Я хочу тебе сказать...

*** — Я хочу тебе сказать кое-что. Он молчит; темные глаза, еще не спрятанные за холодными линзами, смотрят куда-то мимо. Мне показалось, что он знает заранее и подготовился. А что? Всё может статься — это же Руки! — О чем думаешь, Ру? Ты меня вообще слышишь? — Слышу, детка. Самый лучший вариант сейчас — помолчать. А то нервно как-то, — он достает сигарету, чиркая зажигалкой, медленно выпускает струйку дыма. — Хитоми беременна, — вырвалось у меня, — я женюсь. — Что? Молчит и курит, отвернувшись, глядя в окно, заставляя любоваться своим профилем. Медленно разворачивается; брови подняты в удивлении, но губы поджаты почти до белезны. Еще немного и его рот станет тонкой ниточкой. «Твою ж мать!» Внезапно пришло на ум, что изначально неплохо было бы продумать этот разговор, а не выдавать все вот так — в лоб. — Вот и приплыли брёвна к водопаду… — нервно закидывая ногу на ногу, произносит Руки. — Обрюхатил девочку! Твоей гастрольной деятельности и потребности в блядстве ни одна баба не выдержит, конечно, если она не такая же самодостаточная скотина, как и ты. Но тебе такая не нужна, — тон, полный горькой иронии, — подавай порядочную, чтоб дома сидела, а ты мог ее мучить. — Сизое облачко дыма незаметно таяло, поднимаясь к потолку. — Зачем это тебе, Кою? — Хочу жить нормально, как все. — Ты не сможешь как все! Ты гей. — Я гей. — И не способен дать ей того, что она заслуживает. — Тем не менее, я попробую. Она беременна, Така. Я должен. Минута прошла в молчании, затем еще одна. Руки сидел не двигаясь, и смотрел в никуда, только я заметил, как вдруг потемнел его взгляд. — Ты-ы всё испортил, — тихо выдыхает он. Иногда Руки вдруг начинал растягивать слова. Внешне ничего не говорило о его смятении, только я понял, что он абсолютно не готов принять услышанное. — Когда церемония? — Через месяц, — отвечаю, внимательно всматриваясь в его лицо. — Придёшь? Я уже знаю, каким будет его ответ, но так хочется, чтобы он оказался другим. — Нет, — протягивает он. На лице застыло непроницаемое выражение. На самом деле я всегда стремился к нормальной жизни: хотел семью, детей, и Таканори знал об этом. Только он смеялся, говоря, что я дебил, но моих попыток наладить отношения с противоположным полом никогда не пресекал. Наш драммер же смог, чёрт возьми! Ну и я, познакомившись со своей невестой, решил, что всё получится. Она нравилась мне: было удобно, и я возжелал совместного будущего. Но с Руки расставаться мне тоже не хотелось — это ведь были совершенно другие отношения. Я по-дурацки надеялся, что мой брак никак не отразится на нашей с ним связи, я желал сохранить и ее. — Больше ничего не скажешь? — Нет, — он категорично мотает головой. — Руки, ну скажи что-нибудь! — Что-нибудь. — Понимаю, это неожиданно, но надеюсь, между нами ничего не изменится, ну, мы... останемся... — Я что-то не всосал, о чем речь? Ты что, надеешься, что я продолжу и дальше трахаться с тобой? Как ни в чем не бывало? — Он усмехнулся. А через секунду, заметив выражение моего лица, вообще заржал: — Ну и гад же ты! Не успев связать себя законными узами, уже собрался ходить «налево»! Ха-ха! Даже не думай. — Я не собираюсь врать ей! — А что ты скажешь? Дорогая, я латентный гей и сплю со своим вокалистом, не могу бросить любовника, прости? Или же предложишь ей жить втроём? — Его хохот эхом отдавался в стенах кухни. — Поражаюсь твоему эгоизму, вот насмешил! — Перестань! — он начинал меня бесить. — Я серьёзно. — Я тоже, — Руки, наконец, прекратил смеяться, доставая из пачки очередную сигарету. — Я настолько серьезен, Уруха, что скажу ту самую сакраментальную фразу, на которую у тебя никогда не хватило бы духу. — Он поднимает тяжелый взгляд, и меня пронизывает холодом айсберга. Тон Матсумото преисполнен вселенского спокойствия: — Между нами всё кончено. Прощай. — Но ты ведь меня... — такой развязки я, признаться, не ожидал, — любишь? — С чего ты взял? — нагло улыбаясь, произнесла эта рожа. Его слова оказались хлёсткой пощечиной, нет, хуже — сокрушительным ударом по яйцам. Нет, правда, а чего я, собственно, хотел? Почему он должен мириться с присутствием третьего лица? Руки не был бы Руки — он всегда верен себе! А у меня хватит ли сил отпустить его? Как только эта мысль достигла сознания, отчаяние накатило снежной лавиной. Увы, я идиот... Всё, что оставалось — молча удалиться. Ожидая лифт, я услышал, как о стену квартиры Матсумото что-то тяжело ударилось изнутри, разлетевшись на кучу осколков. «Что ещё он бы захотел разбить сейчас, помимо моей башки? Конечно, ту самую вазу, что я когда-то привёз из Китая» — подумал я. *** Две недели до свадьбы, а я почти свихнулся; не в силах бороться с тоской: я никогда так не сох ни по кому в своей жизни. Чувство вины вцепилось в горло и пыталось медленно придушить. Ведь это я не смог оценить собственного счастья до тех пор, пока сам его не разрушил. «Та-ка-но-ри Ма-тсу-мо-то» — выбивало моё сердце, кровью по венам, азбукой Морзе ударяя по вискам. Без него вдруг стало нечем дышать, и я тихо дох, заливая горе жидкостью, что повыше градусом. Ночи изматывали осознанием невосполнимой потери, потому что ни одна женщина в мире не способна мне заменить его. Почему я понял это только сейчас, когда ничего уже не изменить? От безысходности хотелось орать. За эти дни, я превратился в нечто с глазами мёртвой рыбы. Руки делал вид, что у него всё прекрасно. Наблюдения за моими терзаниями вызывали лишь равнодушную улыбку. Пару раз он даже снизошёл, поинтересовавшись моим самочувствием, но это казалось издевательством. Я срывался, начиная выплевывать ему в лицо различные хамства и гадости, но он никак не реагировал. Неужели ему и правда, всё равно? Поговорить бы, но о чём? Он отпустил, и я теперь свободен, словно альбатрос на море. Только вот нахер мне сдалась такая свобода! Впору поджав хвост, бежать к нему, на коленях вымаливая себе прощение. Признать, что ничего не желаю настолько сильно, только бы вернуть его. Что уже готов отменить эту чертову свадьбу... Но лезть к Таке с подобными разговорами сейчас не вариант! Я незамедлительно буду послан очень далеко и надолго. Не знаю куда деть себя... Ключи от его квартиры ношу, словно талисман. Они маленькой надеждой согревают душу; не думаю, что он про них забыл, но за то, что вернуть не просит, уже спасибо… Тело сходит с ума, реагируя на его присутствие. На репетициях, не выдержав напряжения, я прикрывал гитарой бесстыжую эрекцию. А после, пулей вылетая из помещения, постыдно закрывался в туалете, сползая по стене с его именем на губах. Я так и не научился сублимировать. Боже! Как я докатился до такого? *** — Уру, ты похож на дохлую рыбу, — наш ритм-гитарист Аой решил провести сеанс психоанализа. — А раньше был жизнерадостной уткой, — подытоживаю я. Таканори усмехается, проходя мимо, бросает равнодушный взгляд в нашу сторону. — Это что? Предстоящая семейная жизнь так действует на тебя? Глядя на подобные перспективы, я, наверное, никогда не женюсь! — заявляет Широяма и сочувственно треплет меня по плечу, затем тихо шепчет на ухо: — Ты накосячил, да? Я мотаю головой. — Пойдем, кофе выпьем! — Он насильно утаскивает меня в коридор. Всучив мне стаканчик, Широяма вопросительно молчит, пытаясь своими черными буравчиками просканировать, что у меня в голове. А там ничего интересного, только одна прямая извилина с именем Матсумото. — Ты это, ну, со свадьбой не спеши, а? Сломаешь жизнь себе, ей... — Аой! — Чего Аой? На тебя смотреть больно! Думаешь, никто не видит, как ты теряешь пёрышки? — Он сам отпустил. Дал уйти. — А ты не можешь, да? — Не могу. И что делать, не знаю. — Разговаривать не пробовал? — Ага, попробуешь тут! Ты видел выражение его лица? Наскальная роспись: «Иди нахер, Кою, и да не вернёшься ты никогда»... Вон, подбородок задрал и ходит под ручку с басистом. — Руки любит тебя. Неужели не видишь? Если вам хорошо вместе, то какая необходимость ломать себя, пытаясь подстроиться под нормы общества? Зачем тебе такая мораль, если она превращает тебя в зомби? — Он тоже спрашивал, зачем, — сказал я, с тоской глядя внутрь стаканчика. — И что ты ответил? — Хочу стать нормальным. — Уруха, извини, но ты идиот! — Но Кай ведь… — Ты на лидера не равняйся. Он с рождения натурал! — Юу усмехнулся. — А ты другой, Кою. Взрослых, осмысленных решений — вот чего ждет от тебя Руки. А ты мечешься, как хомячок по клетке... — Я стал безвольной тряпкой. — Ты запутался. В любом случае, что бы ты ни решил, я тебя поддержу, но... Ох, подумай еще раз, пока не поздно. — Спасибо, поздно. Он по-дружески улыбается, открывая объятия, и я с радостью ныряю туда, уткнувшись лицом в жесткое плечо. Хорошо, что есть Аой и его плечо, всегда готовое впитать мои пусть и невыплаканные слёзы! *** Ещё середина «анкора», а Матсумото балансирует на грани срыва. Эквилибрист! Выйдя на сцену, распахивая душу до оголенных нервов, высекая необходимые чувства, Руки нарочито вгоняет себя в нужную кондицию. Вживаясь в это состояние и захлопнув эмоциональную ловушку, он страстно отдаётся залу, позволяя взять себя. Происходит парадокс некоего обмена: публика выпивает его, бережно сохраняя в себе каждый стон, крик, слово. Вбирая боль, негатив, слёзы, зрители оставляют ему иллюзию спокойствия и тепла. Но они не догадываются, что мираж исчезает, растворившись в истеричном выплеске, когда актёрский синдром под названием «заигрался» неожиданно дает о себе знать накатом, подобно урагану сбивая с ног, принуждая рыдать в попытках снова собрать воедино развороченное нутро. Така — прекрасный актер! Но сейчас… «Для чего?» — вопросительно смотрю на Аоя, который в недоумении пожимает плечами и отводит взгляд. ...Таканори не играет. Я ощущаю его боль, настоящую, пульсирующую, живую. Он эмоционально обнажается, демонстрируя всем степень своего отчаяния. Смотрите же! Ему больно, и кто в этом виноват? Спектакль в мою честь. Давай, укажи на виновника: линчуй, раздави, уничтожь! Спасибо, теперь я знаю, что тебе тоже хреново. Настолько, что ты прячешь от меня лицо, скрываясь за кожаной перчаткой. И от этого становится совсем паршиво. Просто хуже некуда. Исступлённо падаешь на колени. Но это не срыв, уверен, ты справишься. А вот я — смогу ли смириться с тем, что прямо на сцене готов целовать тебе ноги, руки и все остальное? Така, родной, умоляю, прекрати это публичное истязание... *** Его выдержке можно только позавидовать! Голиаф размером с воробья. Этот супермен даже умудрился пошутить с фанами, произнося благодарственную речь, коронно откланялся и с грациозной непринужденностью короля, махнув ручкой на прощание, удалился походкой от бедра. Наш пострел, как говорится, везде... А я на негнущихся ногах еле доковылял до гримёрной и там мешком с костями упал на стул, прижав клюв к полотенцу. Раздавлен и смят. В мозгу крутится лишь один философский вопрос: «Что мне делать?» Отлепляюсь от пушистых махрушек и наблюдаю, как на диване Руки накрывает рефлексией. Вот оно! В такие моменты мы приучены не задавать вопросов и оставить его в покое. Само пройдёт. Вокалист медленно поднимается, достав из куртки сигареты, начинает дымить, а слёзы текут неиссякаемым потоком. Потрясающе! Ревёт и курит, выпуская в потолок едкий дым. Молча. Не могу этого видеть… Дома я бы прижал его к себе, не давая возможности вырваться, я бы держал его до тех пор, пока не успокоится. Умный стафф догадался участливо накрыть сверху полотенцем его крылышки. Торчащие лопатки. А я вынужден делать вид, будто ничего не происходит. Снова впиваюсь лицом в махровое убежище, но каждый его судорожный всхлип болезненно сжимает все мои внутренности. Душа дала трещину. Еще немного, и она рассыплется на части. Ну, хватит! Резко встаю, чувствуя, как ноет спина и плохо слушаются ноги, плюхаюсь рядом на диван. Мимолётная иллюзия, что всё как раньше... — Пусти, — вырывается он. — Нет! — я незыблем, словно Китайская стена. — Все нормально, не парься. Пытается сопротивляться, но я лишь обнимаю ещё крепче. Проходили — ему не отбиться. — Не-а, — шепчу ему на ухо, наблюдая, как Аой последним покидает помещение, — ты не представляешь, какими упрямыми бывают утки. — Утки, блять, — он рыдает уже не сдерживаясь, в голос. — Ненавижу всё это! Тебя ненавижу... — Я знаю, — погружаюсь в размазанный взгляд. — Я люблю тебя. — Что ты наделал, сука?! — в бессильной ярости орёт он. — Ты понимаешь вообще, что натворил? Разумеется, у меня было достаточно времени, чтобы понять собственный армагеддон. — Така, я бы отдал что угодно... — Чёрт... — Ну, что мне сделать? — Исчезни. — Невозможно. Вернись ко мне. — Я не могу, — твердит шёпотом, — не могу! — Пожалуйста, — собираю губами его слезы, чувствуя, как они смешиваются с моими. Соленые, горькие, безнадёжные. — Прошу тебя... умоляю, хотя бы сейчас! Я... я на колени встану, хочешь? — Всё кончено, Кою... Но в противоречие, он так соблазнительно открывается, что я не сдерживаюсь. Целую опухшие губы и не могу остановиться. Он позволяет это насилие, и я, пользуясь возможностью, начинаю неистово терзать его рот, вспоминая все моменты, которых он меня лишил и которых мне так не хватало. — Верни мне то, что забрал, — с трудом выдерживаю внимательный взгляд. — Ты нужен мне. — Зачем? — Вопреки... Желание нахлынуло вихрем, сминая всё на своем пути, скрутило спиралью и обострило до предела. Грубый первобытный инстинкт и жесткие прикосновения: губы, шея, ключицы. Срываю с него полотенце и майку. Он резко дергает за пряжку ремня. Стон. Ещё один. Секундная передышка, сорванное дыхание. Мутные, непонимающие глаза. Всё, предохранители сняты. Подминает моё тело под себя, судорожным движением сдергивая штаны. Невозможность оторваться, отпустить ни на мгновение. Тело дрожит, руки трясутся... Хаос объятий и обрывки фраз: хочу! Банка с кремом выскальзывает из рук, летит на пол, исчезая где-то за пределами досягаемости. Тогда он плюёт на свои пальцы, растягивает резко, рвано, принуждая тугие мышцы расходиться под напором животной похоти. Острая боль, смешанная с удовольствием. Ждать невыносимо! Да. Мы связаны, спаяны, сращены в один целостный организм. Тесно, узко, горячо. Траектория невозможности разделения, даже дыхание одно на двоих. Тело пульсирует в едином ритме, сохраняя размер восходящего танго. Давай же! Еще теснее прижимаюсь: мой, никому не отдам! Шепчет, что я собственник. Мы оба торопимся, дорвавшись до этого неожиданного безумия, забытые, пропавшие, утонувшие в собственной эйфории. Оргазм сотрясает тело, заставляя вцепиться в его плечи. Така обессиленно падает сверху. Жадно ловлю его дыхание, слушая, как сердце, сейчас готовое пробить грудную клетку, постепенно возвращается в спокойный режим. Когда мозг вновь обретает способность соображать, осознаю, что должен отпустить его. Мне нужно найти в себе силы вернуть ему свободу дышать, освободиться от себя... «Боже, дай мне еще немного времени!» Душа зарыдала кровавыми слезами, и Бог услышал… — Поедешь со мной? — вдруг спрашивает Руки. А я тону в этом омуте. Тёмном водовороте, полном безнадёжной тоски. — Куда угодно... — Ключи, ты ведь их не потерял, правда? — Металлическая связка негромко брякает, ударяясь о его ладонь. Таканори улыбается сейчас так тепло, словно мы все еще вместе.

***

*** Ещё есть время, несколько мимолётных часов, чтобы покрыть поцелуями каждый сантиметр твоего тела, заглянуть в глаза. Утонуть в безысходной боли расставания и невысказанной горечи. Несколько микроскопических мгновений, когда я смогу любить тебя свободно, безнаказанно, открыто. Эти драгоценные минуты я навсегда запечатаю в своём сердце. Рядом, но не вместе. От осознания становится еще больнее, но… я страстно желаю тебе счастья, потому что ты, как никто, этого достоин. Я никогда не полюблю сильнее, чем сейчас. Со временем, возможно, мы оба с этим справимся, а пока... Пока у нас ещё есть несколько украденных часов… — Будь счастлив, Руки… ***