Red Sky

Раздевайся, крошка, сбрось все, ложись в кровать. Давай немного поиграем, громче музыку! Как только заиграет хит, я возьму тебя..."X" В ритме дыхания, Вниз, на колени, Съешь мой жар... Да, освободи меня! Не сбавляй ритм, среди простыней, да! Я знаю, тебе нравится это... Открой свою тайну! Я двигаюсь туда-сюда, повторяя грех, Твое тело кричит... Открой свою тайну! Мы уже на грани, обливаясь грязным, грязным потом, Вот-вот закричим... Туда-сюда, просто почувствуй моего зверя! Секрет раскрывается. Вниз, на колени... Secret. Miyavi

Ему это нравится. Покрытое татуировками тело сходит с ума, ритмично, но плавно раскачиваясь над простынями, бесстыдно насаживаясь на возбужденную плоть... Мышцы на животе напрягаются всякий раз, как он приподнимается навстречу, сокращаясь и отрывая поясницу от влажной шелковой ткани под ним. Хрипы в полумраке из-за севшего голоса и сдавленных связок звучат красиво... Словно звуки умирающего от удовольствия. Вытянутые над головой руки скованы наручниками и пристегнуты к ажурной спинке кровати, запрокинутая назад голова, закатывающиеся глаза, полные губы, раскрытые в жадных попытках глотнуть побольше воздуха. Длинные черные волосы рассыпались по подушке. Кожа на его запястьях - покрасневшая, изрезанная металлом браслетов, с которых был снят мягкий материал, призванный оградить от этих повреждений руки. Он сам их снял... И потому они так красиво сверкают сейчас от движений в тусклом свете синих ламп, установленных у миниатюрного водопада на стене прямо в моей спальне. Журчание воды тонет в посторонних звуках... Он это любит. Молодой горячий мазохист. - Сильнее... Я крепче сжимаю пальцами его горло обеими руками. Душу его, перекрывая доступ к кислороду. И от того, что он начинает задыхаться, его тело схватывает крупная дрожь наслаждения, которая сводит мышцы и выгибает дугой спину, без смущения демонстрируя мне всего себя, раскрываясь полностью. И мужчина стискивает меня изнутри еще сильнее, заставляя выпустить наружу приглушенный стон. - О, боже, Камуи... Это вновь похудевшее тело покрыто влагой. Капли пота от лица до бедер. Осыпав всю кожу, разрисованную тушью... Эти символы и знаки на нем насыщенным черным - тоже в сверкающей синими огоньками росе. Почти нереальный образ. Длинные музыкальные пальцы сжимают собой ажурную спинку, и узкие бедра теперь дергаются вперед хаотичными движениями, теряя ритм. Он бьется подо мной, выпуская наружу глухие неестественные хрипы с полу-стонами, раскрывая губы еще шире, оторвавшись от простыней. Лежа только на лопатках и упираясь ступнями в матрац, он вскидывает бедра вновь и вновь, становясь совсем безумным... - Сделай это! Он сумасшедший. Я знал об этом, но не мог представить в тот день, насколько этот парень болен. Но гибкое тело подо мной, мечущееся по кровати от извращенного удовольствия, заставляет меня лишиться рассудка. Он не может без этого. Ему не достаточно просто секса. Уже не достаточно... Он зависим от своих ненормальных увлечений. И называет это "свободой" и "любовью", извращая эти два понятия до невозможности, меняя изначальный смысл. Это его понятие счастья - секс, который может убить. И секс, после которого можно ощутить себя живым. А я... я тот, кто может дать ему это. Потому что я тоже болен. Болен его искаженной моралью и страстью, которой он отдается всецело, без остатка. Я болен им. И это похоже на рак на последней его стадии, от которого нельзя излечиться. Я уже не могу вырезать его из своей груди. Глухой стук сердца, всепоглощающая "любовь" и красные разводы на бедрах, как узоры кистью художника - мое наваждение и наркотик. - Камуи! Крик, раздирающий горло, разлетается по комнате крыльями бабочек из стекла, разрезая перепонки и впиваясь в кожу острыми гранями. Я рвусь в это порочное узкое тело озверевшим хищником, превращая танец в насилие. Он хочет именно этого. Ни нежности, ни сантиментов - разрывающей тело боли, огня в легких от нехватки кислорода. И я следую его желаниям, ожесточенно вбиваясь в него вновь и вновь до самого конца, слушая крики и хрипы в ответ, ощущая лихорадочную дрожь. Он может кончить, только если с ним обращаются, как с жертвой. Я его персональный маньяк, убийца и мучитель. И я никогда не откажу ему в этих позорных просьбах... - Еще... еще! Горячая кровь обволакивает мою плоть в его плену и выталкивается наружу от диких, звериных толчков, пачкая его бедра и ягодицы и капая на темные простыни под нами, вызывая у мужчины неописуемый восторг. Эта боль парализует его мышцы, передергивая тело несколько раз от шока нервных клеток, и со стороны это выглядит действительно жутко... Но он сам только наслаждается каждой секундой, прося, умоляя меня продолжать. И мои влажные ладони смыкаются еще сильнее на его шее, передавливая глотку, а я завороженно смотрю на то, как его зрачки расширяются, растекаясь по темной радужке чернильными кляксами, открывая мне грязные, порочные мысли и чувства моего любимого мазохиста. Еще немного... Резкие движения, быстрее, еще... Глубже, грубее, толкая его бедра своими и... Он кончает, забившись подо мной именно тогда, когда его веки перестают двигаться, оставаясь широко распахнутыми. Он все еще в сознании, но не дышит, дергаясь только из-за мышечных спазмов, и я вижу, как угасает жизнь на дне его стекленеющих глаз, переполненных эйфорией, ни с чем не сравнимой, и истинным счастьем, ненормальным, но таким ярким и искренним, что посиневшие губы растягиваются в улыбке сами собой... - Така! Я отпускаю затихшее горло, падая на руки над ним и прижимаясь губами к его губам, зажимая его нос пальцами и резко выдыхая в раскрытый рот спасительную порцию воздуха. И еще раз, и еще. А после он резко вздрагивает, выгибаясь на кровати всем телом и громко глотая невесомую жизнь уже самостоятельно, разрешая инстинкту самосохранения вновь пробудиться ото сна... - Твою мааать... Шумно - еще несколько больших вдохов, и музыкант падает на матрац, прикрывая глаза в набравшем вновь силу оргазме, который схватывает его уже не от подошедшего к своему завершению секса, а от понимания, что он вновь может дышать. - Мив? - Это красное небо... бесподобно. Он еще несколько секунд просто лежит подо мной сломанной куклой, улыбаясь сам себе так безумно и мечтательно, удерживая перед глазами медленно тающий образ окровавленного небосвода, который видит только он один на грани жизни и оргазма. А после вздрагивает, рывком подаваясь ко мне навстречу, словно вспоминает о чем-то очень важном, но встречая сопротивление в виде железных обручей на руках, которые разрезают тонкую кожу от этого действа, выпуская наружу капельки крови, побежавшие по предплечьям алыми ручейками до самых локтей, и... - Дай... дай мне... Камуи! Камуи... Он готов рыдать от этой острой необходимости, как наркоман в ломке, умоляя о дозе. У него вот-вот начнется истерика, брови жалобно сдвигаются, глаза наполняются слезами, отчаяние начинает терзать грудь, вызывая душевные муки глубоко во вновь заработавшем сердце. Когда-нибудь я не успею его вернуть. Когда-нибудь он действительно умрет подо мной. - Прошу тебя! Пожалуйста! Дай... Дай! И правда - настоящий наркоман. Только ему нужен не кокаин. - Испорченный мальчишка, - шепчу в его губы, раскрывающиеся и смыкающиеся вновь, как у выброшенной на сушу рыбки... Порочная пестрая рыбка в сетях уродства этой сцены, которая на самом деле кажется неимоверно прекрасной. Мой золотой глупенький карп, которого я готов держать в миниатюрном пруду своего комнатного водопада. - Возьми... Его глаза тут же теряют выражение обреченности и безвыходности, загораясь сумасшедшей радостью ребенка, когда я перекидываю ногу через его разрисованное тело. Судорожно он подтягивается выше, насколько позволяют наручники, заводя кисти за голову, и с жадностью, которую я еще не видел ни у кого другого, алчностью, которая может поспорить с алчностью королей, раскрывает губы вновь, набрасываясь на мою измазанную его же кровью плоть. Для него это важнее воздуха. Истинный грешник. Ему необходим вкус крови и секса, это сводит его с ума. А я не могу отказать ему в этой потребности. И противостоять ему - тоже. Я так увлечен им, что кажется, если однажды он все-таки умрет подо мной, я не смогу оставить его в покое, и буду трахать остывающее тело еще и еще, пока оно не окоченеет окончательно, посинев в моих руках. И когда я представляю себе это, увы, не могу ощутить ужаса в своей груди. Только терзающее возбуждение от этой картины, где он, тихий и бездыханный, содрогается на моей кровати только из-за моих действий, теряя румянец жизни во время того, как я изливаюсь в холодное каменеющее нутро... Знаешь, мы опасны для общества. По нам психушка плачет... - Така... Я до боли сжимаю в кулаке его волосы, натягивая иссушенное горло на свой ствол. И он снова задыхается, но теперь уже от того, что я перекрываю ему доступ к кислороду головкой, проскальзывающей в лихорадочно сжимающиеся стенки. Ему это нравится, вот и все. И поэтому его язык так старательно вылизывает меня, собирая кровавые следы с кожи, смыкая покусанные губы вокруг еще крепче, неистово втягивая меня в себя с такой силой, будто хочет проглотить целиком. Он старается так отчаянно, дрожа подо мной в новой вспышке возбуждения, позволяя управлять собой, желая быть управляемым. И я трахаю узкое горло быстро и грубо, срываясь на стоны и рыки, не в силах остановиться. Только запрокидываю голову назад, которая идет кругом, забитая ватой до отказа, что заглушала собой громкие мысли, которые могли бы помешать мне сходить с ума от пьянящего чувства власти... Я контролирую не только его самого. Я держу в руках его жизнь. И, как император в далекие времена, я могу подарить ее ему и отнять, решая самостоятельно судьбу талантливого мальчика, у которого, за пределами этого дома, есть жена и дети... Мы ужасны, правда? Такамаса. Ты - потому что дал мне эту власть, я - потому что принял ее, видя себя вершителем судеб, каким ты и называешь меня в постели перед тем, как отдать себя в мои руки. Но знаешь, как твой правитель, я запрещаю тебе умирать слишком рано... - Да... Он отстраняется со стоном, когда я окончательно срываюсь с катушек, доведенный до предела, и закрывает помутневшие от удовольствия глаза, задергавшись на смятых простынях вновь, едва на его лицо брызгает молочная влага. Заливая собой бледные скулы, оставаясь потоками на губах, каплями на веках, склеивая ресницы и смазывая и без того потекшие от пота и жара тени... И кончает тоже - который раз за ночь, падая обратно на кровать истощенным и разбитым, но до неприличия счастливым и довольным, теряясь в черноте своей похоти... И это тоже - фетиш, который не отнять. Просто, он любит это. И я наваливаюсь сверху на худую грудь, сраженный мощным оргазмом, заходясь хрипами и судорогами, наконец закрывая глаза... Соленые черные буквы на его ключицах - мой персональный яд. Я поворачиваю голову к тихонько смеющемуся музыканту, делая глубокую затяжку. Мияви лежит рядом, размазывая дрожащими пальцами почти высохшую сперму по своему лицу и груди, слишком красиво и бессовестно лаская прикосновениями кожу, пачкая черные рисунки разводами и легко царапая тугие ореолы сосков короткими ногтями. Никто не знает, но на его паху, лишенном волос, набита смелой рукой еще одна татуировка, предназначенная только для меня. У самого основания, иероглиф и символ нас двоих. И я могу любоваться им сейчас, наблюдая за тем, как его ладони опускаются вниз по плоскому животу, дотягиваясь до бедер и растирая собой кровавые следы по их внутренней стороне и лобку. - Камуи, приходи на мой концерт. - Когда? - Через неделю. - Хорошо. Он приоткрывает веки, смотря на меня с восторгом и трепетом темными от чистой похоти глазами сквозь черные ресницы. Я только усмехаюсь, стряхивая пепел с тлеющего конца сигареты, затянувшись вновь и передав отраву любовнику, сам вложив фильтр в приоткрытые припухшие губы. Синяки на его шее притягивают внимание, пробуждая чувство собственничества в груди и что-то еще, странно-теплое, едва уловимое. Отпечатки моих пальцев на белом полотне... Ишихара лениво улыбается, перехватывая направление моего взгляда, касаясь измазанными проявлением греха пальцами своего горла. - Нравится? - Очень. Он коротко смеется, неспешно втягивая в себя сизый дым, и вновь закрывает глаза, облизывая мои пальцы после того, как серое облако вырывается наружу. А после еще раз ловит губами сигарету, повторяя соблазнительное действо, после которого я возвращаю собравшую на своем конце пепел дрянь себе. - Восстановишься до выступления? - Чтобы после него снова умереть... да, ради этого, только ради тебя. - Звучит потрясающе. - Я останусь тут до завтра? - Конечно. - Мы будем спать тут... - я вздрагиваю, вспоминая, в каком состоянии простыни. Пот, кровь и сперма на шелковых тканях, уже застывшие и превратившиеся в корку... Медленно выдыхаю, стараясь не упасть в эту бездну вновь, но покрывало на моих бедрах все равно недвусмысленно натягивается, выдавая с головой желания словно живущего отдельно от меня тела. - Ммм... - игриво в стороне, и я откидываю голову назад со стоном, когда длинные пальцы гитариста сжимаются вокруг затвердевшей вновь так скоро плоти через легкую ткань. - Ненасытный. - Извращенец. - Я готов. Я роняю сигарету в пепельницу... - Покажи мне Алое Небо, Камуи. Еще раз... Стафф. Его музыканты. Его подтанцовка. Уже привыкли... Ко мне. К нему. Ко всему, что происходит после концерта. Поэтому они только здороваются со мной, проходя мимо. И уже не обращают внимания на то, что будет дальше. Я замечаю среди бесконечных чужих тел смеющегося мужчину, идущего вместе с командой в гримерку - веселого, уставшего, вспотевшего. Он идет рядом с ударником, обсуждая выступление, светясь так, что кажется абсолютно нормальным... И я делаю шаг навстречу, когда он ровняется со мной, не замечая из-за увлеченного разговора, и хватаю его за руку, грубо выдергивая из людского потока в узкий коридор. - Камуи... ты здесь. Звонкая пощечина, алый след на его щеке проясняется мгновенно. И в тот же миг его брюки натягивает быстро твердеющая плоть, вырывая громкий стон с губ. Мы не медлим. Я тут же разворачиваю его лицом к стене, стягивая в кулаке влажные и липкие от лака волосы, дергаю вниз и без того сползающие с бедер брюки, вжав щекой в холодный бетон и заставляя прогнуться навстречу... И без подготовки и лишних ласк врываюсь в распаленное двухчасовым представлением тело одним сильным, жестким толчком, вслушиваясь в крик, разлетевшийся гулким эхом по длинному лабиринту концертного зала. Он сумасшедший. Я знал об этом, но не мог представить в тот день, насколько этот парень болен... - Знаешь, ведь я люблю тебя. - И это... прекрасно, Камуи... Он улыбается, болезненно поскуливая под рваными, быстрыми толчками, с трудом удерживаясь на ногах, но так охотно двигаясь навстречу, что сомнений просто нет... - Я люблю тебя не меньше... - Вот как? - Я могу... кричать об этом, если ты захочешь... - Не нужно, - улыбаюсь я, обнимая часто вздымающуюся грудь свободной рукой и касаясь пальцами вновь белой шеи. Тут - должны быть следы моих пальцев. Они должны быть тут всегда. Еще одна татуировка... я лично выведу ее, только для тебя. - Мне больше нравится слушать, как ты задыхаешься. Лучше этой его песни я еще не слышал. Песня затихающего сердца... моя любимая. - Ну, так убей меня, Камуи... еще раз. С радостью. Ведь ты так красиво рассказываешь мне о том, как оно прекрасно. Твое Алое Небо.