Let him go

На выезде в Марселе Аарон поселился с Томасом. Впервые с того времени. Раньше они всегда селились только так. Ремси занимал место у прохода в самолете, но бессменно спал на кровати, которая стояла ближе к окну. А потом однажды Том сказал, что в этот раз поселится с Лораном, «чтобы улучшать взаимопонимание. Позиции, команда, сам понимаешь». Аарон понимал. Надеялся, что понимал правильно. Боялся, что правильно понимал. У него тогда были не лучшие времена. Выходы на замену, постоянная критика отовсюду, злость и страх, что этот год будет последним в топ-клубе, последним в Арсенале. И именно тогда Томасу захотелось улучшить взаимопонимание на позиции. Совпадение, которых море. А ведь Аарон его любил. Сильного, смелого, с орлиным взглядом, с пронизывающей мощью, с еле заметными ключицами, с холодом в глазах. Ремси поселился с Джеком, ни единым взглядом или словом, даже малейшим вздохом не выдав свое недовольство. Так у него было принято – переживать свою боль одному, никому в своей жизни не рассказывать о том, что гложет. Он не боялся, что проблема съест его изнутри – гораздо страшнее было показать свою слабость. Аарон упрямый и в этом его главный плюс. Не в отношениях с друзьями, семьей или Коллин, нет. Исключительно в отношениях с собой. Он понимал, что после травмы он не может отдаться футболу полностью, что инстинктивно подбирает ноги, что не добаривается до конца просто потому, что боится, что воспоминания о переломанной, будто чужой ноге и дикий леденящий ужас от осознания, что это, скорее всего, конец его карьеры, были еще слишком свежи. И поэтому он нарочно, упрямо, глупо, на каждой тренировке бросался под ноги нападающего или полузащитника – иногда Чамбо или Тео, чаще – Санти или Томаша. Они просили поберечься, но видели уверенный взгляд и замолкали. Аарон знал, что он делал. Он знал, и первые три месяца этого сезона тому подтверждение – три раза лучший игрок месяца на официальном сайте Арсенала. Высшие оценки аналитиков и гордость в глазах тренера. И страх, отошедший в самые глубокие уголки сердца, ставший каким-то абсолютно незаметным, будто и вовсе исчезнув. Но нет, такое не проходит бесследно. А вот у Томаса все начало сыпаться приблизительно тогда, когда у Аарона – налаживаться. В апреле, в прошлом сезоне закончились регулярные выходы в основе. Спад в форме, дурацкая травма и отчаянье. «Аарон, поселимся вместе?» Фраза, сказанная с голландским акцентом, резанула слух так, будто была произнесена в рупор, прямо в ухо валлийцу. Он замер. Обернулся. Отчаянье. Гордость и гадкое злопамятство подмывало сказать, что ему нужно поселиться с Джеком, дабы «улучшить связи на позиции. Команда, сам понимаешь». Желание унизить так, как когда-то унизили его, было невыносимо сильным. Но Аарон отдернул себя – если он потупит так же, то чем он лучше? Выдавить улыбку стоило многого. «Да, давай» Понимающий взгляд Джека показался слишком понимающим. Ему казалось, что он видит Аарона насквозь. На самом деле он видел старого Аарона. Не того. И вот теперь они сидят в одной комнате. Ремси – на кровати возле окна, Томас – в кресле. Впервые за последние полгода Аарон вглядывается в черты Вермалена. Он устал. Чертовски устал, осунулся, под глазами залегли синяки, щеки впали и скулы казались неестественно выделенными на бледном лице. Удивительная закономерность – футболисты начинают худеть и уставать только тогда, когда перестают играть. Видимо, это в крови, видимо, от этого никуда не денешься. - Что с тобой стало? – Аарон почти прошептал, но в тишине комнаты его голос прозвучал невыносимо громко. Том вздрогнул, поднял глаза от мерцающего экрана планшета и посмотрел на валлийца. - Что со мной? – Во взгляде нет былой мощи, нет силы, нет уверенности. Да уж, Верминатор, хренов робот, железный, мать твою, человек, что с тобой стало? Где ледяная стойкость серых глаз? Где ты потерялся, капитан? - Нет, ничего. Не обращай внимания. – Аарон поспешил исправить ситуацию, но было поздно. Затравленность. Вот правильное слово. Именно она во всей ссутуленной фигуре, в морщинах на лбу и между бровями, во всем скользила одинаково явно и неуловимо. Аарон не чувствовал желания, нежности или любви. Он чувствовал жалость. Именно она толкнула его к Томасу, она усадила верхом на колени, она заставила взять его лицо в ладони и поцеловать настолько терпеливо и бережно, насколько он вообще мог, как он не целовал даже Коллин, даже в первые дни их отношений. И Вермален пропал. Он обхватил Ремси со всех сил, будто парень, сидящий у него на коленях, был последним связующим с жизнью звеном. Прижимался, гладил спину широкими движениями, целовал шею и подбородок, захлебывался слезами и шептал о том, что он не заслуживает его такого, чуткого, чувственного и всепрощающего. А Аарон принимал поцелуи, отвечал и сдерживался, чтобы не вспыхнуть гневом, не наорать на этого человека. Слезы? Слезы, мать твою, слезы?! Ебаная соленая влага на глазах у Томаса Вермалена?! Кто ты, чудовище, кто ты такое и что ты сделало с его Томасом? Он сцеловывал со щек эту влагу, зарывался пальцами в волосы и стонал, чтобы не слышать всхлипы. Он кусал ключицы и шею, чтобы сделать больно, он принимал его всего в себя по старой привычке и ненавидел себя за это. За то, что, наверное, не сможет его бросить вот такого. Ненавидел себя за то, что согласился поселиться вместе, что начал это все сам, что сам же не сможет отступить. Не-на-ви-дел. Аарон переборол желание сразу же после уйти на свою кровать. Сбежать. Не позволил себе. Так не честно. Зачем быть хорошим парнем, всегда умеющим понять и помочь, когда самого же от себя потом выворачивает? И от этого подобия Томаса выворачивает тоже. Неужели все так и будет, как на американских горках: у Тома опять все наладится и тогда оступится Аарон. И что? Неужели можно надеяться на то, что Вермален во второй раз будет любящим, благодарным и надежным? А, может, и вправду будет? Может стоит из подобия попытаться сделать того, кого любил? Неужели, есть шансы на успех? Во сне у Томаса сведены брови. Как будто он и сейчас думает о какой-то очередной тактике. Аарон не может этому не улыбнуться. Он пальцем разглаживает морщину на переносице и целует бельгийца куда-то между ухом и шеей, прижимается покрепче, встает на вахту его сна. Во сне Томас как будто снова становится собой. И Ремси верит, что он есть он, где-то глубоко внутри. Так, что не видно, но, при желании, можно найти. Аарону хочется верить. Иначе, зачем это все?