Художник

— Я — волшебник! Громкий крик слышен по всей квартире — Я — волшебник! От неожиданности сидящий за столом мужчина выронил стакан, который он подносил ко рту. Тот разбился вдребезги. Ругнувшись, человек взял стоящую на столе бутылку и стал пить прямо из горла. Мутный взгляд блуждал по стенам обшарпанной кухни. — Я — волшебник! — Ты — кретин! Шёл бы лучше да делал уроки, это полезней будет, чем орать на весь дом! — из ванной вышла блондинка в коротком платье с блёстками. — Значит так, я ушла на работу, вернусь завтра к вечеру… Ну или, может быть, даже послезавтра утром. Так вот, чтобы когда я вернусь, ты полностью выбросил из головы эту ерунду, ты меня понял? — А я всё равно волшебник! Хлопнула дверь. Маленький мальчик лет семи подбежал к окну и, когда увидел внизу выходящую из подъезда маму, крикнул изо всех сил: — А я всё равно волшебник! Но женщина не услышала. К подъезду подкатила шикарная белая машина, из которой вышел мужчина — мальчик не смог его разглядеть, четырнадцатый этаж ведь. Человек и мама поцеловались, и женщина юркнула в машину. Когда она уходила на работу — всегда в коротком платье и на шпильках — за ней постоянно приезжал мужчина, причём каждый раз — на новом автомобиле. Мальчик заметил, что мужчина обладал какой-то странной непостоянной внешностью: он был то полным, то худым, то низким, то высоким, даже цвет волос у него мог быть разным. На работу мама уезжала вечером, а возвращалась обычно утром, или даже днём, ужасно довольная, с горящими глазами. Мальчик отошёл от окна, бормоча «я — волшебник, я всё равно волшебник», и направился в свою комнату. В свою маленькую комнату, где едва умещались кровать и стол, и которую он когда-то сам, не жалея сил и бумаги, расклеил синими листами, как обоями. Нет, они были даже в сто раз лучше, чем обои — на обоях ведь нельзя рисовать, а на бумаге — можно… И он рисовал. Сначала — карандашами, но потом мама отобрала их, сказав, что у него получается отвратительно, и лучше бы он занялся каким-нибудь делом — например, посуду помыл. Но ребята во дворе — они были старше мальчика и редко с ним общались, но советы давать любили — подсказали ему, что рисовать можно не только карандашами. Можно использовать для этого ручку, лучше всего гелевую (мальчик не знал, что это значит, но запомнил), можно — уголёк, тогда рисунок получится чёрным, можно — осколок кирпича, тогда получится красный цвет, а ещё можно сходить на заброшенную стройку и поискать там кусок белого пористого камня — им можно рисовать, как мелком. Правда, потом ребята вспомнили, что мальчик ещё маленький, а потому великодушно добыли для него мелок самостоятельно. И он продолжал рисовать. Мама ничего не могла поделать — не отбирать же у сына ручку, с которой он ходит в школу! А мелок мальчик всегда старательно прятал, как необычайное сокровище. Осколок кирпича и уголёк, пожалованные ему ребятами, так и не пригодились. Он любил рисовать небо и облака. На его рисунках они всегда были похожи на каких-нибудь животных. А в последнее время он всё чаще стал пытаться рисовать и самих животных — но не кошек и собак, а волшебных существ. Он искал в учебниках картинки с ящерицами, чтобы с них нарисовать дракона, картинки со львами — чтобы изобразить грифона. Мама по-прежнему говорила, что у него получается ужасно, но мальчику было всё равно. Он рисовал не для того, чтобы понравилось другим, а для себя, чтобы, когда в реальной жизни всё шло не очень хорошо, можно было уйти в мир своих рисунков. Мальчик очень любил свои волшебные обои. Но сегодня, когда он пришёл из школы, комната встретила его белёсыми обшарпанными стенами. Мама выбросила все его рисунки. «Ты рисуешь всякую ерунду, — сказала она. — Разве тебе приятно жить там, где со всех сторон на тебя пялятся какие-то монстры, которых даже и на свете-то не существует — только в твоей больной фантазии?» «Они существуют! — ответил мальчик. — Пока они были на моих рисунках — они были в моей комнате, а значит, существовали! Я сам их создал, понимаешь? Я сделал волшебные обои, на которых всё возможно!» «Волшебные обои? — фыркнула мама. — Что за бред? Когда же ты вырастешь и поймёшь, что не бывает ни волшебных вещей, ни волшебников, ни волшебства, как такового? Помнится, в моё время даже песня такая была, мы её в школе учили: „Где водятся волшебники, где водятся волшебники, где водятся волшебники? — В фантазиях больных“. И вообще, закрыли тему. Мне скоро на работу идти, а я ещё не накрасилась». «Волшебство бывает! И волшебники бывают!» — закричал в ответ мальчик. «Правда? — усмехнулась женщина. — Ну давай, назови мне хоть одного волшебника!» «Мерлин», — вспомнил мальчик имя, которое как-то раз упомянул его одноклассник. Кажется, это герой книги про рыцарей. Мальчику тогда ещё очень захотелось её прочитать. «Мерлин? — рассмеялась мама. — Мерлина не существует!» «А я? — внезапно спросил мальчик. — Я существую?» «Ну конечно, — удивилась мама. — Вот именно, ты — существуешь, а он…» Но мальчик её перебил. «Я — тоже волшебник! — крикнул он. — Я же сделал волшебные обои, значит я — тоже волшебник!» «Не говори ерунды», — отмахнулась мама и, царапая шпильками пол, направилась в ванную. Ей надоели фантазии этого маленького глупого лентяя. А потом квартиру пронзил крик: «Я — волшебник!»… Сейчас мальчик сидел за столом. Без волшебных обоев он чувствовал себя очень одиноко, но сейчас у него не было бумаги и клея, чтобы облепить стены — в этом мама строго его ограничивала. И тогда он достал тетрадку и стал рисовать обычной ручкой. Это был город. С машинами, многоэтажками и дымом, поднимающимся из труб заводов — но такой, каким его видят птицы, парящие в вышине. Мальчик рисовал крыши, точечки людей далеко на земле… — Как красиво получилось… — прошептал он. — Но ведь у любого города должно быть имя. Пожалуй, я назову этот город «Москва». В шумном мегаполисе люди сновали по улицам, погружённые в свои заботы. Но если бы кто-нибудь оторвал взгляд от своих проблем и пристально посмотрел на небо — он смог бы разглядеть синие глаза мальчика-художника, любующегося нарисованным им городом.