dream in night

X-Killer – Dream in Night 23:15 на экране телефона. Последний рейсовый автобус опаздывает на пятнадцать минут. Но Сэхуну некуда спешить. Больше некуда. Под ногами голый лёд. И, возможно, там за холмом, где крутой стык со встречкой и наибольшая вероятность столкновения, когда не спасет даже резкий уход вправо и молниеносная реакция водителя, возможно, там сейчас произошло нечто ужасное, и десятки жизней канули в небытие. А Сэхун просто не знает этого и ждет свой автобус. Он достает из кармана помятую пачку сигарет и выковыривает дрожащими пальцами предпоследнюю, неловко придавливая подушечками фильтр. Щелчок зажигалки, и Сэхун прикрывает беззащитное пламя от ветра, вдыхая полной грудью и выпуская ноздрями сизый дым. На губах горечь, и легкие полны едкого дегтя прокуренных ко всем чертям дней – кажется, врач предупреждал, что лучше остановиться сейчас, потому что не могу поверить, что это рак, вы ведь так молоды. Возвращаться домой так поздно не в его привычных правилах, но кто сказал, что он должен следовать им всегда? Сэхун просто плывет по течению – лицом вниз. За его спиной, обтянутой в кашемировое тоненькое пальтишко, рябит вывеска 24-х часовой аптеки. Сэхун думает, что ставить аптеку рядом с кладбищем очень и очень удобно, а еще прибыльно – от нахлынувших чувств и воспоминаний об усопших у бабулечек, этих божьих одуванчиков в шерстяных платочках и с внуками под рукой, не выдерживает слабое старческое сердечко, и они нуждаются в помощи медикаментов как никогда. А для Сэхуна эта аптека – единственное место, где можно погреться. Единственное на ближайшие 60 миль. Он тушит носком ботинка истлевший фильтр и заходит внутрь – колокольчик над дверью приветливо звенит, и Сэхуну кажется, что он попал в какое-то не столь страшное, как хотелось бы, малобюджетное кино, и сейчас из-за стойки вылезет зомби-чувак и покромсает его на фарш. Но ничего подобного не происходит, у кассы стоит девушка со скучающим видом и, не обращая на Сэхуна ни капли внимания, наматывает на обгрызенный ноготь жвачку, а потом, скатав полноценный моток, сует палец в рот и зубами сдирает застывшую резину, смачно причмокивая своими губёхами. Сэхуна тянет блевать. Он берет себе гематоген, чтобы заглушить голод, валосердин, чтобы успокоить грохочущее о ребра сердце, и корейскую настойку, ну знаете, они такие отвратительные на вкус, но крышняк сносит уже с двух глотков. Сэхун берет себе сразу две. Одну – чтобы забыть о сегодняшнем дне и преимущественно перебить омерзение к девушке, а вторую – чтобы забыть совсем обо всем. И лучше ещё – навсегда. Сэхуну холодно стоять на улице без намека на возвращение домой в ближайшие семь часов, но лицезреть девушку, уничтожающую всю симпатию к противоположному полу, ему не хочется вдвойне. – С вас ######, – говорит она, выдергивая купюры из его продрогших пальцев, и на её красных губах с глухим звуком лопается надутый пузырь. – С тем же успехом ты бы могла жевать презервативы, – бросает он, вдумчиво глядя на ее раскосые глаза и сальные грязные волосы. Он забирает свою настойку и на ходу откупоривает одну из них, слыша грязные ругательства в адрес своей костлявой задницы и игнорируя в отражении стекла жилистый средний палец. Сэхун напивается, едва передвигая ноги, замерзшие и онемевшие. Он закусывает гематогеном и всё у него прекрасно. У него в запасе целая одна сигарета, измятая и почти сломанная пополам. У него в запасе семь часов, за которые он доберется до того обрыва, что ежегодно хоронит на своем дне тысячи мертвых душ. У него в запасе полная отрывков их совместной жизни черепная коробка – и разве нужно что-то ещё, чтобы начать тихонечко выть? А всё началось с того, что Чонину в сердце попал осколок льдинки. Всё началось с того, что Чонин однажды умер. Вот так просто. Одним днем. Это произошло год назад. И уже год, как Сэхун с каждой десятой секундой все больше теряет. Теряет, теряет, теряет. А что теряет – непонятно. Сначала – Чонина, а потом причины, чтобы жить без обсидиановых глаз и теплых мазков сухих пальцев по коже. Себя без него, без его голоса и сонных объятий каждое утро. Уверенность, что завтра будет хоть капельку лучше, что боль пройдет, что время залечит раны. Брехня это всё. Нихрена оно не лечит. Ноги заплетаются узлом, морским, что характерно, и Сэхун падает в сугроб, умоляя раскидистое ночное небо, чтобы оно позволило ему умереть здесь. Замерзнуть, как это сделал Чонин. Он переворачивается на спину и с энтузиазмом жует снег, который тает на языке со скоростью света и горячих дорожек слёз. – Чонин… – пар изо рта складывается буквами чужого имени – того, что повторять приходилось в сто раз чаще любого другого. – Ты сука, Чонин. Ты бросил меня одного, подыхать здесь, без тебя. Ты знаешь, каково это, вообще? Да куда тебе, сукин ты сын. Сэхун издает смешок, когда над его головой пролетает черная крылатая тень. – Пошел ты. Больно мне нужна твоя жалость, – фыркает он и бросает в ворона пустой бутылкой. Но тот даже не дергается, сверкая своими черными глазами навыкате, а Сэхун закономерно промахивается. Он неуклюже садится в снегу, пошатываясь на волнах своего опьянения, и поднимается, переставляя непослушные ноги по скользкому льду. Он ползет вдоль дороги и усмехается всякий раз, когда ворон шумно машет крыльями где-то неподалеку, словно нарочно напоминает о себе. – Мне плевать, что ты там себе думаешь на счет всего этого. Но я собираюсь покончить с этим прямо сейчас, – тихо говорит Сэхун, и птица наклоняет голову, встряхивая перья. А всё началось с того, что Чонину в сердце попал осколок льдинки. И его сердце стало таким же холодным как это небо. Всё началось с того, что Чонин однажды умер. Он просто умер для Сэхуна. Одним днем. Сэхун перелезает через ограду, он почти падает вперед, когда слышит сзади нервный шорох вороновых крыльев и леденящее душу «кар». Он тихонько посмеивается толи от страха перед смертью, толи от того же страха, но только куда более сильного – он боится, что Чонина не будет там, где Сэхун надеется его найти. Воет сирена, а может быть это – волки, и Сэхуну тоже хочется выть, так, что аж челюсти сводит; в ушах стучат последние биты пульса, и он кивает самому себе: пора. Делая шаг навстречу смерти, он чувствует, как пронзительно громко и невыразимо прекрасно – летать. Он чувствует, как боль пронзает тело: рассекает скулы, пронзает кожу, ломает кости, выворачивает руки и ноги, хрустит ребрами вперемешку с ключицами. Сэхун даже не слышит своего крика. Он только думает, что лучше так – ближе к Чонину и под гребнем снега, укрытый одеялом звезд – чем иссыхать в больничной палате, в одиночестве доживая бесперспективные часы. Сэхун даже не сразу осознает, что до сих пор жив. Он ловит взглядом падающую к нему тень, которая, мало по малу, приобретает знакомые взгляду черты. – Идиот, – чеканит Чонин однотонно, скрывая во мраке усмешку и наклоняясь над куском ещё дышащего тела. Сэхун улыбается самому себе – кажется, он все правильно сделал. Чонин вгрызается в окровавленную плоть, большими глотками допивая угасающую жизнь. И отдает свою – щедро и без вариантов. Сэхун вздрагивает, зажмуривая глаза от кольнувшего острия в сердце. Он чувствует всепоглощающий холод, его остужающий. И больше ничего. Только пустота, сырость и тьма. «На 51 автостраде водитель пассажирского автобуса не справился с управлением, и в результате происшествия погибли 25 человек и 7 находятся в тяжелом состоянии. Так же мы сообщаем, что пропал без вести молодой человек в возрасте 21 года, О Сэхун. Его друзья и родственники сообщают, что юноша поехал на ######### кладбище, навестить могилу своего друга, и не вернулся. Просьба всех, кто видел его или знает, что с ним случилось, сообщить об этом его родным.»