Under Strange Light

Он проиграл эту битву. Джеймс Хеллер, бывший сержант морской пехоты США, ныне заражённый вне закона, пал в тот момент, когда пасть было просто немыслимо, невозможно, нельзя. Сержант Джеймс Хеллер, тот, кого ослепила и бросила в бой жажда мести, — самая опасная жажда на свете — лежал сейчас на раздолбанной крыше небоскрёба и смотрел в небо. А небо было тёмным, почти фиолетовым. А небо лило на землю дождь: его холодные капли шлёпались на лицо и попадали в глаза. Сырой воздух вонял палёной плотью, огнём и погибелью. Хеллер не мог подняться. Он лежал, как ему казалось, уже целую вечность, сломанный и откинутый в сторону последней, самой мощной атакой, одной из тех, что решает всё раз и навсегда. Ему просто не хватило времени и сил увернуться от неё, и это была та роковая ошибка, не допускать которую Хеллер поклялся всем, что было ему дорого. Всем, что было почти уничтожено. Всем, что он так и не сможет спасти. И вот теперь, едва дышавший, практически разрубленный пополам могучим клинком и истекающий кровью, он готов был преодолеть тот перевал, за которым ему уже ничего не светит. Совсем ничего. За столь высокий взлёт, за вызов, так неосторожно брошенный тому, кто сильнее, нужно платить вдвойне. Хеллер не слышал шагов победителя по вдребезги убитой поверхности крыши, которые становились громче. В сознании, выжженном пламенем боли, физической и душевной, просто не остаётся места для страха перед тем, что с ним произойдёт. И в голове, всё ещё как-то соображающей, крутится одна-единственная мысль, от которой хочется выть, выть без остановки — он не смог уберечь ни свою жену, ни свою дочь, не говоря уже об уничтожении вируса. Всё было впустую, думает Джеймс, от отчаяния кусая губы. Сколько сил, времени и чужих жизней было затрачено только для того, чтобы он сейчас валялся и ждал своей смерти, после которой мир, наверняка, вскоре станет совсем иным… Чья-то жёсткая рука сжимается на воротнике, приподнимает от пола, встряхивает, как куклу. Сквозь полуприкрытые веки сержант видит человека в капюшоне; он так близко, что можно различить даже морщинки на его бледном лице и синяки под стальными глазами. — Хеллер. В тихом голосе Мерсера — ничего. Ни радости от победы, ни злорадства над проигравшим. Лишь усталость: выйти победителем из этой схватки тоже стоило ему крови и пота. Мерсер не чувствует ненависти или неприязни. Но это отнюдь не мирит Джеймса с положением дел. — Хеллер, я тебя последний раз спрашиваю, — утомлённо, словно в который раз объясняя маленькому ребёнку, что дважды два — четыре, говорит он. — Ты с нами или нет? Пойдёшь дальше, к будущему, или подохнешь здесь, в этой помойке? Джеймс не отвечает, но не потому что ему нечего сказать: ему просто трудно дышать. Ещё немного, и он без посторонней помощи свалит нахрен из этого мира, возможно, даже до того, как Алекс Мерсер успеет его поглотить. Что ж, раз так… Где-то на краю сознания мелькает мысль, это лучше, чем стать частью этого монстра и отдать ему все свои воспоминания, лучше, чем выставить напоказ все свои чувства и переживания… Поэтому ответ с самого начала мог быть только один. Через секунду Мерсер получает плевок кровью, почти что прямо в глаз. Мерсер моргает, без злобы или раздражения утирается рукавом. Он ждал чего-то такого. — Иди ты нахрен. Последние слова вырываются из горла с хрипом. Джеймс чувствует, всем своим существом чувствует, как смерть пришла к нему и села на грудь страшным холодным камнем. Джеймс ощущает, как она выкачивает, высасывает из него жизнь. И только сейчас в его уже наполовину ушедшей в небытие душе рождается страх. И не просто страх — живой, бьющийся в груди, подобно ключу, горячий ужас. Мерсер видит, как зрачки чужих, почти невидящих глаз расширяются так, что почти вытесняют радужку. Надо было торопиться. — Это твой выбор. Хеллер не успевает ничего возразить, даже мысленно. Хеллер закрывает глаза и перестаёт дышать… … чтобы в следующую секунду очнуться снова. Для человечества есть много способов путешествия во времени, как в прошлое, так и в будущее. Человеку действительно подвластно движение по временной оси. Повсюду в его распоряжении имеются маленькие, скрытые машины времени, способные отправить его назад или вперёд по этой странной, капризной в своём поведении прямой. Только вот когда Хеллер приходит в себя, он и понятия не имеет, в какую точку пространства и времени унесла его жизнь. Или смерть, кто его знает… Над головой — уже совсем другое небо. Оно светло-серое, как будто полностью заволочено непрочным покрывалом дыма или тумана. Сквозь эту поволоку на бренную землю льётся неяркий, какой-то потусторонний свет солнца, не способного светить в свою полную силу сквозь этот мистический занавес. Воздух был неподвижен и мёртв. Ещё не соображая, глядя вверх, Хеллер готов искренне поверить, что то поражение, та дикая боль и тихие беззлобные слова Алекса Мерсера — всего лишь кошмар. Да, бессвязно думает сержант, проводя ладонью по лицу, да, это был просто сон, просто… Стоп. Через доли секунды мозг начинает активно работать, и Хеллер вдруг понимает, что лежит на чём-то донельзя жёстком, а в его рёбра с правой стороны упирается нечто угловатое. Он садится, и видит, что находится среди обломков стен, арматуры и прочего хлама, который раньше был домом. — Что за… — не сдерживается сержант, быстро поднимаясь на ноги. Тело оказывается вполне себе целым, без каких-либо серьёзных повреждений. Обломки под ногами стукаются и перекатываются. Только этот звук нарушил жуткую тишину этого места. Это что-то нереальное. Ещё нереальнее, чем-то, что было там, на плоской крыше небоскрёба. Города не было. На том месте, где стояли небоскрёбы и пролегали дороги, тысячами ходили люди и ездили машины, царил хаос. На десятки метров вокруг находились сломанные стены, камни, бетон, осколки стекла, остатки оконных рам и куски металла. Сломанные деревья и поваленные светофоры странными шлагбаумами легли поперёк дороги. Кое-где торчали один или два уцелевших этажа с чёрными прямоугольниками окон. Машины, стоявшие на трассе, куда вышел из кучи Хеллер, напоминали сгоревшие консервные банки. Искореженные, уже ни на что не пригодные, они как попало были разбросаны по асфальту. Но самое страшное, что было в этом пейзаже — это люди. Вернее, то, что от них осталось. Обгоревшие, некоторые без рук и без ног, они валялись то тут, то там, мужчины, женщины, дети… На асфальте кляксами расплылись пятна засохшей крови. Но… как? Но когда? Джеймс стоял и не мог поверить своим глазам, осматривая эту жуткую картину. Это был первый раз в жизни, когда на него, словно порыв холодного северного ветра, налетала волна неудержимой, страшной паники и полного непонимания произошедшего. Эта волна, подобно цунами, ударила по сознанию, заставила на секунду сбиться дыханию и забиться сердцу быстрее. Его качнуло. Ноги не выдержали, и Хеллер сел прямо на бесполезную теперь трассу. — Твою мать… — шепчет он, продолжая непроизвольно осматривать кошмарный пейзаж. — Твою мать… Вдруг что-то его насторожило, выводя из состояния ступора и отчаяния. Яркая вспышка растерянности и паники прекратилась так же быстро, как и началась, пусть даже и принеся несколько самых страшных секунд в его жизнь. Приподняв голову чуть выше, Хеллер втягивает носом воздух, потом ещё раз и ещё, пока не убеждается в своём жутком, но вполне возможном предположении. Пахло озоном. Пусть и слабо, но довольно-таки ощутимо. А это могло означать только одно — что теперь ни его дочери, ни кого-либо ещё не осталось в живых. Взрыв бомбы, совсем недавний взрыв, которую сбросили на Красную Зону, не оставил шанса никому. Кроме него. И, возможно, кроме заражённых. — Нет… — он нервно усмехается от одной мысли, что и Майя, и Дана тоже теперь одни из этих изуродованных тел… Зов — единственная возможность проверить подлинность фактов, леденивших кровь. Эта мысль приходит в голову нехотя, невольно, словно её туда притащили насильно. Хеллер медлит. Хеллер не хочет ни в чём убеждаться. К чёрту такие убеждения. Это слишком для него, слишком резко, слишком больно, примерно так же, как тысяча ножей в спину… Однако живой импульс, будто мощный удар сердца, сам уже бежит, несётся по обломкам мегаполиса, отчаянно ища отклик живого существа, его маленькой копии с карими глазками и весёлой, счастливой улыбкой… И не находит. Волна слабеет, тает и, в конце концов, теряет всю свою силу, пропав где-то на горизонте. Вот только вместе с ней уходит, даже не оглянувшись на прощание, надежда — этот жёсткий стержень в душе каждого человека, спасающий его почти везде и всегда. Удар. Второй, третий. Грохот, ямы на асфальте. Джеймс Хеллер не видит, по чему и как он лупит со всей дури — глаза заволоклись туманом. Хеллер молчит, а душа бьётся в агонии, а душа кричит от боли, словно её поливают напалмом. Теперь у него ничего нет. Теперь ему некуда идти. Нечего оберегать. Не за что сражаться. Все мосты, все дороги назад и вперёд рухнули, рассыпались, как истлевший от времени пергамент, как карточный домик. Все шансы, все возможности, вся жизнь в один момент, будто по щелчку, с визгом съехала с рельсов и сейчас лежала под ногами такими же осколками кирпичей и камня… И только сейчас со всей своей отвратительной ясностью сержант понимает, что никакая месть не властна над смертью. Никакая месть, даже самая страшная и жестокая, не в силах преодолеть тот барьер, за которым начинается чёрная бесконечность и вернуть ушедших за эту черту. Никакая месть, пусть даже она закончится чьей-то погибелью, не принесёт ему ничего, кроме ещё одного сгустка пустоты, который застрянет в горле, как сейчас там застряли слёзы. И если он не примет эти факты, то он будет искать вечного покоя для себя. Что-то коснулось его, его сознания, всего его существа, что-то похожее на дуновение тёплого ветра. Это был поздний отклик на Зов. Это была весточка о том, что где-то в нескольких километрах от него билось чьё-то сердце. Джеймс поднял голову, вытер глаза от набежавшей в них влаги. Как ни тяжела была утрата, но сейчас не время о ней скорбеть. Сейчас нужно было действовать. В этом городе был ещё кто-то живой.