Сквозь тернии во тьму

Бейбарсов на похороны так и не пошёл. Он вообще никуда не собирался идти, потому что считал всё это слишком глупым и совершенно не нужным для него. Мужчина не горевал о том, что Аббатикова и Маргарита исчезли, попросту были развеяны по ветру, что их сейчас должны были хоронить на местном кладбище и петь им погребальные песни. Он не задумывался о том, что первая, наверное, из-за него и сошла с ума, а вторая была столько лет его не слишком одарённой, но при этом весьма и весьма умной ученицей. Бейбарсова это волновало предельно мало. Гроттер как-то странно отвечала, когда он спрашивал, останется ли она или всё же собирается уходить куда-то далеко-далеко. Таня так и не сообщила, почему вернулась – Бейбарсов так и не поверил в рассказ о том, что она просто принесла ему книгу. Книга лежала в хранилище, как символ повиновения – Глеб с усмешкой слушал новости с фронта и прекрасно знал, что Медузия вчера подписала договор, который составлял Шурасик, собираясь избежать следующего кровопролития. То ли она одумалась, то ли наконец-то пропал тот странный дурман с головы – Бейбарсов не интересовался, да и, собственно говоря, мало волновался по этому поводу. Ему важно было лишь присутствие Гроттер рядом, а всё остальное поспешно отходило на задний план. Похоронный вальс показался ему чем-то предельно странным – это была традиция Мрака на случай, если умирало двое. Танцевать на могилах прощальные танцы казалось ему неправильным, но Бейбарсов даже не собирался спорить и разрешил Ленке устроить такой похорон, который она считала нужным. После похорон должна была быть свадьба, наверное – конечно, все согласились подождать пару месяцев, но Склепова уж слишком странно косилась на Гуню, а Бейбарсов, подумав, что это не слишком-то и важно для него, разрешил Ленке заняться воспитанием Шурасика, ибо ему самому было не до молодого ученика. Было ясно, что заниматься они будут обучением приблизительно так же, как и Глеб с Таней, но при этом в мирное время Бейбарсов считал подобное допустимым. Пусть веселятся, раз им хочется. Война закончилась. Слова отзывались пустым звуком где-то в глубине души могущественного Верховного, у которого так никто и не собирался забрать его полномочия, а сам Бейбарсов лишь недовольно отмахивался, пожалуй, считая, что не слишком уж это и важно, правит он или нет. Тем не менее, правил. И Таню собирался включить в совет – вообще-то только ради того, чтобы иметь возможность, если она уйдёт, хотя бы иногда, хотя бы очень-очень редко видеть Гроттер. - А зачем ты хочешь заставить меня блокировать мысли? – поинтересовалась отчасти возмущённо Гроттер. – Мне это совершенно не нужно, я и так живу себе счастливо. Почему ты говоришь, что я не могу сделать этого сама? - Тебе опять хочется отправиться в плен к сознанию Чумы, - усмехнулся Глеб. – Кричит, что будет оспаривать на совете моё решение – костёр уже на послезавтра устраивают, какое оспаривание? И перед кем? Перед тобой? - А ты считаешь, что я не могу принять решение? – вскипела Гроттер. - Нет, я просто думаю, что ты не стала бы её оправдывать, - вяло отмахнулся Бейбарсов, усаживаясь на какое-то поваленное дерево. Гроттер, подумав, присела чуть поодаль, но всё же на то же дерево, не собираясь сбегать пока что от него. - Ну, - нетерпеливо отозвалась наконец-то девушка, - учи! Почему ты меня совершенно ничему не учишь, а? Думаешь, я не пойму? Думаешь, я такая глупая? - Нет, ты не глупая, - отрицательно покачал головой Бейбарсов, которому, если честно, было почему-то лень и совершенно ничего не хотелось делать. – Ты вообще представляешь себе, как это – скрывать собственные мысли? Можешь рассказать, что бы ты сделала? Таня неуверенно пожала плечами. Она почему-то, сколько бы отчаянно не пыталась, не могла заставить себя относиться к Бейбарсову как к своему учителю, да и вообще, как к человеку, который значительно старше неё. Для рыжеволосой Глеб был скорее уж ровесником – по крайней мере, он порой творил точно такие же глупости, как и сама Гроттер, и плевать на то, что очень многое зависело от него в этой жизни и крайне большое количество проблем мог Бейбарсов создать собственным поведением. Таня рассматривала окружающий мир и пыталась хоть на чём-то сосредоточиться, дабы продемонстрировать хоть какой-то способ заблокировать собственные мысли. Наконец-то взгляд девушки остановился на каком-то дереве, и она принялась рассматривать его. Сначала Гроттер честно считала листики, отмахиваясь от зудящего в голове голоса Бейбарсова, что она всё неправильно делает, а после стала рассматривать детали. Почему-то кора показалась ей крайне занятной – она была вся в рытвинах, в каких-то проходах для насекомых, и Гроттер было подумала, что это неимоверно похоже на судьбу. Там точно так же – с какими-то выступами, непонятными проходами, и там тоже есть разные люди. Кто-то ползёт по внешней части, тоже падает, но быстро вылезает из небольших канавок и вскоре забывает о том, что случилось, попадает в новые… Другой начинает грызть. Он продвигается куда медленнее, потому что для этого надо работать, но познаёт не общий, а свой собственный путь, набирается опыта, начинает хитрить и делать так, как ему было бы легче. Начинает воевать за собственную жизнь и получать от этого выгоду, а когда становится совсем уж холодно, то оказывается в предельно прекрасном укрытии, в которое никто не заберётся. А того, кто полз по поверхности, давно уже склевали за его собственную чрезвычайную лень… Есть ещё третьи. Они залезают на пустые проторённые пути людей, которые только что там проходили и прогрызали дорогу зубами. Повторяют за ними странные извилины судьбы, выбираются дальше и дальше, а после наталкиваются на недогрызенный участок человека, который умер, выбрав себе такую участь. Назад повернуть нельзя, потому что слишком узкий проход, и надо бы грызть дальше, откинув в сторону труп – кто-то так и делал, и дорога его и вовсе усеяна мёртвыми, которых он победил, а кто-то другой, пройдясь собственными ногами по холодным трупам, по трупам, которые творил совсем даже не он, вдруг останавливается и собирается вернуться назад, пятясь, но так и задыхается от недостатка собственных мыслей и от отсутствия любой инициативы, которая, как ни крути, всё-таки должна присутствовать в человеке. Голос Бейбарсова куда-то пропал, наверное, потому, что у Тани наконец-то что-то получилось, и рыжеволосая относительно гордо подняла голову, вдруг узрев перед собой приговорённую к казни. Чума получила свою молодость, как и обычно, обманным путём; сейчас она никак не могла ею воспользоваться, но и на похороны не пошла, прекрасно зная, что украла у покойниц тело. Она была измучена собственными страданиями; наверное, в своей жизни женщина выбрала третий путь, но, добравшись до места, где закончилась дорога, вдруг остановилась и решила немного постоять и хоть чуть-чуть передохнуть, и так и осталась умирать в чужом теле, сожжённая за грехи другого человека, ну, и её собственные, пожалуй, тоже – никогда ни один нормальный человек не стал бы называть Чуму-дель-Торт безгрешной, ибо слишком много крови было на её руках, да и на руках Жанны, которую она нагло вытолкала из тела, тоже. Тане показалось, что она начинает кипеть, только-только увидев старуху, облачённую в молодое тело. Девушка всё ещё слишком сильно ревновала Бейбарсова, пускай и стремилась без конца повторять про себя, что Глеб ей совсем-совсем не нужен, что она его никогда в своей жизни не любила, да и вообще, что сейчас стремится к свободе. Гроттер, собственно говоря, и стремилась, вот только чувствовала себя заключённой собственных принципов и моралей, толком не устоявшихся ещё и совершенно никому не нужных. Самое главное, что и ей самой они не были никогда нормально нужны. - Вы умрёте, - со странной улыбкой на губах, поправляя светлые волосы, сообщила Чума, внимательно всматриваясь в лица собственных врагов. – Вы скоро умрёте. - Обязательно, - усмехнувшись, скривился Бейбарсов. – Думаешь, от твоей руки? Чума кивнула. Она была в этом уверена и, приговаривая про себя, что Бейбарсов и Гроттер умрут в один и тот же миг, всё сотрясала в руке верёвкой. Она словно не понимала, что Верховные всё равно регенерируют, что ничего у неё не получится – действительно сошла с ума и даже не собиралась думать о том, что следовало бы хоть немного перемениться, хоть что-то чуточку в себе поменять. Чума-дель-Торт выгорала в плену у собственных мыслей и сотрясала верёвкой, приближаясь к выдуманным врагам своим, уже даже не рыча и не используя свои стандартные искажения речи, которые помогали идентифицировать её. Она была поразительно бледна и дышала как-то слишком шумно; перед глазами у Чумы всё плыло, пожалуй, по той причине, что она чрезмерно многое вскинула на собственные далеко не хрупкие плечи, но при этом она даже и не пыталась устоять и продолжить бороться с превратностями судьбы. Она опустила руки слишком рано, ещё до того, как успела научиться дышать новым телом и управлять им достаточно хорошо. Она, казалось, была невероятно молодым ещё существом, переменившимся изнутри, но ненависть успела отравить Чуму до того быстро, что она превратилась во всё ту же брюзжащую старуху, которая не способна не то что на искреннюю любовь, а даже на малейшую капельку сожаления. - Конечно же, от моей, - кивнула Чума. Она шла достаточно быстро для того, чтобы забыть о том, что у неё длинное платье, после возвращалась обратно и ходила кругами вокруг да около, даже и не догадываясь о том, что попросту может заблудиться и потеряться в предельно большом количестве собственных бесконечных возвращений. Женщина была измучена, она устала от постоянных страданий и понятия не имела, как от них можно было нормально избавиться. Она стала слишком балованной для того, чтобы быть нормальным человеком, и давно уже успела потерять собственную душу в слишком большом потоке боли и нижайшего презрения, практически равного нулю. Чума опустела, осунулась, и от её ранней красоты, украденной тоже у кого-то другого, не осталось совершенно ничего. Она так и осталась пустой картинкой, чем-то странным и когда-то созданным тем, кто ценил лишь внешнюю, но отнюдь не внутреннюю красоту. Женщина была прототипом редкостного грешника – и такую, как она, нельзя было долго сохранять на этом свете, хотя бы ради следующих поколений. Она даже не поняла, когда именно пошатнулась, упала и. так и не успев подняться, выпустила верёвку из рук. Та моментально обвилась вокруг шеи женщины, не спеша искать сидевших более далеко жертв и прервала её жизнь буквально в несколько секунд. Умирать от удушья было больно, страшно, но всё равно оставалось для Чумы самым лучшим выходом из всего, что только могло с нею когда-либо случиться. Она была до такой степени испорчена, что даже мучительной смерти должна была поспешно возрадоваться, словно дитя, и попытаться навсегда позабыть о том, насколько больно и плохо было жить в преисполненном страданиями мире. - Даже жечь не пришлось. Бейбарсов промолвил эти слова слишком сухо – после, осознав, что последняя опасность для его Гроттер наконец-то пропала, растворилась и превратилась в труп, умирающий в мучениях и в судорогах, направился медленным шагом к замку, уже и не оборачиваясь. Порой обещания давили на его душу до такой степени сильно, что Верховный был готов схватить уже сам эту верёвку, но он всё же не собирался так глупо заканчивать собственную жизнь и продолжать чьи-то ещё страдания. В конце концов, есть ещё и Анна, которая, наверное, сильно расстроится, если он умрёт накануне её свадьбы. - Глеб! – окликнула вдруг Таня, вскакивая на ноги и помчавшись следом за Бейбарсов. – Глеб, подожди, - она осторожно взяла за руку Верховного, заглядывая ему в глаза. – Мы можем поговорить? - Всегда пожалуйста, - криво усмехнулся мужчина. – Если ты о своей независимости, то я тебя не держу, правда, хотя очень хотел бы это сделать. - Нет, я не о том, - поспешила отрицательно покачать головой Таня. – Я хотела тебе сказать совершенно иное… Есть место, где мы можем спокойно поговорить? Хотелось добавить, что она желала бы, чтобы они остались наедине, но Гроттер пока что переживала чрезмерно и опасалась, пожалуй, говорить подобное вслух. Наверное, по той причине, что фраза звучала бы слишком двусмысленно, да и вообще, многое, слишком многое могло сейчас испортить и без того не самую благоприятную ситуацию. - Пойдём в замок, - предложил, пожав плечами Бейбарсов. - Там люди, - отрицательно покачала головой Таня. – Лучше в церковь, я думаю. Там ведь всегда тихо, никто не заходит. Бейбарсов кивнул. Для него это место было далеко не самым любимым, потому что слишком много плохого случилось в чёртовом жертовном зале, но Глеб не собирался пока что ничего менять. Шпиль высокого здания виднелся где-то впереди, и мужчина, сжимая осторожно тонкую ладонь Тани, повёл её за собой, то и дело порываясь обнять, но всё равно не собираясь нарушать ту тонкую преграду, возникнувшую совершенно недавно между ними – если хочет, то пусть уходит. На сей раз Бейбарсов действительно не собирался её задерживать.