Insania

Это было просто ненормально. Нет, Дин где только не бывал – и в Аду, и в Раю, и даже в Чистилище по кустам шатался, убивая всех, кого придётся, чтобы свою поношенную шкуру спасти – всё это и немного больше наложили на него нехилый отпечаток, как то: он был не совсем нормальным. То есть, не совсем нормальным для человека, а не для охотника, потому что наличие тварей у обычных людей не то что в балде не укладывается, но не растягивается и вдоль спинного мозга, и вообще вылезает из ушей. Твари, охота, ангелы падают, Каса пришлось выгнать из бункера потому, что ангел-в-Сэме встал в позу ревнивой девочки и заявил, что остаться может кто-то один, и Дину на самом деле было ебануться как сложно, и тут не то что первый выпуск «Азиатских сисек» не спасал, но и вообще вся его богатая коллекция порно не могла его отвлечь от всего того, что происходило вокруг. Может, Сэмми и видел, что со старшим братом творится что-то не то, а может, Дин уже просто настолько привык врать, что получалось у него донельзя убедительно – дела, в общем-то, не меняло. Так или иначе, а старший Винчестер, привык взваливать на себя непосильно много, уже не выдерживал, расслаивался, разваливался на куски, как будто он был снеговиком, который пережил всю зиму, но сломался на пороге весны. Так или иначе, а что с этим делать, Дин не знал, да и вообще сомневался, что надо. Ну, едет у него крыша, ну, кошмар какой-то кругом (но так это всегда так), ну, в стопке с коньяком болтается сраная безысходность – и не из такого дерьма выпутывались, надо быть чуть-чуть осторожнее и осмотрительнее. И повторял себе он это, но даже такому дураку, как он, известно было, что умноженное на ноль число нулю и равняется, так что его «чуть-чуть» – это в любом случае нихера. Да и Кас этот ещё. То есть, тот Кас. То есть, Дин вообще запутался в определениях. Раньше было немного легче, потому что пернатая задница – она и в Раю пернатая задница, нелепая, запутавшаяся, но родная, и сколько бы раз они не расставались, находясь от дружбы дальше, чем бесконечность, Дин всё равно продолжал ему верить, чисто подсознательно, но как-то неожиданно чётко разграничивая «веру» и «доверие». Дин ему не доверял, это да, потому что нельзя доверять тому, который постоянно выбирает не тебя, да и сам ангел этим же и руководствовался, но всё равно между ними существовала какая-то связь. Даже химия, сказал бы Дин, не будь он убеждённым гетеросексуалом, а Кас – ангелом в весселе шестифутового, пусть и выглядящего до крайней степени офигенно, но всё-таки мужика. Хотя это не мешало им пялиться друг на друга так, как будто они глазами друг друга имели, и если Дин чисто подсознательно в этом себе отчёт отдавал (правда, если бы это брякнул Сэмми, сломанной челюстью он вряд ли бы отделался), то Кас в этих делах пусть и был уже не совсем новичком – если вспомнить разносчика пиццы, нахальную демонессу Мэг и девушку-жреца, у которой получилось зайти дальше всех – но наивным до ужаса. Он мог посмотреть тысячу порно, но это был такой тип людей, которые никогда не поймут, что нравятся кому-то, если не сказать им прямо. Но Кас ему не нравился, нет. Дин пялился на сиськи мисс Октябрь – каким-то магическим образом получалось, что в каждом номере она была в его вкусе – и пытался расслабиться. А вот нихера не получалось. – В трёх штатах отсюда кровавое месиво в ботинках, – информирует как-то Сэмми, перекладывая ноутбук на колени. – Третье за неделю, что там – непонятно, раньше было тихо, спокойно. Думаю, по нашей части. – Вот и отлично, – Дин вытягивает ноги, и хотя больше всего ему хочется послать брата – и весь мир как довесок – нахер, но он улыбается. – Я этим займусь. – Дин? – смешно смотреть, как двухметровый лось тянет что-то таким неуверенным голосом. – Я что, остаюсь? – Дело ясное, что дело плёвое, – Дин поводит плечами в лучшем духе восточных красавиц, когда встаёт. – Или принцесса Саманта всё-таки хочет завалиться на пустяковое дело вдвоём, чем найти себе что-то своё? – Это тоже я нашёл! – Сэм возмущается, и смотрит на него суженными глазами. Ясное дело, обычно сучится, он, а тут у него нагло отнимают не только задание, но ещё и манеру поведения. – Что упало – то пропало, – шутки выходят плоскими, как его собственные сиськи, которых даже из-за постоянного питания фастфудом всё не появлялось – не то чтобы Дин на это жаловался, просто мысли текли лениво и куда-то не туда. – Ты даже не знаешь, что это может быть! – кричит Сэмми ему вдогонку. – На месте разберусь! Вообще-то, Дину не стоит быть таким самоуверенным, но ему действительно плевать на это. Всё, чего он хочет – чтобы внутри перестало зудеть это чувство, как будто ему чего-то очень не хватает. А вот Детке не хватило бензина, и она, угрожающе чихнув, всё-таки дотерпела до ближайшей бензоколонки, а там – заглохла так упрямо, что пришлось не только наливать полный бак, но и вылезать, чтобы посмотреть, что с ней. Все винтики-шпунтики были на месте, а вот радиатор казался подозрительно горячим, и Импала всё не заводилась, потому пришлось вопить, чтобы кто-то из обитателей бензоколонки поднял свою ленивую задницу и помог откатить машину в сторону, чтобы другим не мешаться, и на пятый матерный вопль перед Дином возникла подозрительно знакомая рожа. И вот тут-то Винчестер чихнул, прямо как Импала, и заглох, потому что слова застряли где-то не там – перепачканный в мазуте Кас в форме работника бензоколонки выглядел не только непривычно, но ещё и неприлично круто. «У-меня-нет-кинка-на-форму-работников-бензоколонки», – повторил про себя Дин раз десять, то ли констатируя факт, то ли пытаясь себя в этом убедить. – Кас, старина, каким ветром? – обрадовался было он, подналегая на Импалу. Кастиэль, пыхтя – всё-таки, мускулатура его была развита на порядок меньше его, диновской, а потому помощь в передвижении машины давалась ему не так легко – закатил глаза, и это оказалось максимумом объяснений. Однако Дина это вполне устроило, потому что когда ты сам неискренен – не может требовать честности от других, Кас был как раз из людей, которые придерживаются этого правила, и если Дину действительно было, что ему рассказать, то он попросту не знал, как это сделать, и нужно ли вообще. «Привет, Кас, я выгнал тебя потому, что в моём брате – кстати, обманом – сидит какой-то левый ангел, и он под моей ответственностью, но я на самом деле не чувствую, что я правильно поступил», – так, что ли? Да за такие формулировки и об стены убивают. Так или иначе, говорить им друг другу было нечего. Во всяком случае, в разгар дня, когда бензоколонка – и какого, спрашивается, чёрта? – была полна посетителей. В идеале, Дину надо было торопиться. Но вместо этого он взял банку безалкогольного – вроде тоже пиво, а такая нереальная дрянь! – и улёгся на заднее сиденье, стараясь думать о чём угодно, кроме суетящегося ангела в комбинезоне. Это было что-то нереальное, серьёзно – жаркий день, лямки на голых плечах… к слову сказать, Дин никогда не видел даже открытых рук Каса – тот всегда ходил в плаще, запакованный, как рождественский подарок. А тут – ключицы, лопатки, шея, руки – вроде бы и немного, Кас, всё-таки, одет, но и всё-таки… Дин задумался о том, что находится ниже, о грудине – интересно, как у него обстоят дела с прессом? – и поперхнулся пивом, потому что мысленно зашёл слишком далеко. Он давно замечал за собой такую странность – наблюдать. Ну, не просто так, а за конкретной личностью, которая никогда не устанет смываться и косячить, а потом страдать и расплачиваться за это. Дин вспоминает, когда это всё началось – и, конечно же, из-за кого. Он столько ему должен, что дыхание спирает. Тысячи жизней не хватит, чтобы отдать. И, к слову сказать, это из-за него могучий воин господень сейчас заливает бензин в бак какого-то джипа вместо того, чтобы охранять свои райские кущи. Кас, вообще-то, не просил его ждать. И ни слова не сказал, кроме этого своего хриплого: «Привет, Дин». Захотелось. Серьёзно, Дину просто захотелось посидеть рядом с Касом – хотя бы немного, они же, кажется, уже давно не виделись (на самом деле всего четыре дня, но казалось – давно), да помолчать даже, потому что с Касом рядом было уютно и до невозможности спокойно, так, как не было ни с кем, никогда, даже тогда, когда он вроде бы ушёл с охоты, а по ночам беспокойно вскакивал, открывал глаза, вспоминая ад, вспоминая Сэмми и думая, что новое дело не за горами – не могут твари просто так оставить ни одного из Винчестеров. Они прокляты своей фамилией, прокляты изначально, но иногда Дин готов с этим смириться. Он не мечтает о семье и нормальной жизни, в отличие от того же младшего брата – когда-то у него была семья, давно-давно, ещё ребёнком, Дин помнит, что это такое, Дин знает, каково это терять, и ему совсем не хочется проходить это заново. У него нет спокойной жизни, но семья – наоборот, есть: несуразный, но неожиданно собранный Гарт, уставший от всего Кевин, рыжая, странная, но замечательная Чарли, и, конечно же, Сэмми, который сучился двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, но ради которого Дин был готов свернуть горы и немного больше. А ещё у Дина был Кас. И он тоже был семьёй. Странной, приходяще-уходящей, но семьёй. – Я освободился, Дин. И тут старший Винчестер опять подавился этой безалкогольной дрянью, но на этот раз кашлял он куда дольше – ровно до тех пор, пока Кас не догадался постучать его по спине. Дин подвинулся, чтобы тот мог залезть на заднее сиденье рядом с ним – выходить куда-то, чтобы поговорить, было, по крайней мере, глупо. – Как ты? – спросил он после недолгого раздумья. Кас смотрел куда угодно, но не на него. Дин давно заметил, что сейчас ангел перестал «пялиться», а ещё – нарушать личное пространство; и всего-то, что для этого требовалось – стать человеком. Вроде бы и самое время вздохнуть спокойно. – Нормально, Дин, – Кас отвечает после довольно долгой паузы, и правды в этом «нормально» – ноль. Дин не пристаёт с расспросами, он просто… понимает как-то, молчаливо и ничего не говоря – понимает. На самом деле, он умеет понимать. У Каса довольно-таки крепкие руки, подмечает Дин, раньше они точно были тоньше. Зачем подмечает – понятия не имеет. – Кас, не хочешь со мной на дело? – выдаёт он быстрее, чем успевает подумать, что и кому предлагает. Кас-человек – ребёнок в плащике, беспомощный, как его ботинок. Но уезжать-то не хочется. …к слову сказать, в этот раз уже-не-ангел практически не ломается. Импала уже почти не фырчит и не упрямится, и когда Дин начинает с ней разговаривать, как с живой, Кас совсем не удивляется. Он уже давно ничему не удивляется, потому что устал – жизнь без благодати удивительна сама по себе, ему столько пришлось испытать и узнать, что сначала он пребывал в полнейшем шоке; а потом как-то постепенно лимит удивления иссяк. Он вытягивает ноги и вспоминает, что так и уехал – в комбинезоне, никому ничего не сказав, и усмехается как-то себе под нос. С благодатью ли, без неё – он всегда остаётся в своём репертуаре: преданным Винчестеру, как пёс, готовым идти, куда бы он ни позвал. Дин этого не ценит, конечно. Но если бы Кас шёл за ним для того, чтобы его ценили… он бы не шёл за ним. Говорить о чувствах о ощущениях – непростительно ванильная ерунда, и хотя Касу страшно хочется рассказать, он всё равно молчит. Вслушивается в музыку и краем уха – в голос Дина. В Арваде, в штате Колорадо, координаты которого скинул Сэм, подозрительно тихо и лениво. Пыль поднимается от колёс, и не-ангел морщит нос и чихает; солнце палит неимоверно, и пожухшие жёлтые листья, кажется, работают на опережение. Ещё не осень, а они уже падать собираются. Жарко. Если так подумать, то в последнее время всё происходит чертовски несвоевременно. Дин отгоняет Детку на стоянку – нечего ей на виду у всех глаза мозолить – и до мотеля идут пешком. Благо, идти недалеко – Касу надо ополоснуться, да и переодеться желательно, но Дин не настолько наивен, чтобы полагать, что у того есть сменная одежда. Дин берёт один номер, только кровати раздельные, и гневно багровеет на предложение хозяина мотеля, оглядывается на Каса чисто инстинктивно, но тот не слышит, а разглядывает пыльные занавески с таким упоением, будто там, по крайней мере, рой пчёл спрятался. Кас начинает раздеваться от двери, и – о Господи-Боже! – кажется, под комбинезоном у него только трусы, но это Дин уже видит, когда тот скрывается в дверях ванны. А лопатки – как у пловца. Может, это из-за того, что где-то там когда-то были крылья? …и тут Дин ловит себя на мысли, что он уже ни черта не думает о цензурном. И понимает, отчего взялись все эти метания по бункеру и острая нехватка чего-то размытого и непонятного. Он просто скучал по Касу. Пока уже-не-ангел плещется в душе, Дин начинает прощупывать почву. Никаких насильственных смертей, ничего необычного – всё тихо и скучно, как если бы у города просто не было своей жизни. Да и убитые – люди в высшей степени скучные. Такое чувство, что какой-то весельчак решил избавить планету от унылости, и – Дин бы тоже так сделал, на самом деле – начал с них. Идеальные семьянины, все мужчины, все шли на работе на повышение и были настолько идеальны, что старшему Винчестеру захотелось радостно блевануть. Может, пойти в морг и посмотреть на то, что от них осталось, как обычно? А потом – навестить безутешных родственников? Да, определённо, так они и сделают, а пока… – Дин, мне нужна одежда! – слышится приглушённый голос Каса из ванной, какой-то хрипло-обдолбанный, чуть пьяноватый, и Дин пытается прикинуть, сколько чувак обходился без горячего душа; шарит в дорожной сумке в поисках хотя бы чего-то, что не будет с него слишком явно сползать. Дин ненамного больше Каса, а потому одежда находится почти быстро, и он уже стучит в дверь ванной. – Кас, я зайду? Ответа не следует, и Дин осторожно и медленно открывает дверь. Нет, в самом деле, ну а что тут такого-то, сколько они уже друг друга знают, да и мужики оба, чего Дин там не видел… только одного он не может понять – почему убеждает себя в обычной вещи так панически, как будто он подросток какой-то, и не подаёт другу одежду, а занимается сексом на родительской кровати. Кас, по ходу, совсем его не услышал, но из душа уже вылез – вытирал махровым полотенцем неопределённого цвета скисшего йогурта мокрые волосы. К сожалению (а к нему ли?) – это несчастное полотенце было единственным, что хоть что-то закрывало, и Дину надо было, наверное, положить к джинсам и рубашке ещё и трусы. – Кас, эй, Кас, приём! – кричит он, сглатывая, и горло кажется каким-то слишком сухим. – Лови! Уже-не-ангел вздрагивает, оборачивается, и реагирует как Сэмми после испытаний, которому что-то кинули, а именно: провожает летящие вещи печальным взглядом. Дин чудом попадает на закрытый бачок унитаза, а потому одежда даже не намокает. – Погоди, я ещё тебе кое-что принесу, – он выныривает за дверь, пока Кас провожает его изумлённым взглядом. Дин сам готов удивиться куда больше. И это мягко говоря. Он выдёргивает из сумки трусы и, открыв дверь ванной, кидает их куда-то, не глядя. Но на этот раз адресат, кажется, ловит их – ну и правильно, а кому захочется ходить в мокром? Дин захлопывает дверь и тихо охреневает. Нет, ясное дело, он не может возбудиться моментально – он-то уже не неудовлетворённый подросток лет пятнадцать как, недостатка в сексе не испытывает, а потому не готов кидаться на каждого, кто покажется ему мало-мальски симпатичным. Нет, Кас выглядит очешуенно даже тогда, когда перепачкан в мазуте и стоит в комбинезоне работника бензоколонки, но это же всего-навсего его старый друг!.. …его старый друг, при виде которого как-то непотребно сбилось дыхание, и сердце замерло, а потом полетело высчитывать миллисекунды. И – Дин напрягся. Именно в том смысле, в котором напрягается всё, когда видишь кого-то, кого… хочешь. Всего-навсего его старый друг, который сейчас натягивает его трусы. Ох мать! – Дин, ты в порядке? – спросил Кас, когда судмедэксперт вышел, оставив их разбираться с останками погибших. Причём «останками» в самом что ни на есть прямом смысле, потому что комья мяса могли принадлежать кому угодно. Да даже непонятно, как вообще получился такой фарш! – Дин, ты в порядке? – уже немного настойчивее повторил уже-не-ангел, когда старший Винчестер ошибочно решил проигнорировать его вопрос. Да нет, твою мать, Кас, я совсем не в порядке! Был бы в порядке – у меня бы не возникло мысли разложить тебя на капоте Импалы и трахать до остервенения! – Да, – отозвался он отвлечённо, облизывая пересохшие губы и вроде понимая, что надо сосредоточиться на деле, но только не получалось у него ни черта. Это всё Рай, Ад и Чистилище – посещение всех трёх «мировых курортов» не могло не оставить на нём отпечаток, но только почему такой гейский?.. хотя, с другой стороны, на других мужиков у Дина определённо не вставал, он даже проверил, переполошившись, хотя смотреть на телефоне гей-порно в наушниках, пока Кас покупал что-то пожрать, как-то не располагало к интиму, но, с другой стороны, если он возбуждался – то возбуждался вне зависимости от ситуации и от того, можно это себе позволить сейчас или нет. Придя в себя, старший Винчестер обнаружил, что Кас треплется с кем-то по телефону, причём, судя по разговору, треплется уже минут как пять, но всё это время не сводит с него настороженного взгляда. Оно и не удивительно – Дин бы сам себе не поверил, что, кстати, было вполне обоснованно. – Да, и это больше похоже на то, что на него упала наковальня, – говорит уже-не-ангел, пока Дин пинцетом выуживает из мяса шнурки. Это останки Билли Хэнкинса, но разве он носил кроссовки? – Если это Сэмми, то передай, что я нашёл какой-то посторонний шнурок, которого явно не должно быть, – Дин поднимает голову. – А если нет – то положи трубку к чертям. Какого ты с ним вообще разговариваешь? Сэм что-то вопит, и это похоже одновременно на «может, потому, что мы друзья, Дин?!» и на «закройся уже, Дин!», но старший Винчестер игнорирует возмущение младшего. Раз орёт – значит, слышал, что он сказал. А раз слышал – значит, уже пытается что-нибудь найти. Спустя пять минут повисшего молчания Кас только немного виновато пожимает плечами. Сэм ничего не нашёл. Значит, самое время отправляться по родственникам погибших. И там – ничего нового, только заложенные красные носы и печальные глаза, а ещё – трёхчасовая лекция о том, каким же замечательным человеком был несвоевременно почивший. К концу дня у Дина хорошие слова начинают лезть из ушей, а просто печальный взгляд Каса становится ещё и перепуганным, потому что тащиться рядом со злым и малость непредсказуемым охотником – удовольствие не из приятных. Они не разговаривают, но не потому, что им не о чем – наоборот, существует множество тем, которые стоило бы обсудить, но как-то так получается, что время лгать ещё не прошло, а говорить правду – не настало. Дин не любил недоговорки, но сейчас они были лучшим решением. Таким… человеческим. Закатиться в паб – хвала небесам, он тут есть! – было идеей Дина, потому что Кас всё ещё шугался больших скоплений людей. Нем, им, конечно, надо было соблюдать осторожность, но если бы тут была обнаружена какая-то радиоангельская активность – Сэмми бы это уже просёк и сообщил. – Ты будешь пиво? – плюхается за барную стойку старший Винчестер, и уже-не-ангел кивает. Сам Дин бы выпил чего покрепче, но он не пьёт на работе. За исключением тех случаев, когда не наступает полнейший пиздец. В пабе к нему подкатывает симпатичная светловолосая официанточка, и Дин посылает ей пару одобряющих ухмылок, но это всё, на что его сегодня хватает. Единственное, чего он действительно хочет – так это прийти и завалиться спать, и дрыхнуть так долго, как позволит ему организм. На самом деле, для охотника это – непозволительная роскошь, но Дин слишком вымотан, чтобы думать ещё о чём-то – он лениво потягивает пиво, иногда искоса смотрит на Каса, иногда – на девушку, которая так старательно улыбается ему искусно подкрашенными губами. – Она мне не нравится, – громким шёпотом говорит уже-не-ангел, когда девушка уходит к другому столику. – Она странная. – Потому что смотрит на меня, а не на тебя? – фыркает Дин. – Ревнуешь, Кас? Фраза звучит двусмысленно – по крайней мере, для него самого – а Кастиэль надувается, как обиженный ребёнок, только уже без его извечного плащика. Этот плащ был как часть его грёбаной ангельской сущности, и когда исчезла благодать – он сменил его (надо было бы употребить «проебал», поправил себя Дин тут же) на куртку. – Да ладно, не дуйся, лучше пей, – он подвигает к уже-не-ангелу собственную бутылку. Пива больше не хочется, но и смотреть, как Кас касается обветренными губами того места, где пару секунд назад были его собственные губы, Дину нравится. Он бы даже улыбнулся, только скулы кажутся замороженными и чужими. До конца вечера он уже не улыбается никому. Когда они приходят в мотель – не разговаривают, просто молча раздеваются и расходятся по своим кроватям; Кас засыпает, как только его щека касается подушки, а Дин долго глядит вперёд, на подоконник, и внутри у него копошатся, как черви, опасения – липкое и мерзкое чувство того, что он опять ошибся, опять сделал что-то неправильно, не так. На самом деле, пусть Кас и выпустил левиафанов, пусть и скинул ангелов с небес – кто ж может вечно следить за этим наивным и упёртым пчеловодом – самую большую свою ошибку он совершил намного раньше. Когда выбрал его, Дина. Когда спас его. Когда просил у него помощи. Когда услышал его молитву и, более того, решил на неё откликнуться. Сам Дин умел ошибаться как никто другой, но раньше сомневался, что это передаётся через прикосновения. И хоть шрама на плече уже давно не было – он исчез каким-то магическим образом, Дин даже и не помнит, когда и почему – но если приложить туда ладонь, в глазах – по памяти – вспыхивает яркий, синевато-белый свет. Если это не передаётся при прикосновениях, то тогда Дин просто чертовски заразный. А может, надо уметь трогать душу. Так или иначе, а так, как ошибаются эти двое, не ошибается никто. Он закрывает глаза и думает-думает-думает, и за шторой уже, кажется, начинает медленно алеть рассвет, и только тогда, скомкав все простыни и устав ворочаться, он забывается беспокойным сном. Дину снится желтоглазый демон, снится Аластор и крючья, намертво зацепившиеся за его собственные рёбра, снится огонь и крики, снится кровь на своих руках – тридцать лет мучений тела и десять – мучений души, снится тысяча лет искупления, которые проходят даром – Дину снится всё, чего он боится, он дышит прерывисто и беспокойно, видя лицо Сэма, сгорающее в огне, словно старая фотография, видит шрамы на лопатках Каса – свежие и кровоточащие, как если бы из него только что голыми руками выдрали крылья – Дин задыхается, ему нечем дышать, и он бы бежал, но только крючья впиваются в рёбра и при каждом вдохе входят всё глубже, но только Аластор смеётся, точа нож, а на соседних столах лежат его отец, мать, Бобби… … Дин не кричит только потому, что у него не хватает голоса – давится им, хрипит, и… просыпается. Он не шугается только потому, что ещё не совсем пришёл в себя. Кас сидит на краю его кровати, рядом, почти касаясь бедром бедра, и вглядывается в его лицо, и рассветные тени пляшут на его лице, делая его до невозможности осунувшимся и бледным. – Кас? – зовёт Дин тихо, просто чтобы удостовериться, что он может говорить. Ему хочется сказать многое: как он устал, как ему это всё надоело и насколько ему хотелось бы сдохнуть, но только в том случае, если бы он был уверен, что на этом всё закончится. Но ничего не закончится, ему снова надо продолжать бороться чёрт знает за что, даже не видя в этом смысла, и это чертовски выматывает. Дину хочется сказать, но он – не может. Уже-не-ангел прикасается двумя пальцами к его лбу скорее по наитию – Дин не ранен, а у Каса нет моджо, чтобы его излечить. Но это действует действительно успокаивающее – безумие отступает вспышкой сине-белого света в глазах. До того времени, как солнце поднимается над крышами домов Арвады, Кас сидит на его кровати и молчит. Становится немного легче. Днём Дин делает вид, что ничего не произошло, и уже-не-ангел подыгрывает ему – стоило только стать человеком, как Кас приобрёл свою лошадиную дозу чуткости, хотя всё ещё иногда не понимал, где стоит не то что промолчать, но не договорить. Но это касалось других людей – а с Дином у них был идеальный баланс. А ещё – идеальный контраст. Праведный грешник и грешный праведник – совсем не одно и то же, хотя и близко. Ближе, чем хотелось бы, ближе, чем нужно – может, потому между ними и творится что-то такое, что никакому описанию не поддаётся – потому, что они похожи и различны в своей похожести до невероятного. Они завтракают в том же пабе, которое утром как-то неожиданно приобретает вид благонравного заведения, и официантка снова строит глазки Дину, но Кас на этот раз не хмурится, а только наклоняется, чтобы что-то подобрать. Он шепчет Дину всего пару слов, наклоняясь почти вплотную, а потом, махнув рукой на прощание, выходит. Дин допивает свою утреннюю двойную гадость и ждёт, когда блондинка поймает его взгляд. Через пять минут он дожидается её у чёрного входа, даже немного приободряясь, потому что день может начаться очень даже хорошо. – Как тебя зовут, детка? – спрашивает Дин, отвлекаясь от быстрых жадных поцелуев, и девушка, закидывая одну ногу на его бедро, кокетливо улыбается. – Кармилла, – облизывает пухлые губы. – Ммм, – Дин усмехается, поглаживая её по бедру свободной рукой. – А когда у тебя день рождения, Кармилла? Ты же не хочешь, чтобы меня посадили за растление несовершеннолетних? – он посылает ей одну из самых соблазнительных своих улыбок, и она улыбается в ответ; заправляет прядку за ухо, трётся грудью о его грудину – тысяча быстрых незаметных движений, которые обычно всегда срабатывают на ура, заставляя мужчину забыть если не обо всём, то о многом, и сосредоточиться на том, что находится в его штанах. – Не хочу, – она охает, когда Дин забирается рукой под её юбку. – Двадцать пятого августа. Он гладит её сквозь ткань трусиков медленно и уверенно, но дальше не продвигается. – Двадцать пятого? – переспрашивает задумчиво. – А что ж у тебя в паспорте совсем другое написано? Официанточка меняется в лице всего за одну секунду, собирается отскочить, но Дин крепко прижимает её к себе, надеясь, что пронесёт – из оружия у него целое нихрена. Но Кас срабатывает быстро, даже поэтично в некотором роде – отсечённая голова со светлыми лохмами от удара красиво летит в мусорный бак. Вообще Дин не любит делать подобные вещи в подворотнях, и он сейчас об ухаживаниях, а не об убийстве нечисти, но не собирался же он спать с тварью, в самом-то деле. Это только Каса на экстремальных тёлок тянет, Дин предпочитает что-то поспокойнее (если забыть об ангеле и амазонке, конечно). – Отлично сработано, Кас, – он хлопает уже-не-ангела по плечу. – Самое время убраться отсюда. Детка на стоянке довольно фырчит, когда Дин поворачивает ключи. Кажется, ей совсем не понравилось в Арваде. – Как ты догадался, что это гуль? – спрашивает Дин, когда они выезжают на шоссе, и Кас преисполняется гордостью. Он-то и гуля впервые вживую видел, а догадался, когда крутой-охотник-Винчестер ушами хлопал! – Я вчера поговорил с персоналом, сказали, что Кармилла в последнее время стала странно себя вести, говоря «последнее время», я имею в виду, что это началось за день до того, как обнаружилась первая жертва, – Кас увлечён, и это действительно здорово. – Потом я узнал, что все они были посетителями, а пропадали тогда, когда у неё была короткая смена, ещё я поговорил с Сэмом, и он сказал мне, кто это может быть. И, наконец, она оставила свой паспорт вчера на углу барной стойки – кажется, ей надо было уладить какие-то формальности, и он нужен был ей, и когда ты передавал мне пиво, то задел его локтём. Он упал, и я подумал, что таким образом можно вывести её на чистую воду, вот только до конца не был уверен, что это действительно она. Но я решил убедиться, и… – Всё, всё, Кас, хватит! – Дин шутливо отнял руки от руля. – Я понял, что ты, чёрт возьми, гениален, но между гениальностью и занудством очень тонкая грань, а потому прекращай нудить, ладно? Кас замолкает и утыкается носом в окно, но тишины хватает всего секунд на пять. – Дин, бункер в другой стороне, – зовёт он, и старшего Винчестера почему-то дёргает. А ведь и правда в другой стороне. Куда он, в таком случае, едет? Дин напряжённо уставился на дорогу, словно там могла быть подсказка, но впереди виднелся только зад чёрной машины с пляжным зонтом, торчащим из багажника. – Кас, ты ведь видел океан? – спросил он ни с того ни с сего, чувствуя, как пальцы сами собой начинают нервно отстукивать по рулю мелодию «Fallen Leaves». И чёрт его знает, почему он вспомнил её именно сейчас. И чёрт его знает, почему ему хочется, чтобы Кас сказал «нет» – тогда бы он мог забросить всё к чертям собачьим и нестись хотя бы в ту же Калифорнию, к Тихому, чтобы показать, что это что-то такое невозможное и огромное. Но Кас, конечно же, видел океан. А ему надо возвращаться – Сэмми не ждёт. – Я бы хотел увидеть его снова, – говорит Кас тихо, и внутри у Дина всё как-то странно замирает. И вроде бы «да чего тебе ещё надо?!», но Дин не может просто так сорваться. Ему хочется нереально – через гору Джинеси, проезжая Юту, останавливаясь на бензоколонках и питаясь всякой ерундой, но он не может вот так. Дин уже никак не может, на самом деле. Не может понять, что ему мешает. На звонке телефона уже-не-ангела стоит стандартная мелодия, а потому перепутать его с телефоном Винчестера невозможно, и Кас берёт трубку чуть погодя, запутавшись, в каком из карманов у него что лежит. – Кас, это я, Сэм, – слышится приглушённо, и Дин чуть не давит по тормозам от неожиданности. – Да какого ж чёрта? – ворчит он, переключая скорость. – Кас, спроси у него, он ещё помнит, что у него есть старший брат? Кас улыбается уголками губ и включает громкую связь – его всегда немного забавляли эти беззлобные перепалки между братьями. – Дин, я тут ещё кое-что нарыл, а раз ты там всё равно рядом… – Сэмми, видимо, сразу включается в ситуацию. Да и вообще, он наверняка руководствовался чем-то вроде «раз Дин за рулём, почему бы не позвонить Касу?», так что злиться на него можно будет потом. А может, и вообще не нужно – Дин ещё не разобрался в собственном настроении. – Ну? – тянет он, видят, что младший брат не продолжает. – Гарт звонил, он считает, что в Монтерее есть дельце по нашей части, – Сэмми чем-то шелестит на том конце провода. – Детей косят болезни, причём на эпидемию это не похоже. Они просто попадают в больницу с пневмонией – чаще всего с ней, я имею в виду – и медленно начинают таять на глазах. И, чтобы ты не сомневался, что это по нашей части – точно такой же случай был около семнадцати лет назад, тогда от истощения погибло четырнадцать детей, и никто так и не понял, почему. – Штрига? – Дин резко крутанул руль влево – слушая Сэма, он чуть не проехал нужный поворот. – Мы едем, Сэмми, но скажи, с чего ты решил, что Монтерей – это рядом? – Не ворчи, – отозвался младший брат донельзя пакостным голосом, отключаясь. Кас снова уставился в окно. …наплевать на то, откуда Сэм знает, что они с уже-не-ангелом сейчас едут куда-то вместе, наплевать на всё остальное – Дин давно уже не ездил на тачке больше четырёх часов, давно перед ним не сменялись калейдоскопом штаты, и, наверное, он даже немного соскучился по жизни на колёсах. Это можно оставить, конечно, но из крови уже не вытравишь – всё-таки, Дин почти всю свою жизнь провёл так. – Дин, а Монтерей – это не там, где залив в Тихий океан? – внезапно нарушает молчание Кас. Старший Винчестер кивает, и утраченное было настроение взлетает выше плинтуса, что уже само по себе непривычно. Всё-таки, Сэм – очень чуткий засранец. Первый раз они останавливаются где-то у Айдахо, потому что Детке срочно надо «перекусить», и Дин с ней в этом вполне солидарен, да и Кас пусть и молчал всё время, но пение желудка выдавало его немилосердно. Пока Дин шатался по маркету, доверив Касу такую сложную работу как сунуть шланг в бензобак Детки (прости, малышка, я надеюсь, он будет нежен, не удержался от замечания старший Винчестер, прежде чем смотылять), солнце медленно и предательски решило, что пора ему и честь знать – начало закатываться за горизонт, как коварный круглый блин. Такими темпами они будут в Монтерее завтра к вечеру, а может быть, если Дину приспичит поспать – к утру, потому что до Калифорнии плюс-минус пятнадцать часов, если передвигаться со скоростью бешеной улитки и нигде не останавливаться. Нет, Дин, конечно, был «за» спасение мира, всеми руками, но нельзя никого спасать, когда ты дальше своего носа ни черта не видишь, потому что в глазах от бессонных ночей всё расплывается. Он набирает побольше воды – лучше уж никакого пива, чем эта херь безалкогольная – и парочку бургеров, которые просит разогреть. Продавщица улыбается ему, и Дин закатывает глаза, когда она отворачивается – пристальное и безукоризненное внимание женского пола начинает немного утомлять. Кроме того, вспоминает Дин совершенно некстати, Кас всё ещё ходит в его трусах. И это… блять. К Детке Дин подкрадывается незаметно, но лучше бы он этого не делал – Кас, закрыв глаза и откинувшись на переднем сиденьи, напевает что-то себе под нос – едва слышно бурчит, Дину приходится напрячь слух, чтобы разобрать слова. – Ангелы идут по церковным плитам, быть ли мне живым или быть убитым? Ставят свечки тени моих деяний, не молитв достойных, а покаяний… И хорошо, что на заправке в это время и нет почти никого – не надо срочно запрыгивать в машину и отъезжать, чтобы не мешаться остальным; Дин наклоняется, чтобы не шуршать пакетом, вглядывается в лицо падшего. Ну да, то, что привычно ему, Винчестеру, с самого детства, кажется сейчас бывшему ангелу диким. Это нормально – не желать упасть. Это нормально – бояться того, что ты можешь умереть. И Дин – он тоже немного боится, потому что он-то с Сэмом постоянно выбирались с того света, с самой грани – и кто знает, получится ли это у самого Каса? Вся эта идея с тем, чтобы взять его на охоту, моментально становится какой-то дикой. – У святых от гнева темнеют лица: «Как посмел ты, грешник, сюда явиться? Сатаною жил – сатаною сдохнешь, вот потеха, если хоть pater вспомнишь», – мурлычет себе под нос Кас. У Дина хреново с латынью, но ровно настолько, чтобы иногда ошибаться в склонениях, однако вполне уметь по ней читать – и он прекрасно помнит, что по-латыни это слово значит «Отец». Дину даже интересно – Кас умирал столько раз, столько раз шёл на верную смерть – не об Отце же он думал, не о том, который от него отвернулся? …Дин не может удержаться от того, чтобы мерить Каса по себе – измерять его ошибки своими, его чувства – ощущениями самого себя. Это неправильно, наверное, но так легче даже как-то, понимать, что он не один такой: сначала неуклюже-потерянный, верящий в отца и лишившийся его, потом – решительный, повторяющий о том, что судьбу можно изменить – каждый этап своей жизни он проходил сам, а потом оглядывался – идёт ли Кас за ним следом. Нет, Дин не верил во всякую там глубокую связь, что ему, делать больше нечего, что ли? Он просто вглядывался в лицо уже-не-ангела, почти физически чувствуя ломающую того изнутри боль – всепоглощающую и пустую боль, вину и невозможность исправить то, что натворил – и ему до дрожи в голосе хочется сначала долбануть Каса башкой об стену, а потом спросить: «я тебе что, зря верю?!» Но он молчит. Дин всегда молчит в такие моменты. Просто просовывает руку через открытое в машине окно и прикасается двумя пальцами ко лбу в этом исцеляющем жесте, который у него никогда не сработает. Он даже не удивляется своим действиям, потому что привык делать всё по наитию – а вот Кас, наоборот, дёргается, распахивает глаза и вперивает в Дина взгляд недоумённый. Вроде бы и объяснить надо, что на него нашло, но Дин поступает круче – он просто пялится, без слов и так, как они обычно играют в гляделки – прямо и «внутрь». Должно стать легче. До Монтерея остаётся примерно день пути. – Знаешь, – Кас поворачивается к нему спустя полторы сотни миль полного молчания. – Я тут песню одну слышал. Дину хочется сказать: «поздравляю», рявкнуть даже, но это будет слишком грубо по отношению к ангелу, который ни в чём не виноват. Ни в том, что не умеет делать правильный выбор, ни в чём-то там ещё – это Дин, падая, его за собой потянул, и всё тут. Он сцепляет зубы и кивает, показывая, что внимательно слушает уже-не-ангела. – Она как хронология моей жизни в некотором роде, – он задумчиво замолкает, подбирая правильные слова. – Точнее, времени, когда я почувствовал себя живым. Это ударяет по ушам набатом – Дин слишком хорошо знает, что значит «существовать, не живя». Иногда ему страшно хочется верить, что всё в порядке, что всё исправится, но потом в башке всплывает тот две тысячи четырнадцатый год, тот Кас, те события, и Дину думается, что они действительно недалеко от них ушли – Кас пал, в Сэме сидит какой-то левый ангел, а мир катится ко всем чертям. Всё-таки, раньше было легче как-то, а сейчас от груза ответственности Дину казалось, что он скоро сломается пополам. – Что за песня? – спрашивает он всё-таки, решив, что ему… хочется это знать. – Ты слышал начало, – Кас пожимает плечами. – Но сейчас в голове моей крутится другая её часть. Помнишь, когда ты и Сэм встретили на небесах Джошуа? О, ещё бы не помнить, фыркает сам себе Дин. Никогда он ещё не был так зол. Чего он ожидает меньше всего – так это того, что Кас снова подмурлыкивать себе под нос начнёт. У него голос такой хриплый, и фальшивит он малость, но старается. А Дину кажется, что каждое слово на коже клеймом выжигают. Или не только на ней. – Ночь уходит в небо кадильным дымом, ангелы от Бога несут ответ, разум вопрошает неумолимо – может, никакого там Бога нет?… И опять это «мне-близко-я-тебя-понимаю». Дин никогда не говорит Касу, что понимает его – вроде бы, об этом даже и говорить не нужно, да и Винчестер просто надеется, что Кас знает это. Потому что от понимания этого ни холодно, ни горячо. До Монтерея остаётся шестьсот девять миль. – А ещё я путешествовал автостопом, – что в Касе плохо, так это то, что он начинает говорить ни с того ни с сего – видимо, это последствия того, что теперь он не может появляться где угодно в самый неподходящий момент, шугая Дина на другую сторону комнаты (если это, боже сохрани, комната). – Думал, у меня получится сбежать. Или найти что-то. Я сам не знаю, что я ищу, Дин. У вас, людей, всегда так? Да ни черта не так, просто ты ненормальный, хочется огрызнуться Дину, точно такой же ненормальный, как и я. – Хреновые из нас люди, Кас, – получается хрипло и через силу. Ниже и выше всего человеческого. Дин не прерывается на сон, поэтому они добираются до Монтерея к девяти часам вечера следующего дня – как раз тогда, когда идти хотя бы в ту же больницу уже поздно; Дин привычно просит один номер, Кас привычно пялится на занавески, хозяин мотеля подмигивает и спрашивает похабщину, но на его слова никто даже не реагирует. Дин чувствует себя разбитым куда больше, чем раньше, и единственное, что ему хочется – это зарыться носом в подушку и послать весь мир к чертям. Впрочем, именно так он и делает. Однако, он не может заснуть достаточное время для того, чтобы понять: Кас слишком долго стоит под душем. Чтобы смыть дорожную пыль и грязь, обычно хватает и десяти минут. Чтобы смыть грязь, которая расползается внутри, не хватит всего времени мира. Кошмары с каждым днём становились всё ярче, обретали новые краски и подробности, и Дин, задыхаясь от переизбытка воздуха, просыпался несколько раз за ночь – лежал, глядя в потолок и пытаясь отдышаться, и ещё вслушивался в каждый шорох. Мерное дыхание спящего уже-не-ангела немного успокаивало. Только вот он не спал. Но откуда знать Дину, проваливающемуся в пучину своего собственного ада, то, что Кас сидит на краю его кровати и ждёт – ждёт, когда Дин снова начнёт задыхаться, чтобы тронуть его, чтобы разбудить, чтобы сделать хоть что-то сейчас, когда он не может ничего. Но откуда знать Дину, что ему не всё равно. Да неоткуда. Дин ненавидит, когда кто-то путается у него под ногами, даже если этот кто-то – симпатичная темноволосая охотница, которая прибыла в город днём раньше по просьбе того же Гарта. Старшему Винчестеру хочется открутить непоследовательному засранцу башку, потому что двое (с половиной, если вспомнить Каса) охотников по разные стороны баррикад и с разными методами работы рядом не уживаются, а только продолжают друг другу мешать. Охотница по имени Эльза посещает больницу и смотрит на детишек, в то время как Дин и Кас ходят по их родственникам – вычислить штригу сложно, но можно облегчить себе работу, если разобраться, кто может быть следующей жертвой. К вечеру становится понятно, что в больнице надо дежурить, но Кас уже клюёт носом, всё ещё не научившись распределять возможности своего тела и пользоваться ими, и Дин с Эльзой остаются в больничной кладовке до тех пор, пока не утихнут все посторонние шаги. Дин очень надеется, что под понятие «священная сталь» входит ангельский клинок, а если не входит – то хотя бы на то, что у Эльзы есть запасной план. Дина дёргает. Он сам не понимает, почему внутри все внутренности сворачиваются в один большой беспорядочный клубок – он бы списал это на волнение перед охотой, если бы это была первая в его жизни штрига, но нет, он и богов убивал – тогда почему? Дина дёргает, Эльза следит за ним краем глаза, но не говорит ничего. Она умная девочка, несмотря на то, что ей только-только исполнилось двадцать – она прекрасно понимает, что если начать лезть в чью-либо жизнь, потом уже из чужого дерьма не выберешься. Что-то в палате номер восемнадцать грохает, и именно так штрига обнаруживает себя. Да, ангельский клинок – это определённо священная сталь, Дин автоматически вытирает его о внутреннюю сторону куртки, даже не пытаясь спросить себя, зачем он это всё сделал – а штрига, судя по тому, как легко удалось её убить, была из «новых». Как ими становятся, старший Винчестер не знал, и знать не хотел. Эльза потрепала его по плечу. – Спасибо за помощь, – улыбнулась. – Теперь можешь бежать. На самом деле, Дин только этого и ждал. Он срывается с места, потому что привык доверять своим грёбаным предчувствиям. В последнее время они почти никогда не подводят. Кас встречает его на пороге широченной улыбкой и рассказом о том, как он ходил за пирогом – оживлённо жестикулируя, он показывает удивлённого продавца, меняя голоса, передаёт чужие интонации; ещё – хвастается Дину, что ему наконец-то не хочется ни есть, ни спать – совсем как когда он был ангелом, и глаза у него такие дурные, радостные… …кулак с размаху прилетает в челюсть, голова Каса дёргается, но при этом он умудряется удержаться на ногах – смотрит искоса, всё ещё с этой дебильной улыбкой, а Дин чувствует, как будто ему в рёбра засунули бур, и сейчас прокручивают, сметая и смешивая всё, что можно. Он помнит эти глаза, он видел эти глаза, он бы всё отдал, чтобы больше никогда их не видеть, но всё возвращается на круги своя, всё равно возвращается, как бы там не истерила та очкастая сучка судьба – меняются только детали, а смысл всегда остаётся тот же; Дин отшвыривает Каса на постель и кидается к его куртке. – Где? – шипит охотник, но Кас вытягивает ноги на кровати, с усмешкой наблюдая за тем, как тот выворачивает его карманы. – Где было – там больше нет, – доверительно сообщает он, и лучше бы молчал, потому что Дин петухом налетает сверху, притирает Каса к кровати, сжимая за грудки, и трясёт. Уже-не-ангел наблюдает за его лицом со спокойным интересом, и эта чёртова улыбка до ушей вызывает у Винчестера тошноту. Ему хочется вопить, «почему-почему-почему», почему, когда всё можно изменить, почему, если должен быть другой выход – почему он опять видит это? – Кас, скажи, что это первый раз, пожалуйста! – получается хрипло и как-то жалобно, Кас смеётся, снова вот так вот странно смеётся-смеётся-смеётся, и это уже начало того-надломанного-Каса, которого он видел когда-то. – Я думал, что ещё одна доза – и я буду в порядке, – Кас подтягивается выше по кровати, подаётся бёдрами вперёд. – Клянусь богом – это будет в последний раз! «Just one more hit, and I'll be fine. I swear to God, this'll be my one last time!» – проносится в голове голос Бенджамина Ковалевича, и внутри всё сжимается. И затихает. Дин чувствует, что он падает. Он давно уже падает вниз, falling inside the black, и это у него в голове тоже эхом отдаётся. И гнев затапливает ровными волнами, и дышать нечем – снова, опять, как тогда, когда он горел, и кожа его плавилась воском, и сейчас точно так же всё плавится внутри. Это безумие-безумие-безумие, и эти глаза дурные, сумасшедшие – да зачем, зачем, ты же обещал, что справишься, если бы я только знал!.. …да даже если бы и знал – Дин бы всё равно ничего не смог сделать. Так уж вышло, что всегда, когда есть выбор, он выбирает Сэма. И сейчас – если бы он позволил Касу остаться, возможно, этого бы и не было. Он бы не вспоминал, он бы всё ещё продолжал верить, он бы… …да он его собственными руками доламывает, а Кас – покорный, послушный, полуживой – позволяет. Дин прикусывает губу до крови, не замечая этого. – Прости, – шепчет-шипит-рычит. – Прости за то, что я всегда выбираю не тебя. Это – дань безумию, которое поглощает их двоих с головой. Нельзя вернуться из Чистилища, чтобы оно не оставило отпечаток. Нельзя быть привязанным к кому-то сильнее, чем всей душой, и оставлять это. Ни черта они, на самом деле, не смогли изменить. – Праведны наши деяния, но лишь до тех пор, пока мы продолжаем верить в это, – со смешком выдаёт Кас, притирается как-то так ближе, перехватывает его руки за запястья, тянет – Дин просто не удерживается, Дин падает на локти, падает сверху, лицом к лицу, и от Каса пахнет табаком, а ещё – потом, и губы у него обветренные, и раз уж ты сам так захотел, сам это начал – почему бы ему, Дину, не продолжить? Он кусает его, кусает до крови, слизывает, прижимается к губам, врывается в рот – раньше ему когда-то хотелось быть аккуратным, хотелось – нежнее, потому что Кас – ангел, потому что он – перепуганный ребёнок в плаще, но теперь уже охранять нечего, и всё, что может делать Дин – держать его за запястье, пока они вместе проваливаются в бездну, пока они дрожат на ветру, как эти пожухшие листья в забытом богом городке, на забытой богом планете, Дин просто будет его держать крепко, до синевы за запястьях, и не отпустит, пока будет жив. Он вжимает Каса в кровать, врывается в рот языком грубо, жарко и влажно, звуки получаются какими-то слишком… просто слишком, Дин почти трахает языком рот уже-не-ангела, грубо и властно, и эта сраная безысходность в каждом прикосновении, и от неё хочется блевать, а ещё – орать на звёзды матом до хрипоты, но только на этих ёбаных звёздах уже никого не осталось, никто не услышит – а вот приглушенное касовское «не уходи» слышно даже слишком хорошо, и внутри у Дина всё воет раненым зверем. Потому что Кас нуждается в нём больше, чем в чём-либо другом, потому что и тогда, в том два-ноль-один-четыре, и сейчас – он остаётся с ним и за него. И Дин не достоин этой ненормальной преданности, и он трётся пряжкой ремня о пах Каса, а тот дышит жарко и прерывисто, цепляясь за его плечи с отчаянием утопающего. I never once thought, I'd ever be caught! Staring at sidewalks, hiding my track marks! I left my best friends, or did they just leave me? А Дин будет – не рядом, а просто будет, так долго, как сможет, и это всё, что он может сделать для Каса, когда ему нужно куда больше; он дрожащими пальцами стягивает с него штаны вместе с трусами, точно так же лихорадочно пытается снять одежду с себя – Кас не помогает, а больше мешает, и пальцы у него тоже дрожат, и зрачки дрожат, и он такой полусумасшедше-горячий, такой лихорадочный, Дину хочется запомнить его таким и больше никогда не видеть, потому что это всё, это финиш, дальше – бездна и возвращение к тому, от чего они так упрямо убегали. У Каса на запястьях остаются синяки, и боль он воспринимает заторможено – не хватает одного галимого презерватива, чтобы свести дискомфорт к минимуму, но ни Дина, ни Каса это сейчас ни черта не волнует, потому что это такая своеобразная попытка «ещё-ближе-когда-нельзя», потому что хочется кричать во весь голос, и это – это тоже кошмар, горячий и страшный, когда ангелы падают, когда тот, самый нужный, извивается под ним, и Дин уже видел это лицо у другого, разбитого на осколки Каса, когда он хочет сохранить и удержать, причинить как можно меньше боли, но уже-не-ангел почти хнычет, и нельзя ещё больнее, чем началось тогда, когда Дина вытащили. Он кусает его за плечи, за подбородок – везде, где может дотянуться, кусает больно, вбивается до основания, и в этой близости есть какой-то немой крик, от которого они оба задыхаются. Задыхаются и тогда, когда Кас заходится в беззвучном крике удовольствия, а Дин рычит; тогда, когда падают на кровать – Дин не знает дозу амфетамина, которую принял Кас, но прекрасно осведомлён, что этот ублюдок ещё продолжительное время не будет хотеть спать. А ещё он знает, что, несмотря на все увечья, которые Дин ему нанёс, несмотря на то, что Кас почти хныкал он непривычной боли, это был лучший секс в жизни ангела даже из тех, которые будут потом. Дин в старших классах тоже баловался – и таблетками, и травкой – он знает. А ещё он знает, что у него внутри взрывается пустота. – Кас, – зовёт он хрипло, чувствуя, как странно влажнеют глаза. – Помнишь, я когда-то просил тебя не меняться? – Я тебе солгал, сказав, что не изменюсь, – соглашается Кастиэль, цепко сжимая запястье охотника. – Я не в обиде, – Дин усмехается, переползая немного ближе. – У меня теперь к тебе другая просьба. «Ангелы идут по церковным плитам, морщатся брезгливо моим молитвам». «Ты говорил, что есть оно, реально, нам судьбой дано, теперь скрываешь истину такую. Когда я жил тобой, бывало, святая тьма нас укрывала, и каждый вздох наш словно «аллилуйя»...» – Если падаешь – держись за меня, окей? – продолжает Дин тихо. Кас утыкается носом в его плечо. Новоиспечённому человеку можно простить слёзы – хотя бы потому, что он просто не знает, как их контролировать. Дину остаётся верить в то, что этого больше не повторится. В Монтерее их больше ничего не держит, наоборот, звонил Сэм, сказал, что Кевин выудил что-то важное из ангельской скрижали, а значит, Дину надо как можно скорее оказаться в бункере. Он захлопывает багажник и смотрит вперёд – Кас, идиот, в обуви и одетый стоит по колено в воде Тихого Океана, и она холодная, потому что ещё непростительно рано, и даже солнце не показывается. Дин решил – они подождут до восхода и поедут. Дин хочет, чтобы солнце больше не поднималось. Дин уже говорил, что Кас ему нужен, говорил не раз, но ему хочется сказать это снова, так сентиментально хочется выдать что-то в стиле «я с тобой», но это будет ложью. Дин не с ним, не рядом, а где-то там, на расстоянии вытянутой руки, потому что у него есть те, кто нуждается в его заботе больше. В горле, кажется, застывает комок, и Дин смотрит на фигуру Каса, стоящую по колено в воде, и понимает, что он никуда не уходит, и это понимание даётся ему с превеликим трудом. Дин просто хотел, чтобы всё получилось иначе. «Прости, Кас». В следующий раз, когда они разговаривают по телефону, на плечи Дина падает весь мир. И как-то так получается, что всё выходит ещё хуже, чем изначально. Дин остаётся один с этим миром на плечах, с пониманием, что надо что-то делать, но невозможностью сделать даже самую малость. – Я снова ангел, Дин. Они вместе в падении, но когда кто-то из них поднимается – он непременно тянет другого за собой.