Храбрый

Знаешь, Армин, мне это нравится. Тебе тоже, да? Но ведь ты постоянно об этом говоришь, а вот я… Я молчу. Могу сказать, что хочу быть с тобой, что не хочу тебя отпускать, что никому не отдам… А вот об этом… Молчу. Ты всегда другой – и всегда был другим. Ты не стеснялся, не боялся, а просто чувствовал и делал то, что хотел. Забавно, ты считал себя слабым и ни на что не способным, а оказался куда храбрее меня. Ведь это ты рассказал обо всем Эрену и Микасе, а остальные сами как-то узнали. Ты сделал первый шаг. Они ведь могли не принять, не простить – а Йегер меня и так терпеть не может. Да, он мне тогда лицо разукрасил, за дело, впрочем, но… Я бы никогда не решился открыть все про нас ему. Наедине - я бы просто не смог. Я молчу всегда, всегда, когда нужно что-нибудь сказать. Тебе нравится со мной целоваться, и я знаю это, Армин – ты сам мне сказал. Ты любишь, когда я тебя обнимаю. Ты хочешь, чтобы я даже… Нет, не хочу пока об этом думать. Это мы всегда сделать успеем, а пока я не могу, прости. Ты слишком… Слишком простой, слишком невинный, слишком ребенок. Ребенок, которому я не хочу делать больно, ребенок, ради которого я могу отдать все, даже свои сердце, жизнь и душу. Очень умный ребенок. Ты видишь все, каждую мелочь – и ведь даже я для тебя - будто открытая книга, да? Ты каждый раз всматриваешься в мои глаза, словно пытаешься что-то узнать – и узнаешь, я верю. Потому что ты знаешь, что я люблю, когда ты тихо, еле дыша, касаешься моих губ и почти неслышно произносишь: «Жан»… Кто бы ни называл меня по имени, только твои слова вызывают у меня смятение и улыбку. Потому что ты – особенный. Знаешь, Армин, пусть ты и слаб телом – душа у тебя храбрая. И, когда ты в следующий раз попробуешь сказать, что ты слабый, никчемный, трусливый… Я просто положу палец на твои губы. Потому что ты можешь сказать, что тебе нравимся… Мы. А я – нет. Жан Кирштейн на деле куда трусливее Армина Арлерта, вот такие вот дела. Так что… Не говори этого, Армин. Просто не говори.