Цветы рвутся наружу

Ты помнишь эту квартиру, помнишь смутно; что-то отпечаталось на внутренней стороне черепной коробки, въелось так, что не оттереть и не смыть, можно только рассматривать расплывчатые изображения, эту чёрно-белую кинохронику движений и действ, досадливо щурясь от того, что не можешь обратить разрозненность в единое целое. Запястья ломит от нестерпимой боли, вены стонут голосами всех живущих на этой планете; тебе приходится опереться о стену перед дверью, прижаться телом к холоду и грязи, чтобы собраться с духом и не упасть, набраться смелости для того, чтобы коснуться дрожащими пальцами звонка, услышать краем уха его дребезжащий звон и ждать, ждать и ждать того, что дверь наконец откроют; ведь всё станет на свои места, стоит тебе увидеть её лицо. Ты не боишься, что тебя смогут заметить. Боль затмила всё остальное, а цель, ради которой ты сюда пришёл, приобрела галактическое значение; ты уже не отдаёшь себе отчёта в том, что будет, если она не откроет эту квартиру, если рука, в очередной раз касающаяся звонка в слабой попытке извлечь звук, соскользнёт, глухо ударившись о бедро. Если в подъезд выйдет кто-то, желающий покурить или просто выглянуть в окно, где одинокая стая детей гоняет меч или играет в прятки. Ты просто упадёшь на пол; свернувшись в позу эмбриона, подтянув колени к груди и закусив губу до горечи во рту, до солоноватого привкуса грязного железа, ты продолжишь свою эволюцию, погибая у её дверей. Твои цветы рвутся наружу, рвут сухую пергаменто-белую кожу, как плохой писатель бумагу, а за той дверью ты слышишь шаги; тихие и одинокие шаги человека, который никого не ждал. Дверь раскрывается с тихим скрипом, ты отходишь на полшага назад и выдыхаешь, шумно и хрипло, и этот звук заставляет её тихо вскрикнуть и замереть на мгновения, на один стук горячего сердца в оковах грудной клетки, чтобы через секунду утянуть твоё наполненное болью тело в свою холодную комнату. Воздух стылый и будто бы прогорклый, в вечернем полумраке ты видишь её кровать — простыни мяты и скомканы, вещи грудами лежат на полу комнатёнки, в которой так давно перестали заботиться о чистоте и уюте; то, что ты искал, ушло отсюда давным-давно, оставив после себя слабый отпечаток на каждой вещи. Она стоит посреди комнаты, залитая светом, опутанная его золотыми нитями; смесь отчаяния и надежды. Ты видишь её глаза, видишь робкие попытки улыбнуться и огонёк узнавания, осветивший её исхудалое лицо; тебя хочется ответить, ты хочешь раздуть это пламя до лесного пожара, сметающего всё на своём пути, но попытки клубами сигаретного дыма зависают в воздухе и растворяются, так и не успев найти своё отражения в словах. Ты видишь, как она нервно пытается закурить, как убирает волосы за уши и касается твоих плеч, стряхивая листву или пыль, а может, она просто ищет себе опору. Она вспоминает; лицо этой девушки преображается, расцветает, она задаёт вопросы и сама отвечает на них, нервно смеясь в пустоту. 'Ты помнишь это?..' Ты ведь так ничего и не вспомнил. Ты проделал такой путь для того, чтобы стоять перед ставшим абсолютно незнакомым человеком и влюбляться вновь. Ты всё же отвечаешь на её вопросы, но делаешь это так неловко, что её чуть хриплый, прокуренный голос обрывается на полуслове и замолкает. Ты расцветаешь на её глазах всеми своими цветами, но эти цветы кажутся искусственно выведенными, витринными и пустыми, не предназначенными для её глаз и рук, которые тянут и рвут, с громким хрустом ломая сочные бутоны, которые качаются от каждого движения, будто маленькие головки детей. Она просит тебя вспомнить, но ты уже и забыл, что привело тебя в эту комнату; всё, что было тобой раньше, отмирает за ненадобностью. Она была твоей частью. Она сжимает в руках букет цветов — ты не помнишь, розы это или одуванчики, дикие это цветы или же простые полевые, ты помнишь только приторный аромат и слёзы на глазах цвета антифриза, таких неестественно-зелёных, словно два синтетических изумруда. Они такие красивые, эти глаза, тебе хочется взять их себе и поставить на каминную полку, но ты не знаешь, где теперь твой дом и позволит ли она забрать такую дорогую вещь. Она дрожит и плачет, пряча скромный букетик за отворот пальто, рассовывая яркие бутоны по карманам, заталкивает лепестки в рукава свитера; она целует твои запястья и шепчет, но шёпот ты слышать не можешь — твоя голова кружится, а во всем твоём существе тугой спиралью пульсирует боль, порождённая недостатком света и удушающим городским дымом. Ты не можешь вспомнить её лица, не можешь прочитать её мысли, выудить оттуда воспоминания о себе и о прошлом; ты пятишься назад и шатаешься, натыкаешься на стены и журнальные столики, что-то с грохотом падает на пол и разбивается, но всё это доходит до тебя сквозь пелену боли, твой затуманенный рассудок ставит барьеры, пройти сквозь которые ты не в состоянии. Ты ушёл; ты оставил дверь раскрытой, а её — стоящей посреди комнаты в дешёвом пальто, в карманах которого уже начали вянуть цветы. Ты и сам плачешь, плачешь листьями и лепестками, они осыпаются, оставляя после себя яркий благоуханный шлейф; по нему тебя смогут найти. В другой раз ты бы предусмотрительно петлял по улицам, путая следы и сбивая с толку, но сегодня ты просто забредаешь в ближайшую подворотню и падаешь на колени, слепо шаря по снегу руками. Ты ищешь свою скрипку.