но улыбка прячется за его густыми усами. Мать кричит что-то девочке, но всё равно смеётся между вскриками. А ребёнок просто заливается хохотом, а не удержав равновесия, падает на колени - совсем не больно, но отец всё равно подхватывает её, а потом вовсе одним могучим движением сажает на плечи. С другой стороны идут милая девушка и молодой человек. Юноша приобнимает юную темноволосую красавицу за плечи и что-то шепчет ей на ухо. Она смущённо смеётся и плавным движением выскальзывает из его объятий и убегает, заставляя молодого человека догонять её. Вон там, ближе к городскому парку, дети играют в рыцарей, нахлобучив на голову по щербатым старым глиняным горшкам, а в руках, вместо мечей, держат по гнилой коряге. Один мальчик, который казался вожаком этой стайки, помахивал выструганным деревянным мечом, который больно уж походил на настоящий, и нёсся впереди всей орды, сверкая грязными голыми пятками. Дети, бегущие следом, выкрикивали что-то ужасно благородное, не забывая в перерывах заливисто смеяться и тюкать палками друг друга по коленям. Наблюдать за этими картинами было бы приятно со стороны, если бы собственная жизнь Сухо так сильно не контрастировала с этими жизнями. Если бы хоть раз мастер смеялся так же звонко и радостно, как эти счастливые люди. Откуда берутся друзья? Откуда берётся любовь? Сухо просто не мог понять, каким образом у людей появляются такие связи. Где они берут близких людей? Почему знакомые становятся близкими? Может, это всё кажется полным абсурдом - вряд ли кто ищет ответы на эти вопросы, для многих всё и так ясно. А даже если и не ясно, то выяснять совершенно необязательно. Тысячи дурацких вопросов пронзили сознание юноши, но ни одного ответа так и не посетило его голову. Может, у остальных есть какое-то умение, которого нет у него, у Сухо? Может это тоже какой-то дар? Заводить друзей - ни это ли талант от бога? И именно в тот момент, Чунмёна посетила его настолько же бредовая мысль, насколько гениальная. Раз он обделён талантом находить близких людей, он не обделён другим, более редким умением. Раз Мён не может найти родственную душу, он её создаст. *** После дневной прогулки Чунмён приходит ровно тогда, когда наперебой вызванивают все часы в его мастерской. Большие часы-маятник звонят гулко и громко, настенные часы с маленькой металлической птичкой стальным хриплым голосом чирикают, а крылышки рукотворного создания трепещут, треща пластинками друг о друга. Огромное количество часиков с механическими игрушками, выезжающими из ворот, дверей, тёмных дупел, выскакивающими из коробок и сверкающих ящичков. Всё звенит, стучит, бьёт, выстукивает ритмичную мелодию или плавно поёт валиками по музыкальным пластинкам. Чунмёну был с детства привычен и знаком этот шум. Он этого обволакивающего родного звука он каждый раз расслабленно прикрывал глаза и медленно выдыхал. Сейчас же он лишь остановился на секунду, перед тем как подлететь к столу и резким движением руки выдвинуть из стола чернильницу с пером, второй рукой на деревянной гладкой поверхности стола нашарить чистые грубые листы бумаги. Ворохи бумаг, как осенние листы зашуршали под его движениями, некоторые упали на пол, но Сухо лишь бросил на них мимолётный взгляд, левой рукой придвигая к себе почти чистый лист, а правой обмакивая перо со стальным наконечником в мутную синюю жидкость. Его движения были резкими, быстрыми, он рисовал не разумом, а душой, воспроизводя из глубин мутные плавные линии рук, почти забытые очертания губ, размытые движения ног. Что-то яркими пятнами вспыхивало и снова исчезало, оставляя неясный штамп в памяти. Мён почти не видел лист бумаги и рисунок на нём, его глаза были открыты внутрь его, не во вне. Так продолжалось некоторое время, пока он внезапно не отодвинул от себя лист бумаги, бросил на стол перо, немного капнув чернилами на деревянную поверхность. Он встал, с трепещущим ожиданием внутри стал расхаживать из стороны в сторону, болезненно нахмурив брови, пытаясь воспроизвести образ, который так же резко исчез, как и появился. Даже не взглянув на то, что у него вышло в его порыве больного вдохновения, он размашистыми нервными шагами направился в сторону садика позади его мастерской. Дни Чунмёна проходили в нездоровом забвении ещё неделю. Каждый его душный сон с волшебными музыкальными переливами оборачивался для него приступом внезапного вдохновения. Каждый раз, выплёскивая часть своей души на бумагу или вливая её в кусок дерева, ему становилось жарко, больно от того, что он чертовски смутно помнит всё, что видел когда-либо в своих снах. Медленно он сжигался изнутри, пока, наконец не понял, что вот - он. Он стоял на его раскрытой ладони маленькой деревянной фигуркой. Он перекатывался из стороны в сторону, не в силах держаться прямо на неровной поверхности руки мастера. Мён с замершим сердцем вдохнул в себя осознание, что это всё, что его мучает. Миниатюрный танцор, выполненный тонко и искусно, тянулся всем корпусом в сторону, пытаясь догнать что-то невидимое. Казалось, будто энергия проходила через всё его тело, импульсом вырываясь из изящной правой руки, и доходя прямо до сердца Сухо. Черты лица танцора были переданы лишь лёгкими штрихами ножа по мягкому дереву и воздушными мазками упругой кисти. Волосы тонко воспроизведены в мельчайших деталях и колышутся в движении стройного тела. Всё это замерло, будто настоящего маленького человечка внезапно заморозили в самом разгаре его волнительного танца. Мён судорожно вдохнул и сжал миниатюрного танцора в своём кулаке. Теперь Кай - так мастер окрестил фигурку - кружился на подставке под цепляющую мелодию, в золочёной узорчатой шкатулке. Как только крышка открывалась, и блики от сияющих самоцветов на поверхности рассыпались по комнате, из недр волшебной коробочки вырывалась музыка, созданная несколькими разными валиками, из-за чего создавалось ощущение наполненности души. Танцор кружился медленно и чувственно, настолько, насколько может быть чувственным неживой предмет, и приковывал своим периодичным движением любой любопытный взгляд. На любые просьбы продать эту волшебно красивую шкатулку Чунмён отвечал категоричным "нет". Из его уст это слово звучало настолько грубо, что больше половины клиентов заручились больше не заходить в мастерскую к этому угрюмому юноше, испугавшись его холодного неприветливого тона. Ни при каких условиях, ни за какую цену Сухо не был согласен отдать часть себя. Да, он уже понял, что вот это вот что-то позолоченное, не меньше, чем часть его души. День, который Чунмён будет помнить всю свою жизнь, произошёл спустя неделю, горизонт уже светился прощальным красным светом, и юноша собирался закрывать мастерскую. Как только он встал со своего нагретого места, звякнул колокольчик на двери и в яркую парадную зашла женщина. Удивительно, но раньше Сухо её не видел. Её длинные поседевшие волосы нестройными волнами свисали до колен, на голову была накинута чёрная шерстяная шаль, частично закрывающая её лицо. Но даже сквозь ткань мастер разглядел её нездоровый блеск тёмных глаз. Даже горбясь, женщина не выглядела старой, из широких рукавов выглядывали слишком красивые и гладкие руки. Она плавно, не обращая внимания ни на что, обошла кругом комнату, любопытно разглядывая изделия, упорные и кропотливые труды мастера, а через некоторое время остановилась около той самой шкатулки. Женщина медленно поддела тонкими пальцами шаль и откинула её назад, чтобы лучше разглядеть миниатюрного танцора. На её молодом лице заиграла удивлённая улыбка, и она потянулась руками к фигурке. - Стойте! – прикрикнул юноша, на что гостья даже не вздрогнула, а лишь улыбнулась ещё шире. - Мило, - несуразное слово слетело с её губ, прежде, чем она обернулась на Чунмёна. – Забавно, правда же? - Что вас веселит? – нахмурившись, ответил Мён и почувствовал, как в его груди заплясали льдинки обиды. - А вот что, - она снова повернулась к фигурке и улыбнулась Каю. – Ты живёшь красиво, друг мой. - Вы это мне? – немного опешил юноша. - Нет конечно, - звонко рассмеялась гостья и выпрямилась, снова взглянув на Мёна. - Что-то мне подсказывает, что ты даже не знаешь что сделал. Посмотри на него, - она указала пальцем на танцора и заглянула в глаза удивлённому Чунмёну. – Он жив. Каким-то задним умом мастер пытался понять, что эта женщина имеет ввиду, но остальная его часть упорно убеждала его, что седовласая посетительница просто сумасшедшая. Тут же промелькнула мысль о том, кто же он, в таком случае, но он тут же откинул её. - Посмотри вокруг: всё, что ты сделал мертво, и те часы с птичкой, и тот забавный король на верхней полке. Они мертвы. В них нет ничего, кроме всяких механизмов. А этот молодой человек… он жив. Просто посмотри. Зависнув на долю секунды, Мён прошептал: - Я не знаю, о чём вы… - Знаешь, - оборвала его женщина. – Я вижу, что знаешь. Ты – юный часовщик. Я – ведьма. Скажи мне, чего ты хочешь? Каждое слово колдуньи были маленьким взрывом в сознании мастера. Он пытался ухватиться хоть за одну мысль в речи женщины, но все смыслы ускользали от него, как скользкий уж из пальцев. - Извините, но не могли бы вы говорить проще? – единственное, что смог выдавить Чунмён, но и на эту реплику ему не ответили.. - Ты хочешь его? – она провела пальцем от головы фигурки до середины груди и задержалась там, прикрывая ненадолго глаза. - Что вы делаете?! - ошарашено воскликнул юноша, увидев призрачное сияние, медленно обволакивающее шкатулку. Голубоватыми витками вверх от её тонкого пальца поднимался сверкающий дым. Женщина открыла глаза и широко улыбнулась, явно довольная тем, что сделала. - Ты хочешь его, - отрезала колдунья, наблюдая за тем, как расширяются глаза юноши от увиденного и услышанного. - Я… - протянул Мён, не в силах сказать что-нибудь разумное в ответ, и лишь задал короткий вопрос. – Что вы сделали? - Ничего такого, - отвернулась она, и бросила напоследок, перед тем, как выскользнуть тенью из магазинчика. – Теперь он будет жив для тебя по-настоящему. Хоть в голове и кружилось кучи различных вопросов и догадок, у Мёна не было никакого желания останавливать эту крайне странную женщину, которая, казалось, несла полную чушь. Хотя отголоски разума твердили, что всё это не чушь, а что-то очень важное. Будто в подтверждение, Кай дернулся, а шкатулка издала напоследок пару прощальных нот. *** Заиграла музыка. Чистые, еле слышные перезвоны колокольчиков, маленькие выступления на позолоченном цилиндре, перебирающие бронзовую расчёску в маленькой коробочке, в своём неповторимом размере тихо выбивали чуткую мелодию из волшебного инструмента. Шестерёнки от поворота ключа медленно завертелись, издавая лёгкий постукивающий звук, и крышка поднялась, открывая взору лишь лёгкий призрачный дымок, исходящий откуда-то изнутри, тонкими полупрозрачными струями поднимавшийся к потолку. Чунмён, вздохнув сквозь сон, медленно открыл глаза, ни капли не сомневаясь в том, что сейчас всё исчезнет. Но картина, открывшаяся ему после, совсем не отличалась от той, которую он видел с закрытыми глазами. Всё так же играла та самая музыка, а дым теперь вился у потолка и сверкал алмазной крошкой. В середине комнаты неподвижно стоял юноша, так больно напоминавший ему того самого юношу из снов... Кая. От острой догадки, Мён резко подскочил на стуле, и на дрожащих ослабевших ногах еле-еле подошёл ближе, неверящим взглядом впившись в молодого человека. В голове загудело, а в груди приятно зажгло. Будто в комнате стало жарче в два раза и в три душнее. Вот, все его обрывки мыслей сложились в окончательный образ перед ним. Сухо никак не может поверить, что это всё-таки произошло, хотя, по правде говоря, он не надеялся на такой расклад. Даже больше – он упорно отгонял эти болезненно приятные мечты, не давая воли фантазии. И вот… он. Его ожившая душа. До того, как Мён проснулся, Кай просто стоял, остекленевшими глазами уставившись в пол, и покорно ожидая, пока мастер сможет увидеть его. Ждать, с некоторых пор, вошло в привычку юноше. Под крышкой шкатулки, и у всех на виду он слышал и ждал… ждал очень долго, когда он сможет просто сказать хоть что-нибудь своему хозяину. Поймав на себе ошарашенный взгляд, Чонин улыбнулся уголком рта, и медленно подошёл к шкатулке, чтобы повернуть ключ снова. Как только заиграла лёгкая музыка, Кай встал в исходную позицию. Тут же его тело изогнулось и напряглось в плавную линию, все его движения были исполнены запертой энергией, которая вырывалась с каждой точкой после восьми счётов. Это было настолько завораживающе красиво, что все пять минут непрерываемой музыки Мён стоял с полуоткрытым ртом, не смея шевельнуться. Ему казалось, что он сошёл с ума, как и та рано состарившаяся ведьма. Этого просто не могло быть. Не смотря на то, что Чунмён верил в волшебство, в такое волшебство он просто не мог поверить. Когда музыка закончилась, и танцор снова потянулся к ключу, мастер остановил его. - Стой, - он сделал неловкий шаг вперёд и снова замер. – Погоди, скажи что-нибудь. - Что именно, хозяин? – он мягко улыбнулся, растягивая свои пухлые губы в добрую усмешку. Кай был идеален. Настолько идеален, насколько видел его сам Мён. Блестящие каштановые волосы, мягко спадающие волной на лоб, тёплые глаза, цвета кофейных зёрен, загорелая мраморная кожа…Он казался сейчас таким тёплым и живым, что у Чунмёна никак не могла уложиться мысль, что он просто кукла… - Скажи мне… - тихо произнёс мастер, раздумывая, ведь он, в самом деле, не знал, что хотел услышать. – Я не знаю. Не знаю. - Хозяин, - мягко сказал Кай, протягивая пальцы к позолоченному ключику на шкатулке, - я буду танцевать для вас. Я могу танцевать для вас целую ночь. Чунмён затряс головой, пытаясь отогнать то, что он видел, наивно полагая, что это просто галлюцинации. Но снова и снова всё оставалось на прежних местах, а Кай уже собирался завести механизм. - Погоди, погоди... Кай? - Как вам угодно. - Почему? Почему ты здесь? Танцор улыбнулся, и опустил голову, стараясь спрятать добрую усмешку. - Вам нужно, чтобы я был здесь. - Но ты же… - начал было мастер, но запнулся, не сумев подобрать нужных слов. – Ты… ты же не настоящий? Тебя же нет? - Я есть. Я настоящий. И я жив и жил всегда. Я был уже живым, как только вы в первый раз подумали обо мне, как только в первый раз увидели меня. Я мог думать, как только вы придали мне форму, мог слышать, как только вы поняли меня. Я стал видеть, как только вы подумали, какие у меня будут глаза, а чувствовать я научился и того раньше. Вы даже не можете представить, сколько сделали для того, чтобы я стоял сейчас перед вами и говорил вам эти слова. А ещё меньшее представление вы имеете о том, сколько же я ждал этого момента. После этих слов, Кай, наконец, повернул ключ, а после танцевал до самого рассвета. Сухо ещё никогда не чувствовал себя настолько счастливым. Он ещё не совсем разобрался в том, что произошло, но понял, что это что-то оставит яркий след в его жизни, если не изменит её совсем. *** Этот месяц был особенным. Конец лета, что может быть лучше? Но ни жаркое солнце, ни что-либо другое не радовали Чунмёна так, как ночи, проводимые вместе с его лучшим, бесспорно, самым лучшим творением. Это было чудеснейшее для него время. Как только заходило солнце, Сухо бежал в свою спальню, судорожно, почти до боли в пальцах сжимая золоченую шкатулку. Он ставил её на стол, и смотрел, не имея возможности вымолвить ни слова, на то, как волшебно медленно открывалась крышка, как клубы сверкающей пыли возносились к потолку… а потом чувствовал позади себя еле слышное тёплое дыхание и нежный юношеский голос. Он мог говорить с Каем обо всём, он посвящал его во всё, но чаще всего мастер просто смотрел на танцора, не смея отвести взгляда от его точеной фигуры. Он никогда и нигде не видел ничего настолько же великолепного, как завораживающий танец юноши. Душа его кипела при одном лишь взгляде на его тело, лишённое им же самим всяких недостатков. Душная ночь. Снова потоки лёгкой музыки, снова шуршание белой жёсткой рубашки и лёгкие ритмичные шаги. Как только шкатулка жалобно тренькнула, издав последнюю ноту, Кай потянулся в очередной раз к маленькому ключику, чтобы завести всё по новой. Ему доставляло какое-то эгоистическое удовольствие ловить на себе обожающий взгляд своего мастера, и он был готов ради этого танцевать снова и снова, лишь бы только это чувство не исчезало… Он невольно вздрогнул, когда почувствовал, как его тёплой руки коснулись холодные от волнения пальцы Сухо. Обернувшись, танцор увидел сверкающие в слабом оконном свете карие глаза Мёна, которые сейчас были не такие, какие обычно. Будто сейчас в Чунмёне поселилась какая-то странная решительность, или что-то на подобии. Кай не стал выдёргивать руку и просто переплёл их пальцы, мимолётно наслаждаясь тёплой и такой редкой близостью. - Кай, - севшим от долгого молчания голосом прошептал Сухо, немного опешив от вольного действия своего творения. - Да, хозяин, - звонко отозвался юноша, обворожительно улыбаясь. Настолько обворожительно, что Сухо в болезненном порыве сжал тёплую ладонь, почти до боли. - Ты можешь сказать мне... что такое... происходит? Почему это происходит?.. – Чунмён задаёт постоянно почти один и тот же вопрос каждый раз, лишь переставляя слова местами. И каждый раз получает один и тот же ответ, но только в различных вариациях. - Вы нуждаетесь во мне. Поэтому я здесь, хозяин. - Нет, - Сухо мотнул головой, - я не это имею в виду. Да, я действительно теперь чувствую себя... нужным. Да, я нуждаюсь в тебе, но я не это хотел узнать у тебя. - А что вы хотели узнать? – казалось, Кая ничего не может удивить. Создавалось ощущение, что он знал всё наперёд, или догадывался обо всём. - Ты же… - Чунмён запнулся, не сумев подобрать нужных слов. – Я… ведь... не я тебя создал, правда же? Это был первый вопрос, когда юноша не сразу нашёлся что ответить и в тяжёлом раздумье опустил глаза. - Да… - выдохнул он. – Я, правда же, сам не очень понимаю, кто я. Но я не помню себя без вас. Повисло вязкое молчание, которое, хоть и не казалось тяжёлым или неудобным, но напрягало, заставляя все ощущения резко обостриться. Наверное, именно тогда Сухо первый раз почувствовал пряный запах юноши, услышал гулкое биение сердца, а пальцами стал ловить еле различимые тепловые импульсы его руки. Эти ощущения были невероятны своей первичностью, ведь таких мелочей Чунмён никогда не чувствовал и не замечал. Может именно сегодня Мён понял, отчего этот жар в груди, когда непроизвольно потянулся к тёплым и манящим губам Кая, совершенно наплевав на какие-то там правила и дурацкие моральные устои. Губы танцора оказались мягкими и сладковатыми на вкус, и они подрагивали от переполняющих Кая чувств. Сухо не умел и не знал, как целоваться. Конечно, он не настолько отсталый от этого мира, чтобы не видеть, как это делают другие, но он так редко задумывался над подобным, что до него только сейчас дошло, что он сделал. Чунмён уже подумал о том, чтобы прекратить всё это, но эта мысль вспыхнула и исчезла, когда его творение трепетно разомкнуло губы, ожидая дальнейших действий. Они целовались долго, самозабвенно, неумело наполняя друг друга жаром и нежностью, которые так искусно прятались у обоих на кончиках языков. Кай трепетно перебирал пряди каштановых волос своего мастера своими тонкими изящными пальцами, когда тот, в свою очередь, придерживал его за талию, отчаянно стараясь прижаться ближе, чтобы почувствовать в полной мере тепло от тела любимого юноши. Кай отстранился, чтобы заглянуть в почерневшие глаза своему мастеру, который тяжело дышал, пытаясь угомонить чувства внутри. - Хозяин, - прошептал Кай, когда Чунмён не выдержал пристального взгляда «глаза в глаза». Он сомкнул веки и уткнулся носом тёплую шею танцора, от чего тот лишь вздрогнул, но после нескольких секунд стал поглаживать спину мастера, медленно и уверенно пытаясь успокоить его душу этим нежным жестом. – Хозяин, вы можете делать, что хотите. Вы думаете, что это плохо? Что я могу быть против? Я ваш полностью, благодаря вам я есть, благодаря вам я жив. - Нет, - заглушаемый шеей Кая, проговорил Сухо. – Ведь это не так… Я не хочу, чтобы было так. Не благодаря мне ты жив… - Нет! Вы воплотили меня! - Только и всего… - Мён поднял голову, - мне кажется, это послание свыше… Может... ты ангел? Кай после пятисекундного ступора тихо рассмеялся. - Нет, точно нет. Ангел? Нет, нет, это смешно, - юноша сцепил руки за спиной Мёна, заставляя его прижаться к его груди плотнее. – Хотя… нет, думайте как хотите, но если и ангел, то только ваш личный. - Нет, нет, нет… - простонал юный мастер и замотал головой. – Ты мне так говоришь, будто обязан мне… - Но ведь… - Нет. Скажи мне, я, в самом деле, дорог тебе настолько же, насколько ты мне? Или все твои слова лишь возвращаемый по частям долг? - Это не долг, хозяин, это моё безграничное чувство благодарности вам. И вы даже представить не можете, насколько я дорожу вами, даже подумать… Прежде чем Сухо успел что-либо ответить, Кай обхватил его лицо своими сухими тёплыми ладонями и трепетно коснулся его губ своими. Через пару секунд за окном задребезжали первые красные лучи рассвета, танцор исчез с глухим хлопком, поднялся прозрачным туманом к потолку, забирая с собой трепещущее чувство нежности и теплоты в резную шкатулку, а Сухо успел лишь услышать звонкое «До завтра!» Шкатулка жалобно звякнула, докрутив последнюю ноту. ***** Усталость после бессонных ночей чувствовалась только к середине дня, когда воодушевление после очередной встречи ненадолго испарялось, а мышцы начинали противно гудеть, голова тяжелеть от нехватки сна, а сам мастер уже не шёл традиционно гулять до обеда, а ложился спать в пример непослушным маленьким детям. Только-только Сухо опустил тяжёлую голову на мягкую перьевую подушку, как он услышал, как истерично звякнул колокольчик на двери, а сама дверь со всего размаха треснулась об стену. Чунмён прямо физически почувствовал, как раскалывается его витражная дверная ручка от серьёзного удара. - Брат мой! Брат! – доносились из мастерской воодушевлённые крики гостя. Замерев на секунду, его взгляд сразу уперся в стены, которые были увешены различными часами, блестящими, резными, расписными игрушками, посетитель разинул рот не понятно от чего, то ли от неожиданности, то ли от восхищения. – Бог мой, мальчик вырос… вот это да, - бормотал он что-то странное про себя, а потом гаркнул. – Мённи! Бог мой! А ну вылезай, твой брат вернулся! Чунмён подскочил как ужаленный. « Чондэ! Это Чондэ! Братец Чондэ!» - пронеслось в его голове, и он что было сил побежал встречать блудного родственника. Проскользив на гладком паркете, Сухо еле-еле остановился у нужной двери. Чондэ стоял в своих тяжёлых грязных сапогах на красном, уже не чистом, коврике у входа с распахнутыми объятиями, а дверь, вылетевшая из одной петли, криво покачивалась от сквозняка. В любом другом случае у Сухо случился бы инфаркт, но сейчас он даже не обратил внимания на разноцветные осколки дверной ручки, рассыпавшиеся на полу. Чондэ был весь пыльный с дороги, на руках были толстые холщовые перчатки, частично стёртые на фалангах и ладонях, за поясом болтались ножны с тяжёлым стальным двуручным мечом. Кольчуга, свисавшая до середины бедра, была лишена порядка десятка колец, и даже была ржавая местами. - Бог мой, Чондэ! Братец! Какими судьбами?! – немужественно пискнул Мён, и кинулся с объятиями на брата. Тот добродушно захохотал, и грубо зажал Чунмёна в своих крепких руках. - Я не слышал, чтобы эта дурацкая война с югом закончилась, Чондэ! Что тебя привело ко мне? – со смехом в голосе спрашивал мастер, уткнутый носом в грязную и жёсткую кольчугу старшего брата. Чондэ отпустил его, и улыбка на его лице заметно померкла. - Я ненадолго, Мённи. Завтра я уйду. - Что? – проговорил Сухо, и уголки его рта медленно опустились вниз. Он снова почувствовал себя как десять лет назад, когда его брат уезжал с отцом работать на ферму, а Мёна оставляли в мастерской со старым больным дедушкой. Только сейчас это чувство было капельку острее, а чувство предательства сильнее. - Прости, я не могу. Наш отряд остановился в селениях поблизости, а я ускользнул к тебе. В город. - Тебе ничего за это не будет? – больше из вежливости поинтересовался Сухо и опустил глаза в пол, борясь с душащим неприятным горьким чувством. - Нет, Мённи, не бойся. Я же по делу. - Ах, по делу? – поднял одну бровь мастер и хмыкнул. Как неловко вышло, подумал он и вздохнул. Он уже решил, что брат скучал по нему… - Да. Я искренне надеюсь, что уедем мы отсюда вместе. Вот на этой фразе, Чунмён совсем завис, и издал какой-то странный звук. - Что…эээ…куда? Зачем? - Тут долго объяснять, Мённи… - замялся Чондэ, - Ты меня пропустишь, а? Напоишь, накормишь? – брат неестественно хохотнул и будто дружески толкнул Мёна в плечо. - Проходи… - подавленно проговорил Сухо и пропустил гостя вперёд, бросая печальный взгляд на болтающуюся дверь. Когда два брата уже сидели за круглым обеденным столом и пили какой-то странный травяной чай, Чондэ начал свой рассказ. - Мы сейчас двигаемся на юг – там творится полная неразбериха. Ты только подумай, южане оккупировали наши продовольственные базы! Нет, кто бы знал?! Куда смотрели отряды Западного Ветра?! – возмущался парень, стараясь найти сострадание и поддержку со стороны младшего брата, которой, правду сказать, не было. – Та вот, нас туда и послали. Но самое главное, почему я здесь, всех юношей по пути, достигших совершеннолетия, в обязательном порядке надо призывать в армию, насильственно даже. Приказ от короля такой есть, я даже показать могу! - Нет, нет! – вскрикнул Сухо, вскочив со своего места. Это было то, чего он боялся больше всего на свете. Призыва на войну. Он всей душой ненавидел войны. Он всей душой ненавидел королевскую армию. А потом его пронзила мысль о Кае. Кай. Какая, к чёрту, война?! - Я не могу, Чондэ, не могу! Я не создан для этого! Посмотри на меня! – он кричал. Почему, не знал точно. Это была какая-то открытая жалобная истерика, которой он не мог добиться ничего. Но хоть он и знал об этом, но всё равно не мог успокоиться. - Какой, к чёрту, призыв?! Какая, к чёрту, война?! Чондэ немного опешил. - Погоди, я же не всё сказал, что ты кричишь? Это обычное дело. - Да, я прекрасно помню, как нашего отца призвали на войну с северными островами! И что-то я не заметил, как он вернулся обратно! - Чунмён, хватит! Ты можешь дослушать меня?! Не пришёл бы я, пришли бы другие! Я прекрасно знаю, что ты не создан для войны. Талант нашего деда передался тебе. Я вижу это, глядя на твои игрушки. - Это не игрушки! – вспыхнул от гнева Мён, сжав кулаки. - Послушай меня, наконец! – осадил его старший брат, стукнув кулаком по столу, от чего чай в чашках мелко задрожал. – Я же помочь тебе хочу! Я предлагаю отправиться на службу королю. - Какую службу? - Изготовление оружия, - беззаботно бросил парень, забрасывая ногу на ногу. Тут Мён понял, что его старший брат совершенно не разбирается в подобном. – Королевские кузнецы. - Но я не умею! - Брось – всё одно. - Да ни капли не одно! и в любом случае, я не собираюсь создавать то, что принесёт людям смерть! Я не буду ни принимать участия в войне, ни создавать вам оружие! - Вот дурак! Ты слышал, что сказал?! – Чондэ теперь тоже разозлился. – Как ты можешь так говорить, когда южане перерезали половину наших ребят на нашей южной территории?! Как у тебя язык поворачивается?! - А вы перерезали южан! Какая разница?! - Чтобы я первый и последний раз слышал от тебя такое! - Не тебе решать, что я буду говорить, - Сухо стукнул руками по столу. – Я не хочу разговаривать больше на эту тему, Чондэ. Надеюсь, у тебя хватит совести ничего не предпринимать. - Чунмён! – крикнул старший и встал. – Перестань! Я же для тебя стараюсь! Почему, ну почему же ты не можешь послушать меня хоть один единственный раз?! - Чондэ, просто прекрати. Я не смогу уехать. Меня держит слишком многое, - сказав это, Мён выскользнул из помещения, направляясь в спальню и оставляя Чондэ сгорать от гнева в одиночестве. - Придурок, - прошипел он себе под нос. – Держит? Да он такой же больной, как наш покойный дед. Все эти игрушки… теперь его ничего держать не будет, я это ему обеспечу. ***** Сухо провёл в беспорядочном сне около двух часов, а проснулся, когда почувствовал странный неприятный запах гари. Это был не такой запах, когда горят в костре сухие сосновые ветви, не такой, когда тлеют в камине угольки. Нет, этот запах был едким, таким, от которого болела голова, и щипало в глазах. Мён медленно встал, почувствовав неладное. Медленно и мягко ступая по гладкому полу, он выглянул за косяк, в главную парадную комнату, туда, где стоял камин, и тут же его сердце похолодело от ужаса. Чондэ, холодно и методично бросал в огонь всё, что попадало ему под руку. Набор стеклянных ёлочных игрушек разбитым рассыпался по полу, всё, что не горело, просто было погнуто или сломано, а всё, что было сделано из дерева, постигло свою участь в огне. «Где он?!» - мысль бенгальскими огнями вспыхнула в голове Мёна, и он подбежал на резко обмякших ногах к своему брату. - Остановись! – что было сил, выкрикнул он, повиснув на руке старшего и дёргая его вниз. Чондэ отшатнулся, выдернув руку из цепкой хватки, и напоследок бросил что-то в камин, что Мён не разглядел сначала. По пути к пожирающему пламени, Ким увидел, как блеснул золотой ключик. Сердце ухнуло вниз. - Кай!!! – не своим голосом закричал Сухо и бросился руками в жгучие языки пламени, которые уже успели пару раз лизнуть золочёную шкатулку, отчего поверхность изделия сразу почернела. - Больной! – Чондэ не дал ему сунуть руки в огонь, подхватив под локти сзади и оттаскивая от камина. – Совсем из ума выжил?! - Отпусти, пусти меня! – Мён уже не слушал, что ему говорил его брат. Он видел лишь, как пламя подкралось к миниатюрной фигурке Кая, и тут же он вспыхнул как спичечная головка. Краска, которой был покрыт танцор, отлично горела и, похоже, у Кая не осталось и шанса спастись. - Кай! – кричал Чунмён, всеми силами стараясь вырваться из захвата брата. Он брыкался, царапался, но всё же неотрывно смотрел на огонь, поглощающий его лучшее творение. – Отпусти меня, Чондэ! Будто язвительно выполняя просьбу, Чондэ мощно толкнул младшего брата в стену. Мён никогда не отличался особенной физической силой, потому полетел от толчка сильно и быстро, а врезавшись в стену, медленно осел на пол. От удара, большие часы-кукушка, висевшие на хлипком гвозде, пошатнулись и упали с грохотом вниз, одним углом задевая голову Сухо. В глазах мастера потемнело, но перед тем, как провалиться в беспамятство, Мён одними губами произнёс имя самого дорогого ему существа на земле, которое безжалостно пожирал огонь. ******* В его сне теперь не было мелодичных переливов колокольчиков, чарующей музыки, завораживающих движений… Теперь его Кай медленно умирал в огне снова и снова. Лицо его обугливалось, изящные руки тонули в пламени, а глаза блестели, будто от слёз. А может, лишь от едкого дыма. Сухо очнулся на полу в том же месте, где его настигли его же часы. Сквозь туманную дымку головной боли, в сознание Мёна прорвались глухие и хриплые приступы кашля, которые с каждым разом становились громче, а кашель заливистей. Всё ещё пахло дымом, но сейчас мастер уловил запах гари где-то позади себя. Он медленно повернул голову. Всё плыло перед глазами, но он всё же увидел размытый знакомый силуэт. Голова так противно гудела, что юноша не мог нормально открыть глаза, не поморщившись от яркого света. Он угадывал линии чьих-то рук, очертания шеи… Фигура дрожала с каждым новым приступом, этот кашель был больно уж сухим, но совсем не таким, каким кашляют при простуде. - Хозяин! Хозяин! – хриплый голос заставил Сухо совсем очнуться. Он резко широко распахнул глаза и вскинул голову. Сердце с болезненной надеждой забилось в три раза быстрее, и он сжал пальцами первое, что попалось под руку. И неважно, что это были осколки ёлочных игрушек. - Кай? – дрожащим надеждой голосом проговорил Мён, не сумев ещё нормально сфокусировать взгляд. Сколько же раз в его беспамятстве Кай горел? Столько, что казалось, что сердце самого Сухо уже давно превратилось в жалкий уголёк. - Да… - фраза была снова прервана приступом, - …хозяин. Кай. Неосознанно, глаза мастера стали наполняться слезами облегчения и счастья. Он сел, согнувшись почти пополам, и закрыл лицо руками. - Кай… Кай, - подрагивающим голосом шептал он, заглушая итак еле слышные слова прижатыми к лицу руками. Танцор подошёл к Сухо и заключил его в свои тёплые и нежные объятия, будто его имя из уст мастера было некой просьбой. Юноша прижал голову Чунмёна к своей груди и легко, еле ощутимо, перебирал каштановые, пыльные от всякой производственной трухи прядки волос. - Хозяин… - прошептал Кай в самую его макушку. – Я теперь свободен…нет, мы теперь свободны… От юноши пахло дымом и жжёной краской. Сухо судорожно вдыхал этот запах, каждый раз подрагивая от неприятных воспоминаний. - Кай, ты… ты жив…. я так… - всё время прерывался Мён, пытаясь сказать что-то очень важное. – Я так боялся. Я думал…я, в самом деле, думал, что всё кончилось… - Нет…теперь… - он снова откашлялся от едкого дыма. – Всё только началось. ******* Свист ветра в ушах. Стук копыт о пыльную дорогу, а вокруг поля поля поля… Сухо ещё никогда не чувствовал себя таким лёгким, свободным. Казалось, что до этого он нёс какой-то груз, тяжёлую ношу, а теперь он налегке и совершенно, безумно свободен. Они оба ехали по жёлтой просёлочной дороге, Кай на белой длинноногой кобыле, а Чунмён на изящном вороном жеребце. Эти лошади были самыми лучшими, среди других в их городской конюшне, и на тот момент у мастера было достаточно денег, чтобы без труда купить их. Сухо взял из своего дома только немного одежды, и то огромное количество денег, что оставил ему покойный дед, и то, что он накопил сам. Без страха, без сожалений Мён покинул свой дом. Ведь теперь его домом будет только то место, где будет его юный танцор. У Чунмёна в седалищной сумке был тюк с одеждой и кошель с деньгами, у Кая – сумка с продовольствием и водой, купленными в близлежащих сёлах. И это всё, что им нужно. Без цели, без маршрута ехать куда-то, может и безрассудно слегка, но так желанно, что оба юноши совсем физически ощущали счастье, витавшее в свежем воздухе с вольным запахом дорожной пыли и пьянящим ароматом полевых трав. - Хозяин! - крикнул было Кай, но его резко оборвали. - Прекрати! – весело выкрикнул Мён. – Мы с тобой на равных. Без «хозяев» и без «вы», пожалуйста! Кай широко улыбнулся, показывая мастеру свои удивительно белоснежные зубы. - Как скажи… как скажешь, Мённи, - Кай хитро глянул на Чунмёна со своей кобылы. - Мённи? – рассмеялся Сухо. - Я слышал, как тебя так называл твой брат, мне показалось это крайне милым. - Называй, как хочешь, милый, мне даже нравится, - усмехнулся Мён. - Милый?! – рассмеялся юноша, и смущённо откинул отросшую чёлку назад. Сухо показалось, что он даже слегка покраснел. – Почему милый? - Тебя колдунья назвала милым, и, я думаю, она права, - ответил мастер с нежной улыбкой. - Неужели? – смутился Кай и упёрся взглядом в лошадиную шею. Безостановочно они гнали лошадей почти два часа, пока животные не взмылились и не стали спотыкаться на ровном месте. Да, из них плохие наездники и коневоды, но у них есть целая вечность с половиной, чтобы научиться всему. Спешившись и найдя место для отдыха, они отпустили лошадей кормиться, а сами сели на мягкую зелёную траву. - Знаешь, я так счастлив, что мы с тобой сбежали оттуда… - проговорил Кай, поворачивая голову к мастеру. – Это просто волшебство какое-то, я, в самом деле, думал, что мне конец… Я ещё слышал, как ты говорил со своим братом… удивительно. Надеюсь, на севере нам удастся убежать от отрядов. - Это всё от начала и до конца совершенное волшебство. То, что ты есть… Я только этому безумно счастлив. - Так странно это слышать, - еле слышно проговорил юноша и опустил голову, пряча смущённую улыбку. - И… давай просто идти на север, ни о чём не думая, хорошо? Ни об отрядах Южного Ветра, ни о моём брате… Мне кажется, что началась новая страница моей жизни, и она будет в разы лучше старой. Ведь теперь эта страница будет нашей… Сухо был прерван влажным поцелуем в щёку. - Нашей, нашей, Мённи… И ещё один поцелуй, и ещё…на третий Мён повернул голову, чтобы встретиться с Каем губами, и превратить это во что-то менее невинное. Кто-то когда-то сказал, что колдовство никогда и никому не принесёт счастья. Но в каждом правиле есть исключения, верно?