Оркестр боли

      Тело, перевернутое носком сапога, бессильно распростерлось предо мной. Ты изменился, не правда ли, Ходжо? Так же, как и я. Склоняюсь, чтобы быть еще ближе к тебе. - Так гораздо лучше, - признаю я и рассматриваю свой шедевр, скорчившийся от страха перед новой болью. - Можешь подняться, Ходжо. Ты упираешься руками в пол, и в пальцы впиваются осколки пробирок, содержимое которых уже не определить. Врезаясь в кожу, они добавляют несколько свежих мазков к пятнам крови вокруг тебя. Хриплое дыхание подсказывает, что ты не поднимешься на ноги без посторонней помощи. Но каждый из нас проделывает свой путь в одиночестве, и ты, и я… ***       Холод и тьма. Жесткая кровать, ровное гудение аппаратуры, предназначение которой я не знаю, мешает уснуть. - Папа? – тихо зову я, когда различаю приближающиеся к комнате шаги. Дверь медленно открывается, и на пол падает полоска света. Мне знакомо это сияние, то самое, что окружает тело, когда ты меня исследуешь, папочка. - Сэфи! Ты еще не спишь! – ты немного нервничаешь и садишься на кровать, которая выглядит не привлекательнее операционного стола. - Здесь очень шумно, - пытаюсь я оправдаться, и ты снова поднимаешься, чтобы начать рыться в многочисленных шкафах, заставленными химикалиями, заваленных книгами и тетрадями, исписанными неразборчивым почерком . - Это поможет, - объясняешь ты, вводя иглу в предплечье, а потом гладишь по голове. Я тебя обнимаю и, как всегда, касаясь твоего белого халата, грежу, что ко мне снизошел ангел: - Я люблю тебя, папочка! - Оставь меня, хватит, - ты отстраняешься. Опять я чувствую себя так, словно сделал что-то неправильно. - Я скучаю по маме, - говорю я и не могу поймать твой взгляд. - Она нас бросила, теперь твоя мама – Дженова. Ложись. И пока глаза не начали слипаться, я вижу, как ты стоишь и ждешь. Я больше не задаю вопросов, которые могут рассердить тебя, потому что в последний раз, когда это случилось, ты связал меня кожаными ремнями и оставил на ночь. Так бывает, когда нельзя уснуть у мамы на руках. Плечо побаливает, я поглаживаю его. Ко мне часто приходят видения. А в них - пинцеты, зажимы, скальпели, полосующие кожу. Нет, папа, это так больно. В снах кровь стекает по ремням, обрисовывает контуры тела. «Папа!» - мой отчаянный зов в объятиях черных ремней, которые не разорвать. Когда я вырасту, я никогда не буду спать. «Помоги мне!»- крик снова вырывается из горла. Но ты стоишь в стороне, потом выходишь и два раза поворачиваешь ключ в замке. Больше дверь никогда не откроется. Ты навсегда оставил меня одного во власти сна. Оно тянется ко мне, его щупальца уже близко.. Папочка, оно душит меня! ***       - Тогда я был слишком маленьким, чтобы понимать, что ты делаешь, Ходжо! – я тащу тебя по полу и бросаю на свою бывшую кровать. – Посмотри на меня. Посмотри, на меня, я твой сын! Взгляни, что ты из меня сделал! Ты лепил бога? Но я замечаю, что ты не поднимаешь голову. Я беру тебя за подбородок, заставляя взглянуть в лицо своему шедевру. Ты щуришься, но не видишь. Я плеснул какой-то кислотой тебе в лицо, и зрение еще не восстановилось. Тогда я кладу безвольные руки на свое тело, провожу ими, чтобы ты мог оценить мою безупречность. «Однажды, - любил повторять ты, - наступит день, когда я поставлю тебя превыше всех правителей. Ледяной холод твоей красоты притягательнее, чем танец самых искусных обольстительниц». Нежно-нежно я поглаживаю твою покрытую морщинками шею. Сладкое чувство возбуждения и ревности разжигает кровь. - И ты тоже принадлежишь только мне, больше никто не потеряет голову из-за твоей привлекательности… Нежно-нежно я прижимаю губы к твоему искалеченному рту, заставляю судорожно почувствовать, сколько боли причиняет любовь. До тех пор пока сам не ощущаю вкус крови во рту. Расстаться с тобой даже ненадолго мучительно тяжело. Но стремление к совершенству направляет меня к Дженове. Погладив исцарапанную надпись, я поворачиваю рычаг и начинаю нашу коронацию. Изувеченное тело навзничь падает на рабочий стол. Слабый шепот: - Сэфи, пожалуйста… заверши... - Не хочу делать тебе больно. Хотя у меня большое желание поэкспериментировать с тобой так, как мне вздумается. Всегда считал, что отец должен подавать пример. Ответный всхлипывающий звук слаще ангельского пения. Я быстро проверяю, наполнен ли шприц, и бледно-голубые капли прочерчивают воздух. Я уверенно ввожу иглу себе в руку. Скоро ты тоже приблизишься к совершенству, которое никто не сможет исказить, Ходжо. Но прежде, чем шприц коснется твоей кожи, я снова поддаюсь желанию и слизываю горькую капельку с твоей щеки: - Будем как боги, отец… Будем как боги.