***
- Мм, ты помылся? – услышал я голос, звучащий где-то в коридоре, когда выходил из ванной комнаты. Прицепив полотенце на бедрах, я пошел на звук. Там стоял он, вешая куртку на крючок в прихожей, едва улыбаясь по какой-то причине. Что ж, я был довольно умным, чтобы догадаться о ней. - Мм, Джинсок, - усмехнулся я, проговаривая его имя наоборот. Раньше это ему даже нравилось, но с какого-то времени это стало его бесить и оскорблять. И я об этом знал. И я этим пользовался. Улыбка сразу же сошла с его губ, и, поставив сумку с плеча на пол, он метнул в меня недобрым взглядом. - Я просил не называть меня так. Я лишь еще больше усмехнулся, радуясь тому, что в который раз это задело его. Высушивая руками свои черные волосы, которые мокрыми сосульками спадали мне на уши, на шею, на лоб, я подошел ближе. - Ты снова был у него? – спросил я, пытаясь проявить все свое безразличие. Тот, развязывая шнурки на кроссовках, ничего не ответил. Каждый раз одно и то же. Привстав, он опустил кофту, которая задралась, пока тот расшнуровывался. Снова этот опущенный взгляд, который говорил за себя. Как же раздражает. Еще чувствуя неприятное жжение в пальцах, напоминающих столкновение с кафелем, я надвинулся на него, прижав к входной двери. Тот не выказал большого испуга от моих действий, он слишком ко мне привык. Я глядел на него, сквозь опустившуюся челку, в его темные глаза, в которых мне уже было не суждено чего-либо прочитать. Титры прошли. Занавес. - От тебя даже несет им, - зло улыбнулся я. – Как ты только находишься с ним в одной комнате… - Это тебя не касается, - спокойным голосом проговорил он, пытаясь выползти из-под моего навеса над ним. Но я оттолкнул его обратно к двери за считанные секунды. - Пока что меня касается все, что касается тебя, - заявил я, приближаясь к его губам. Упираясь одной рукой на входную дверь, я чувствовал, как его горячее дыхание долетает до моих губ. Он был спокоен, как бык, или, по меньшей мере, пытался себя так вести. Это просто выбешивало. Думает, что знает, как со мной совладать, хочет показать, что все кончено. Но в этом деле лишь я поставлю точку. Преодолев расстояние в несколько сантиметров, я дотронулся до него своими губами, прижимая его всем телом к двери. Если в других делах Сокджин может сказать нет или вообще не ответить, то было лишь одно, чему он никогда не мог отказать – и это мои губы. Такие же мягкие и пухлые, как его. Как бы он не хотел, он не мог оторваться от них. И я, как всегда прав. Я чувствовал его частое дыхание, каждый раз, когда я языком дотрагивался до его нижней губы. К сожалению, моей слабостью было то же самое… Я целовал его губы, такие пылкие, страстные, желанные, но уже отвечающие мне не так, как раньше. Захватив его нижнюю, я оттянул её вниз, чуть цепляясь за неё зубами, как он всегда любил, когда я так делал. Вот и сейчас очередной горячий выдох дошел до меня. Как знал, он до сих пор это любил. Проведя языком по его верхней губе, которая успела высохнуть от частого дыхания я вновь сократил расстояние и прижался к ним, казалось бы вдавливая Сокджина в дверь. Я всегда любил прелюдии с его губами, которые так и манили поизвращаться над ними. Нехотя, он приоткрыл губы, когда я потребовал своим языком войти к другому в гости. И опять он не смог отказать. Слабый, слабый Сокджин. Сразу же углубив поцелуй, свободной ладонью поглаживая его шею, я игрался своим языком с его, который, в отличие от него самого, был рад моему присутствию. Сокджин, противоречащий сам себе вот уже несколько месяцев. Иногда отдаляясь, чтобы вдохнуть глоток воздуха, я смотрел на него, в его глаза, смотрящие на меня с равнодушием. Опять это чувство. Со злости я притянул его к себе за кофту, отдаляя от двери и снова со всей силы прижимая, лишь бы не видеть его бесчувственных глаз, в которых когда-то я видел счастье и радость в нахождении со мной рядом. Я обхватил его за талию и притянул к своему животу, чуть наклоняя на дверь и снова прорываясь в его теплый ротик, обнимая влажный язык. В хаотичном порядке то целуя его, то облизывая и кусая его губы, чувствуя, как его грудная клетка вздымается под моим напором, я лишь убедился, что он такой же, как зарядка для телефона, пока его не включишь в розетку. Вдоволь насытившись, я прекратил поцелуи и ослабил хватку на талии. - Омерзительно, - прошептал я ему в губы, - я, даже целуя тебя, чувствую чужой вкус. Он издал еще один вздох, как только я отошел от него, глядя надменно на его физиономию. И снова лишь молчание в ответ. Я слышал, как он копошился в спальне, слышал звук открывания дверей шкафов и тумбочек. Противное чувство опустошения засело в моей голове. Я провел рукой по лбу, опять убирая влажную челку с глаз. Чтоб тебя, Ким Сокджин! Я закусил губу, услышав звук молнии, открывающей сумку, и прошел в спальню, заранее зная, что то, что я увижу, не принесет мне никаких положительных эмоций. Он сидел на краю нашей кровати, впереди стояла та же сумка, с которой он пришел. Молча, не издавая ни единого звука, не проявляя ни единой эмоции, как бездушный робот, он собирал свои вещи из нижнего шкафчика комода, аккуратно складывая их внутрь. - Он того стоит? Кажется, горячий душ понижает мои голосовые связки, ибо мой голос зазвучал, как из преисподней. В сердце защемило от чувства ревности, которое живет со мной бок о бок вот уже несколько месяцев. Прислонившись к дверной перегородке, я смотрел на его движения, все так же отточенные до автоматизма. Он быстро перевел на меня взгляд, задержавшись на несколько секунд, и продолжил собираться. - Не важно, - ответил он сухо. Я еле как подавил в себе желание закричать на него и закатить очередную истерику. - Не важно? – фыркнул я, почесав свой нос. – Нет, ты правду скажи, не стесняйся. Он действительно так хорош? Даже тот факт, что я задавал этот вопрос, задевал мне по больному. Он вздохнул так, словно я ему надоел и он хотел, чтобы я от него поскорее отстал. - Я же сказал не важно, - повысив немного голос, он снова взглянул на меня снизу вверх. Ненавижу этот его взгляд, который опустел, который оживает теперь, лишь глядя на другого человека. Я наклонился спиной на ту же перегородку, стараясь не смотреть ему в глаза. От них не было никакой пользы. Я незаметно для него обкусал почти всю внутреннюю часть своих губ. - Ты ему делаешь такой же отменный минет? - тихо засмеялся я, не удержавшись и облизав верхнюю губу, вспоминая те самые «отменные» моменты. И прежде, чем он успел мне возрастить, я предположил: - Или подожди, - мои рассуждения, должно быть, злили его, так как я заметил, что он сидел, переминая и сжимая в руках футболку, которая должна была отправиться на дно сумки. – Может быть, ты уходишь, потому что он делает тебе отменный минет? Я оскалился, как последняя скотина, чувствуя, что скоро его выбешу. Однако в этом мы были похожи: мы многое терпим, а когда заполняем себя, как стаканы с водой, начинаем расплескиваться. Я знал до какого уровня его можно наполнять. Я знал о нем все. Наконец, я услышал, как он кинул помятую футболку в сумку, и наскоро закрыв её, закинул себе на плечо. Поспешно встав с кровати, он направился к выходу, но я остановил его ладонью в грудь и, развернув, прижал к стенке того же комода. Он кусал губы от злости. Да, ему никогда не нравилось, когда я говорил такое. - Что такое? – прошептал я ему на ухо, взявшись за собачку на его кофте и медленно стягивая её вниз. Капли воды с моих волос упали около его шеи, и он тут же отвернул голову в другую сторону. Своей ладонью, прижимавшей его, я чувствовал его сердцебиение. Все же его тело всегда было на моей стороне. На моей и ни на чьей больше. Скинув его сумку, и поднявшись ладонью до его шеи, я зацепил своими клыками мочку его уха. Я чувствовал, как он задержал дыхание. - Он не делает тебе такого, - улыбаясь, шептал я ему, горячо дыша на кромку уха, - Что он вообще о тебе знает? – злобно посмеялся я, поднимая мочку уха на своем языке. Покрутив ею на кончике, я чувствовал, как он отдалился шеей подальше, пытаясь отвязаться от меня, но я знал, что за всем этим стоит. Он не хотел в очередной раз возбуждаться. Он не хотел, чтобы его возбуждал именно я, именно теми тузами в рукаве, которые есть только у меня. Ответов на вопросы я так и не получил, но мне не больно-то и хотелось. Я знал все его ответы наперед. - Он знает, где и что надо делать, чтобы унести тебя на небеса? – ладонью я прошел еще чуть выше, задевая его другое ухо и заползая пальцами ему в волосы. – Возьмем, к примеру, твое ушко, - оскалился я. Это чувство превосходства всегда доставляло мне неописуемое удовлетворение. – Знает ли он, что твое левое чувствительнее правого? – он продрог от моего теплого дыхания ему в ушную раковину. Я улыбнулся, он не в силах был отрицать очевидного. Играя пальцами с его волосами, я коснулся кончиком языка его козелка, самой его эрогенной зоны в этом месте. Он зажмурился и схватился по обе стороны комода. Я не хотел сразу задевать его, но не сдержался. Его стоны, какие были раньше, когда я лишь дотрагивался до этого места, звучали в моей памяти так, как будто это было вчера. - П…прекрати, пожалуйста, - тихо сказал он, но я предпочел этого не слышать. Не вовремя он включил правильного парня, проповедующего мораль и подчиняющегося совести. - Пытаешься быть верным своему новому парню? Как мерзко, Джинсок, - от злости, я закусил его за завиток. Он кратко заскулил от моих неожиданных действий, и я улыбнулся про себя, видя, как разрушаются все его платонические постулаты, проявляя физическое желание, выказывая отдачу моим ласкам. Пройдя языком по ладье, я пальцами другой руки поглаживал ободок и обратную сторону второго уха, всегда удивляясь тому, что левое чувствительно к влажному языку, а другое к моим грубоватым пальцам. Человеческое тело волшебный объект для изучения тех зон, которые приносят нам наибольшее удовольствие. И тело Ким Сокджина было моим самым любимым экземпляром для подобных опытов. Прижав его всем телом посильнее, касаясь бедрами бедер другого, я, как зверь, негромко прорычал тому в ухо, и удовлетворившись теплым выдохом с едва слышным звуком удовольствия, горячо засмеялся: - А ведь раньше на этой стадии твоя рука уже орудовала у меня в штанах. Его руки отпустили шкаф и попытались отодвинуть меня, но у него, после прелюдий, было мало силенок. Я отпрянул, глядя на его лицо, эмоции на котором переходили от желания до ненависти, от страсти до злости, в беспорядке сменяясь. Мое внимание снова привлекли его губы. Впрочем, как и всегда, когда я находился слишком близко к его лицу. - Ты взгляни на это, я как будто вижу, как отмечены красным крестиком твои губы. Он уже везде успел тебя пометить? И снова провокация, на которую он повелся, снова он попытался от меня отодвинуться и пройти, но я прижал его к стенке, надавливая на плечи, не давая вырваться. Прижимаясь своими губами к его, сразу же захватывая зубами нижнюю, пытаясь совладать с собой, чтобы не прикусить её до крови. Посасывая и чувствуя, как его руки, упирающиеся мне в грудь в попытках оттолкнуть, расслабляются. Проводя языком сначала по нижней, любимой, а потом по верхней языком, увлажняя его губы по окружности, я чувствовал его горячее дыхание, греющее меня. Ненадолго заходя внутрь и вновь окружая язык другого, я ощущал, как он нехотя, но отвечал на поцелуй, потому что не может противостоять этому. Это было слишком ему знакомо, слишком родно. - Он целует тебя также хорошо? – прошептал я, остановив поцелуй, глотая воздух и глядя на его губы, щеки, нос, но только не в пустые глаза. – Уверен, он ничего не знает о свойствах твоей нижней пухлой губешки, которая готова отдаться просто ни за что, лишь бы я её засосал посильнее. Только я хотел это продемонстрировать свой же пример, как его руки с последнего раза успели опуститься к моему животу, и, набравшись силенок, уже хоть как-то пытались меня оттолкнуть. - Хватит, - пробормотал он едва слышно, но даже так я смог услышать одну сотую желания, страсти и похоти в его тихом голосе. Но его проблема была лишь в том, где он расположил свои руки: в моем животе уже кипело цунами, которое покрывало остальные органы и делала все внутри обжигающим. И когда он надавил туда, куда не следовало, он нажал красную кнопку для всего. - Да иди ты нафиг, - успел сказать я, как, минуя ослабевшие руки, навалился на него, прижимая к стене, чувствуя его живот рядом с моим, чувствуя его промежность напротив моей, которую закрывало лишь полотенце. Меня, кстати, очень удивляло, как оно еще не слетело. Волны в моем животе пытались обрушиться на живот другого, покрывая его тем же желанием, которое я сдерживал внутри себя. Оттягивая его футболку, я покрывал поцелуями его надплечье. - П…пожалуйста Опять совесть замучила его. Что же она не мучила его, когда его парнем был я? Пропади ты пропадом, Ким Сокджин! Его попытки правильного поведения лишь разогревали мою злость и мое желание затолкнуть его же мораль ему поглубже. Я схватился за его бедро и приподнял над полом, наваливаясь нижней частью своего тела на его. Чем сильнее я надавливал ему между ног, тем сильнее я ставил ему засосы на его нежной коже. Он зажал губы, пытаясь не выдать и звука из его трепещущих губ. Он знал, что это сработает на мне, как красный платок на яростном быке. Я вспомнил, как у меня вставал лишь от одного его стона, который доходил до моих ушей, как мое тело будоражили его крики. Я был уверен, что мог кончить, просто слушая их. Температура его тела взлетела в разы от моего бедра, которое так уместно вписалось между его ног. Я это понял, когда оттянул футболку, чтобы оголить плечо, и при первом прикосновении моих губ с ним, оно пылало. Когда еще несколько капель упало на его оголенный кусочек тела, я клянусь, они зашипели, как масло на сковородке. Я залез свободной рукой ему под футболку и положил её на талию, которая была такая же горячая, как и он сам. Чувствуя мою холодную руку на себе, он передернулся, и это почему-то дало мне очередную дозу адреналина. Я отошел и за считанные секунды, схватив того за запястья, повалил на кровать, склоняясь над ним. Чтобы он не успел ничего сказать, среагировать, оттолкнуть меня, я поцеловал острие его кадыка, и он прогнулся в шее. - Он и этого не знает, так ведь? – быстро протараторил я, прижимаясь губами к выступу на шее, просовывая между ними язык и полизывая его адамово яблоко. Он пытался вдохнуть больше воздуха, когда я снова подставил свое колено между его бедер и дотронулся до его талии холодными руками. То, как он выгибал свою шею, подставляя свою очередную эрогенную зону, то, как он закрывал глаза, и сжимал в кулаках покрывало нашей кровати, сносило мне крышу. Я опустился губами ниже, в то время как прохладными пальцами шагал кверху, чувствуя, как его кожа реагирует на каждый шажок. Его футболка поднялась до середины, когда я настиг его ребер, а он продолжал держать свой голос на поводке. Благодаря большому вырезу на футболке я опустился ниже, приземляясь губами на ключицы. Уж очень я любил эти выпирающие косточки. Влажным языком я нарисовал одну ветвь от дальнего конца до её начала, проделывая то же самое под футболкой, проводя уже почти согревшимися пальцами по нижней дуге его ребер. Я чувствовал, как его легкие работали в более ускоренном режиме, заглатывая в себя порции воздуха. Дрожь при каждом моем прикосновении до его вздымающихся ребер, выдавала его с потрохами. Проделав то же самое с другой стороной, я ухмыльнулся. - Знает ли он, как работать с этой впадинкой? – улыбнулся я, то ли про себя, то ли наяву, а может и так и так. Склонившись над межключичной ямкой, я высунул язык и слегка надавил на неё и почувствовал, как он, было, приподнял ноги, но тут же опустил, делая вид, что держит себя в руках. Меня всегда удивляло разнообразие его самых чувствительных зон. Как с горки, катаясь языком в этой ямке, я отчаянно хотел услышать его стон, крик, возглас удовольствия, слетающий с его губ, что угодно. Как раньше, когда на этой стадии он уже держался за мои волосы и просил меня не издеваться над ним. А я очень любил это делать. Оторвавшись от поглаживаний его ребер, я ладонью прошмыгнул вниз до живота и легонько надавил. Мне нужен был этот адреналин. Мне нужна была его отдача. И вот он простонал, выгибая шею. Конечно, с ноткой недовольства в голосе, но мне и этого было достаточно. Я видел, как его руки стали почти красными от той силы и напряжения, с каким он сжимал покрывало. Я слишком хорошо знал, что бушует у него внутри. Я даже знал, что творится у него в штанах, не заглядывая туда. - Джинсок, - позвал я его похотливо, наблюдая за тем, как он вдыхает и выдыхает, чувствуя это своими ладонями на его теле. Это было одним из самых прекрасных чувств. Я задернул его футболку, пока наклонялся над его лицом, которое было тут же повернуто в сторону лишь для того, чтобы не смотреть на меня. - Тебе стыдно признавать, что со мной тебе лучше, - произнес я, глядя на его профиль. Капли со лба капнули ему на щеку. От неожиданности тот бегло зажмурился. Я улыбнулся и лизнул его щеку, подтирая капли воды. Он снова издал небольшой стон, пытаясь зарыться лицом в покрывало. Ему было противно от себя самого, и я это знал. – Джинсок, я знаю твое тело, лучше, чем кто-либо, даже лучше, чем ты сам. Оно поддается на каждое мое прикосновение. Я знаю все твои эрогенные зоны. Я, воспользовавшись его неподготовленностью, легонько сжал его левый сосок и поцеловал его в щеку, потому что знал, что за этим последует. Его тихий и протяжный крик. Лучшее, что слетало с его губ. Лучшее, что возбуждало меня и мою плоть. Лучшее, что поднимало мою самооценку. Осознание, что причинами его криков и стонов являюсь я, было тем, что заставляло меня улыбаться каждое утро, когда я видел его рядом с собой, лежащим на моем плече, тихо посапывающего. - Кричи, Джинсок, - шептал я ему в ухо, сильнее сжимая коричневый шарик на груди, - я хочу слышать твои крики, как в последний раз. Зажмурив глаза, он закусил нижнюю губу. Неужели ты думаешь, что у тебя получится сдерживаться? Злобно и похотливо улыбаясь, я принял вызов, заранее зная, что окажусь на пьедестале. Убрав пальцы с груди и положив ладони ему на талию, я сам принялся за дело, целуя тот же сосок. При первом же прикосновении моих влажных губ с его очередной эрогенной зоной, он, простонав, выгнулся в спине, и я тут же обхватил его. Его полукруглая спина сводила с ума каждый раз, когда он отдавался мне. В этот момент он выглядел беззащитнее всего, и мне хотелось держать его, боясь сломать как хрустальный стакан, поддерживать, чтобы он отдавался больше, чувствовал больше. Кончиком языка я надавливал прямо на сосок, зная, что именно от этого он получает максимум удовольствия. Он пытался сдерживаться, но его стоны все равно проходили сквозь стиснутые зубы. Его нижняя часть уже была в моей власти: он приподнимал свою попу, как обычно это делал, когда хотел, чтобы я вошел в него. Но я не собирался давать ему все сразу, наоборот, я подставил колено пониже, между ягодиц, провоцируя его проход своим коленом. О да, он знал, какая это пытка, особенно, когда на нем надеты узкие джинсы, уверен, он сто раз пожалел, что поддался мне. Продолжая обнимать его арочную спину, я переключился на второй сосок. Даже вид его грудной клетки, которая вздымалась вверх-вниз, как заведенная, не останавливал меня. Мне нравилось его учащенное дыхание, смешанное со стонами, которые он издавал, будучи даже с поджатыми губами. Полизывая околососковый кружок, чувствуя каждую выпирающую железу на нем, мне хотелось прижимать его талию к себе еще сильнее. Я понял, что сам уже скоро не выдержу. Пытаясь успокоить третью мировую в своем теле, я дышал ему в сосок, ошпаривая его горячим дыханием. Сокджин тяжело дышал. Все так же с закрытыми глазами. Неприятное чувство того, что он больше не смотрел на меня с благодарностью в такие моменты, проскочило в моем сердце. Что раньше он держался за мою шею, умоляя продолжить, царапал мне плечи, спину под очередным приливом наслаждения. Все это было в моей голове, но уже не было в реальности. Я умеренно отстал от его сосков и пошел ниже, целуя его выпирающий столб между ребер. Спускался еще ниже, идя ровно посередине и покрывая легкими поцелуями весь путь до пупка. Сокджин уже восстановил дыхание и закрыл лицо ладонями. Не думаю, что он не хотел видеть меня. Скорее всего, он не хотел видеть себя. Поглаживая его за талию, я приспустил его штаны и прикоснулся к едва заметной волосяной дорожке, которая вела еще дальше, в глубину штанов, куда раньше был вход только мне. Касаясь его редких, мягких черных волос своими губами, надавливая носом ему в живот, он еле сдержался, чтобы не положить свои руки мне на голову. - Скажи, Джинсок, - сказал я на удивление своим спокойным голосом, хоть он и прозвучал отчасти грустно, - знает ли он, что вот эти косточки, - я погладил его чуть выпирающие кости тазобедренного сустава, - одни из самых чувствительных в твоем теле? - я приблизился к одной из них. – Потому что если я поцелую хотя бы одну из них, - я легонько поцеловал в качестве примера, - ты сделаешь именно это. Он заныл, пытаясь кусать свои же ладони. И снова предсказание сработало. Все же я знал его тело, как никто другой. - А все потому что у тебя там щекочет внутри, и ты не можешь с этим совладать, как бы не пытался, - я на этот раз прижался губами подольше, ощущая весь сладкий вкус его кожи. Он крутился и пытался вырваться, но я руками обхватил его бедра. Не выйдет, Ким Сокджин. - А он знает о внутренней стороне твоих бедер? – полюбопытствовал я, расстегивая кнопку на джинсах и расстегивая молнию. - Н..нет, не надо! – умоляюще промычал он, пока я спускал его штаны. Его слова опять противоречили его желаниям. Я не сильно удивился, увидев вставший член, и даже то, что его трусы в какой-то степени мокрые. Я лишь улыбнулся от того, что я до сих пор мог доводить его до такого своими ласками. Расположившись внизу, я продолжил: - Он вряд ли знает обо всем, что здесь есть, так ведь? Он наверняка банально сосет твой член, я прав? – спросил я и поцеловал внутреннюю часть левого бедра. Его ноги слегка затряслись в удовольствии. Точно, он ничего этого не знает. Я оскалился и замотал головой. - Ох, Джинсок, как же ты будешь жить без этого? – очередной вопрос, ответа на который я не требовал, и еще один поцелуй в другое бедро. Снова его тело сотряслось под моими губами и языком, который также иногда выбирался за пределы губ. - По…жалу… - послышалось от дрожащего тела очередное хныканье и просьбы прекратить. Но я слишком сильно любил целовать его здесь, мне нравилось чувствовать, как его ноги дрожат, когда я держу их своими руками. Разве это не лучшая реакция на какое-то легкое прикосновение губ? - Не надоело? - прервал я бесконечный поток поцелуев. – Действительно хочешь, чтобы я прекратил? – обратил я свой взор на его лицо, но оно было так же закрыто руками. – А давай проверим, насколько ты этого хочешь. Я руками опустился ему на ягодицы и сжал их, заметив, как дернулся его член. Он только набрал воздуха, чтобы воспротивиться мне, как я провел средним пальцем по щелочке между половинками, особенно нажав на проход. От неожиданности он закричал, и, открыв лицо, вернулся к прежнему сжиманию покрывала. Его щеки пылали, глаза были закрыты от стыда. Мне показалось, что я услышал мало, поэтому решил повторить свою мучительную процедуру, дольше акцентируя свое внимание на сфинктер, над которым я особенно любил издеваться. Нажав на него и услышав задыхающийся стон Сокджина, я сквозь трусы мог почувствовать все его желание. Как его дырочка сжималась и разжималась, желая мой палец внутри неё. Кого ты пытаешься обмануть, Ким Сокджин? Его ягодицы дернулись от меня, когда я в третий раз начал надавливать, и Сокджин положил свою руку мне на волосы. Я поднял глаза и увидел его, закусывающего свою нижнюю губу. Мой живот дико ныл, уверен, его тоже. Прелюдии чем хороши, что все это накапливается где-то внутри, образуя непонятную метаморфозу из чувства желания, возбуждения, заполняющего тебя с головой. Я бы назвал это предэйфорией, когда внутри ты уже переполнен этим, но ты еще не кончил. Вот почему я любил ласки. Ради этого чувства, жалобно томящегося в животе. От него было и приятно и в то же время от него хотелось избавиться. На него нажать – все равно, что спустить курок. - Он и такого тебе не делает, да, Джинсок? – взяв его руку, сжимающую копну моих почти высохших волос, я прибегнул к последней мере, которую я использовал раньше против него, к последнему удовольствию. Облизнув его средний палец, я отправил его в свой горячий рот. Сокджин, кусая покрывало, смешивал стоны с мычанием. Я знал, что это отдавалось очередной волной внутри него, поэтому он попытался поджать под себя ноги, но я не позволил. Я обнимал влажным языком его палец, посасывал, от чего тот мычал еще больше. Взяв в рот второй я крутил языком вокруг них, про себя улыбаясь и вспоминая тот момент, когда понял, как чувствительны его пальцы к таким вещам. И снова мне показалось мало, и я нажал на отдохнувший сфинктер. - Твою мать! – прорычал он, не ожидая такого. О да, я любил, когда он выкрикивал подобные вещи, это увеличивало мое желание доставить ему больше удовольствия в разы. Убрав руку от его прохода и в последний раз облизнув его пальцы, я поцеловал каждый из них, и на каждое соприкосновение он едва вздрагивал. Я заметил, как он еле дышит, закусив часть покрывала. Что за беспомощное создание перед моими глазами. Беспомощное, которое сумело вонзить мне нож в спину. - А знает ли он, что если я приподниму твои ноги, - сразу же продемонстрировал я, - и наклонюсь к твоему лицу, задевая своим членом твой член, ты издашь самый шикарный стон, который только умеешь издавать. Я наклонился к его лицу, приподнимая ноги над телом. На его лбу уже поступили капли пота. Поцеловав его в румяную щечку, одной рукой снимая с себя полотенце, я прижался своим членом к его стояку. - Мммм…аааахххх! – простонал он мне в ухо, пока я оставлял засосы на его шее. И да, это был именно тот стон. Как самая прекрасная музыка, самая пленяющая мелодия был для меня этот протяжный голос. Для кого-то самый особенный стон вырывается в конце секса, когда партнер кончает, тогда, как для меня это всего на всего животное чувство. Для меня важнее то, как он реагирует до того, как я в него войду. Мало кого можно заставить издать стон, просто соприкоснувшись с ним членом. Раньше, только услышав его, я подтверждал для себя, что Сокджин мой и только мой. Этим он доказывал свою принадлежность мне одному. И я не мог сдержать улыбки, когда сейчас его услышал. Ты все равно останешься моим, Ким Сокджин. Хоть сколько отрицай это. За считанные секунды я приподнял его трусы и вошел в него. - Хааа! – прокричал он, почувствовав меня внутри себя. Я сразу же начал двигаться, ведь за столько лет у него там все привыкло ко мне и моим габаритам. Я не хотел сейчас думать о том, что туда уже посмел вторгнуться кто-то другой. Я поцеловал его в губы, глотая его стоны, мечтая, чтобы его руки сейчас окружили мою спину, чтобы его ноготки прошлись по моему позвоночнику. Но этого не произошло, и я восполнял это отсутствие лишь тем, что входил еще быстрее. Ну же, Джинсок, схватись за мою шею, приблизься к моему уху и прошепчи то, что всегда шептал. И снова нет. От недостатка я начал входить сильнее. Я должен был чувствовать себя хорошо, двигаясь в нем, ощущая себя внутри него. Но я понял, что все… - Не смей, закрывая глаза, думать о нем! Слышишь? Не смей оскорблять меня! – прорычал я, поставив свои руки по обе стороны от его головы. Все тот же профиль. Все также стыдно смотреть мне в глаза. - Прекрати! Больно! – заныл он, схватившись за мое запястье. Кого ты обманываешь, Ким Сокджин? Я знаю тебя вдоль и поперек. Все твое тело говорит об обратном. Говорило, говорит и всегда будет говорить, пока до него дотрагиваюсь я. Чертова мораль посетила тебя не вовремя. Неужели ты уже стал ему настолько верен, что можешь прекратить это, даже не закончив? Пытаешься обмануть меня, чтобы не запятнать свою совесть, которая уже и так не идеально-белая и чистая? Чтоб ты провалился Ким Сокджин! - Больно, Намджун! – закричал он и посмотрел на меня. Я остановился в тот же момент, как было выкрикнуто мое имя. Показалось ли мне, что в его глазах промелькнуло что-то и для меня? Он смотрел прямо на меня, прямо мне в глаза, не насквозь. Впервые за столько месяцев. Эти его шоколадные шарики, в которые я готов был смотреть часами. Я хотел, чтобы он взял мои щеки в свои ладони, улыбнулся и сказал, что все хорошо, что будет рядом всегда. Прямо, как раньше. Но нет. - В этой комнате лишь один человек, которому больно, - я вынул свой член из него и, облизнув свои пальцы, последний раз провел по дырочке, - и это не ты.***
Через несколько минут я все в том же полотенце стоял напротив окна в гостиной со стаканом воды, ибо в горле словно Сахара образовалась. С последнего сказанного мною предложения мы не обменялись и словом. Волосы высохли, в животе осталось самое отвратное чувство, которое я когда-либо испытывал. И нет, то, что я не кончил, не являлось этому причиной. Он вышел из спальни, одетый, с заполненной вещами сумкой на плече. Я обернулся и стал наблюдать, как он завязывает шнурки, не сумев удержать ухмылки, когда он нагнулся раком. Уж это у него никто не отнимет. - Спасибо, что отпустил, - завязав кроссовки и дотягиваясь до куртки, проговорил он тихо, так, чтобы это долетело только до меня. И снова та наигранная бесчувственность и равнодушие в голосе. Я подождал, пока он наденет куртку и гадал, повернется он ко мне на прощание или нет, взглянет на меня в последний раз или нет. Ответ был также очевиден. Ему слишком стыдно. Я недовольно, но улыбнулся. Стыд передо мной – это лучшее, что он мог дать в конце, по крайней мере, хоть какое-то проявление уважения по отношению ко мне. - Катись, Джинсок, - я облокотился на подоконник, отпив немного теплой воды, и, клянусь, что увидел проскальзывающую грустную улыбку на его лице.