Достать до небес.

*** *Из воспоминаний Бикбаева* ................................................................... — Это хорошо, что ты много хочешь. — Першин аккуратно кончиками пальцев выхватил с тарелки горячий бутерброд и протянул Диме. — С сегодняшнего дня завязываем с этим, — Дима отодвинул протянутый ему бутерброд и вернул его Першину. — Обед раздели с другом! — Хорошо, хоть не ужин, а то пришлось бы вызывать Соколовского. — С какого перепугу? Рука Першина с бутербродом зависла в воздухе: — Потому что ему теперь — только ужин! Першин хотел откусить кусочек, но рука дрогнула, и бутерброд вывалился у него из рук и по закону этого самого бутерброда хлопнулся ветчиной вниз. — Он мне не враг, — Дима поднял злосчастный бутерброд и пульнул его в мусорное ведро, — он мне никто, понял? Першин сник и поежился. Ему совсем не улыбалось поссориться с Димой перед началом работы, потому что без настроения за написание слов можно было даже и не браться. А уж музыки к ним и подавно. Марина вошла в кухню, держа вымытые руки на весу, как хирург: — Садись удобнее, я наложу повязку со стягивающей мазью. Першин, смотри внимательно, ее нужно менять каждые три часа, чтобы на утро был эффект. — Шрамы украшают мужчин! – Димка приподнял подбородок чуть вверх и прикрыл глаза, отчего лицо его казалось особенно притягательным. Першин подавил вздох восхищения и скрестил руки на груди. — Подержи волосы вот тут, челка мешает, — Марина откинула Димины волосы назад и прижала рукой, оглядываясь на Першина в ожидании помощи, — ну, что застыл как изваяние? Помогай! Першин закатил глаза и перехватил непослушные волосы, которые скользили и рассыпались в разные стороны: — Застынешь тут, полное ощущение, что блондинку обхаживаешь. — Давай без своих мужских теорий, — Марина подтолкнула его бедром, — вот сейчас уйду, и можешь делиться своими впечатлениями в любых направлениях. — И много у тебя было блондинок? – Дима приоткрыл один глаз. — Таких как ты ни одной, — Першин хрюкнул от смеха в надежде, что шутка сгладит напряжение, повисшее в воздухе, и отпустил волосы. — Ну, я же просила! – Марина бросила на него сердитый взгляд, — прижми вот тут рукой и постой так пять минут, я пластырь из сумки не достала. Першин придерживал одной рукой Диму за волосы, а другой аккуратно прижимал салфетку с гелем: — Ты в моих руках, блондинка! Сопротивление бесполезно! Дима открыл глаза, схватил его за руку и с силой отвел ее от своего лица: — Не дразни меня Бист, ты даже представить не можешь, чем это для тебя может кончиться. — Может я этого и добиваюсь, — Першин приподнял одну бровь. — Ну-ну, мечтай. — А я и мечтаю. — Вижу, не слепой. Марина вернулась в комнату, всплеснула руками и, оттолкнув бестолкового помощника, ловко приклеила медицинскую салфетку. — Запомнил? Через три часа сменишь! Все я поеду, у меня дел невпроворот, вызовите мне такси. Марина еще раз опытным взглядом окинула оставленные на столе салфетки, гель, ножницы, пластырь и заторопилась на выход: — И не чуди так больше, съемки скоро. Крупные планы, все дела. Так что выздоравливай, — она махнула рукой на прощание и захлопнула за собой дверь. Они допивали кофе молча. Каждый думал о своем. Не сговариваясь, оба поднялись, чтобы выйти в соседнюю комнату, где их уже ждала расчехленная гитара Першина и резко врезались друг в друга. Дима от неожиданности покачнулся, и Першин подхватил его под локоть. — Да что ж такое, магнитом тебя ко мне тянет что ли? – Бикбаев ухмыльнулся, — ну что вцепился? — Дим, скажи мне честно, что у тебя с ним было? – Першин не отпускал его. — У меня с ним была группа, и с тобой у меня будет группа, если мы будем работать. Этого достаточно? – он выдернул руку. — Ладно, не хочешь не говори, но я же вижу, переживаешь, – Першин потянул его на себя и, обхватив рукой за шею, прижался к виску, — расскажи, легче будет. В какой-нибудь другой ситуации Дима, наверняка, доверился человеку, который так искренно переживал за него, заботился, но сейчас он не мог отозваться на эту заботу, потому что мозг, как компьютер неумолимо вел подсчеты и выдавал свою арифметику: Холодно. Неуютно. Не родной голос. Не любимая интонация. Чужой запах. Чужой… Он сжался, словно холодный ветер пробрался ему под рубашку и встряхнул плечами. — Ему лучше без меня. Сергей Борисович сказал, если любишь – отпусти. Я отпустил. — Сергей Борисович? А при чем тут Роханов? Дима тяжело вздохнул и направился в репетиционный зал. Но на середине остановился: — Он сказал, что у Константина появился спонсор, готовый платить за раскрутку сольника Влада, а я в его планы не вхожу. Я должен исчезнуть это главное условие! И еще сказал, если я по-настоящему его люблю, я не должен мешать. Должен оставить Влада в покое. Спонсор, категорически против таких отношений, которые были между нами. Категорически. В противном случае он разрывает контракт. Ты же понимаешь, я должен был уйти, чтобы не мешать ему. Он мне дорог. — А он знает? Влад знает, что ты… — Нет, Влад считает, что я обижен на него, на Константина за его нелестные отзывы обо мне, как о солисте, которому место только в театре, где меня опекают по всем статьям. Он, как нельзя, кстати, произнес эту сакраментальную фразу. Все сложилось, как нельзя лучше. — Кому лучше? Тебе? — Ему лучше! Он просто не понимает пока. Он всегда хотел петь. А я только теперь. Поэтому Сергей Борисович сказал, что готов меня поддерживать. И если я захочу петь, он поднимет свои старые связи. Клип, альбом и весь антураж прилагается, записи в лучшей студии Швеции. При одном простом условии, — Дима протянул руку и провел по струнам, — я должен продолжать играть в театре. Только Влад об этом не должен знать. Усек? — Ну, вы и нагородили оба, тоже мне тайны Мадридского двора. — Ничего, разберемся, — Дима провел по струнам и вдруг тихо запел: Тихо на рассвете, пел мне ветер, сердце остыло Может не любило я не знаю сам. Будто бы забыло, все, что было, Мне пора, мне пора к новым берегам… — А ну-ка еще раз! – Першин от удивления разинул рот, — погоди сейчас подберу. Он перехватил гитару у Бикбаева, стал подбирать аккорды и уже через минуту, они вдвоем пели, прихлопывали ладонями в такт, забыв о позднем времени. Першин, не зная, как выразить свой восторг, отложил гитару и бросился к Диме: — Крутая будет песня! – он тряс его за плечи, - ты хоть понимаешь, у нас получается. У тебя получается! Он обхватил Диму за шею и притянул к себе, прижимаясь губами к волосам, но Бикбаев резко оттолкнул его: — Перш, давай договоримся, ты никогда не будешь меня так обнимать. Никогда. — Почему? Тебе неприятно? — Ты не он. Единственная неприятность в этом деле. Заруби себе на носу. — …но я другому отдана и буду век ему верна? — А ты и Пушкина знаешь? – Дима рассмеялся и от его бархатного голоса, у Першина по всему телу побежали мурашки. — Хочу соответствовать, — он в упор посмотрел на Диму. — Ты только скажи. Я готов ждать, сколько нужно, — он взял его за руку. Дима от таких откровенных слов застыл на месте, но руку не убрал. — Ждать придется долго. — Я терпеливый. — Любовь - это нетерпение, мой друг. Да что ты можешь знать о такой любви? — А мне не нужно знать, мне сердце подсказывает, — осмелев, Першин провел рукой по шелковым Димкиным волосам, пропуская их сквозь пальцы, и почти застонал от удовольствия. — В этом вы с ним похожи. Романтики… — Быть может, у нас найдется еще парочка схожих черт, — Першин наклонился вперед и потянулся за поцелуем. Обстановка была странной. Перед Димой стоял человек, который желал. Тело, которого горело как в лихорадке, но Бикбаев ощущал только холод. Холод и лед. И больше ничего. Он оттолкнул его: — На сегодня все! **За сутки до церемонии* _______________________________________________________ *** Дима захлопнул крышку ноутбука и вытянулся в кресле с тяжелым вздохом. Воспоминания были не самыми приятными. — Простите, сэр! Вы сказали, на сегодня всё? Быть может вам принести обед, от которого вы отказались? – стюардесса ворковала и улыбалась так приветливо, что можно было подумать, она узнала Дмитрия Бикбаева. — Благодарю вас, но не сейчас! Я хотел бы поспать. Плед, если можно. Стюардесса понимающе закивала, отщелкнула верхнее багажное отделение и достала из него мягкий, упакованный по всем стандартам плед. Сняла защитную ленту и, расправив его, укрыла уставшего пассажира. Пять минут понадобилось Диме, чтобы успокоиться, чтобы сердце, которое гулко забилось от этих воспоминаний, затихло, а картинки, которые мелькали перед его взором, растаяли совсем. И он так и не понял — был узнан, или нет.