Дом был дворцом, подпираемым алыми колоннами, с нефритовым драконом и хризолитовыми фениксами. Она помнила другой дом, где были горы на востоке, равнины на западе, и моря обнимали её со всех сторон.
Дом был с прекрасно убранными комнатами и тихими слугами, одетыми в бледно-голубое. Она помнила темнокожих людей, шептавших и певших ей под усыпанным звёздами небом.
Дом был там, где она семенила забинтованными ногами по устланным мягкими коврами коридорам и училась вышивать. Она помнила, как с развевавшимися на ветру волосами бегала босиком по траве и рыбачила в океане.
Если выдавалась возможность, она ходила во внутренний дворик, где были огромные золотые рыбы с выпученными чёрными глазами. Её шёлковые туфли тонули и хлюпали в грязи, а тонкие парчовые рукава рвались, когда она хватала рыб и тянула на себя кувшинки. Но она не могла погнаться за драгоценными узорчатокрылыми стрекозами, не могла забраться на корявые ветви древнего персикового дерева, чтобы собрать розовые плоды. Няня ругалась всякий раз, а иногда и била её по голым бёдрам веером из слоновой кости, который оставлял жгучие раны.
Потом приходил gege.
Он вздыхал, узнав о её подвигах в дворике, и мягко, но строго учил её, как должна вести себя леди. Когда она была младше, кричала ему, что не хочет быть леди, что хочет вернуться домой. Тогда он с силой бил её по лицу, а потом клал на колено и порол. И даже тогда, после всего этого, он брал её на руки и обнимал, пока её злые слёзы и всхлипы не таяли, как снежинки на солнце.
— Это потому, что я люблю тебя, — говорил он ей каждый раз. — Я поступаю так потому, что люблю тебя.
Его не было рядом, когда ей впервые перебинтовали ноги, но он пришёл после того, как она проревелась от боли, лицо её покраснело и нос опух. Ge ge подарил ей прекрасного заводного соловья, изукрашенного драгоценными камнями всех цветов, который пел, когда она заводила его, поворачивал голову с бриллиантовыми глазами и хлопал самоцветными крыльями. Каждый раз, когда ей меняли бинты, вновь омывая её кровоточившие ступни настоями трав, он присылал новый подарок. Коробки с конфетами, похожими на кружева, крылья бабочек и разноцветные шляпки грибов, свитки с изображениями цветов, вырезанные из слоновой кости игрушки, даже миниатюрный замок из золота и эмали с крохотными фигурками слуг и учёных, евнухов и куртизанок.
Он построил птичий вольер для её брата, Сяо Лун, который, казалось, был там счастливее всего.
На самом деле Сяо Лун не был ей братом, как и gege. Но они выглядели похоже и жили вместе, и она росла, считая его братом. Он редко улыбался, однако любил птиц и рассказы о дальних странах, а ещё был не прочь тратить часы напролёт со счётами, встряхивая жемчужные и нефритовые бусины на золочёной раме из тикового дерева.
В некотором роде она ему завидовала.
Поначалу она ему не понравилась, отвращение ясно проявилось на его лице, когда их представили друг другу. Вместе они ели в напряжённом молчании, на уроках держались с холодной учтивостью. Однако вышло так, что рука кого-то из них — она не помнила, чья — нашла руку другого. И обе соединились в крепком пожатии.
Наверное, ярче всего он проявил своё доверие, когда пригласил её в свой вольер, построенный в углу сада: прекрасная клетка золотого, красного и голубого цветов со стеклянными окнами и расшитыми шёлковыми шторами. Он взял её ладонь в свою и положил в неё горсть зёрнышек, показывая, что надо молча стоять с вытянутой рукой и ждать птиц.
И они прилетали по собственной воле: ярко-жёлтые с белым канарейки, певшие им, маленькие зяблики, пёстро раскрашенные в зелёный, голубой и оранжевый, и даже тропические птицы ярких расцветок, с изогнутыми клювами и длинными хвостовыми перьями. Попугайчиков можно было научить брать семена подсолнечника, зажатые меж зубов, а ещё временами она слышала тихую нежную трель соловья из-под сени листьев.
Он никогда не позволял ей ходить туда одной, но она и не возражала, потому что в крохотном мире ветвей и птиц лучше всего было наедине с ним. Она видела, как его тёмные-тёмные глаза искрились и сияли чем-то отдалённо похожим на счастье, и улыбка играла на его губах.
Однако в этом сонном мире ало-золотого дворца они взрослели. У неё ещё не было месячной крови, но грудь её уже окрепла и начала болеть, а платья стали малы. Gege, казалось, не замечал этого, он приходил всё реже, и глаза его полнились беспокойством и болью.
Сяо Лун понимал, что что-то не так, и она тоже. Она мельком видела в коридорах очень странных людей: людей со светлыми волосами и светлыми лицами, людей с тёмными волосами и тёмной кожей, одетых в грубую одежду. Один даже подошёл к ней настолько близко, что мог бы коснуться, но она вскрикнула, и обычно незримые молчаливые стражники погнались за ним со своими ужасными золотыми мечами. Она не спросила, что они сделали с ним.
Однажды днём, в тот час, который они проводили в вольере, Сяо Лун тихо сказал:
— Я скоро уйду.
Теперь она едва ли не возвышалась над ним, но его руки казались крупнее, а щёки не такими пухлыми.
Она внимательно взглянула на него, оторвавшись от кормления канареек.
— Почему?
— Я… меня продали. — Вдруг вид его стал испуганным, глаза широко распахнулись, лицо побледнело. — Англии.
Она подошла к нему, не заботясь о том, что потревожила птиц, и крепко обвила обеими руками. Он не ответил, однако нерешительно сжал её руку, а потом обнял в ответ крепко, что было сил. Они не храбрились, не притворялись, будто всё ещё наладится, но и не плакали.
Той же ночью они выпустили из вольера всех птиц. И больше она никогда туда не заходила.
Без Сяо Лун безмолвные коридоры, казалось, стихли ещё более, однако эта тишина не сулила спокойствия и уюта. То был покой могилы. Там она ходила на цыпочках, боясь потревожить духов и старые воспоминания, и всё ещё почти ожидала, что сейчас он появится из ниоткуда со своими книгами, счётами и мешком зёрен для птиц. Но он ушёл насовсем, и вскоре её покинули последние воспоминания о нём.
Однажды ночью, когда она собиралась отходить ко сну, gege вызвал её к себе. Как ни странно, он попросил её одеться официально. Няня украсила её тёмные волосы цветами и драгоценностями, нанизала тонкие кольца на пальцы, а в уши повесила изысканные серьги в виде цветов, звеневшие при повороте головы. Она надела свои лучшие туфли из красного шёлка, так обильно расшитого золотом, серебром, бисером и мелким жемчугом, что его самого почти не было видно.
Няня повела её в ту часть дворца, где она никогда прежде не была, и они прошли мимо пустынного, мёртвого вольера Сяо Лун. Она дрожала, несмотря на парчовые и шёлковые одежды. Привычные залы, где прошло её детство, остались позади, и наконец она остановилась перед небольшими покоями с запертой дверью, на которой были изображены драконы с пятью когтями. Створка мягко, бесшумно скользнула в сторону. Сонный порыв воздуха, сильно пахнувшего застарелым потом и маковыми цветами, ударил ей в лицо, когда она осторожно просеменила внутрь, и дверь закрылась за ней.
Опиум был ей знаком. Иногда няня, сжалившись, давала ей немного этого горького белого порошка, если боль в перебинтованных ступнях была невыносимой. Но прочитанные ею книги, услышанные ею истории (те, о которых ей не следовало знать) — все они, как одна, предупреждали об опасности пристрастия к чудодейственному препарату.
Эта комната казалась странно пустой по сравнению с её прелестными, полными воздуха, украшенными цветами покоями. Здесь стояли лишь небольшой письменный стол, пара стульев и низкая широкая кровать, изготовленная из лакированного тёмно-красного, кроваво-красного дерева. Gege возлежал там, разглядывая её из-под тяжёлых нависших век. Он подозвал её к себе, и на губах его медленно скользнула лёгкая рассеянная улыбка.
Рядом с ним она всегда чувствовала себя неуютно, но сейчас он пугал её ещё сильнее. Особенно когда она увидела маленькую золотую трубку, свободно покачивавшуюся в его длинных пальцах. Как морщинисты они стали, подумала она. Его ногти, когда-то длинные, но всегда безукоризненно ухоженные, теперь были обгрызены и выглядели так, словно причиняли ему боль.
Она всё медлила, и глаза его сверкнули золотом. Сонный дракон медленно развернулся, его клыки блистали серебром.
— Подойди сюда, Лань Юэ, — велел дракон тихим, властным голосом.
Можно убежать, промелькнула дикая мысль. Можно убежать отсюда.
Но куда ей скрыться? Её поймают. Притащат сюда. Высекут…
Сглотнув, она наклонилась к нему. И ощутила зловонный запах мужского тела, пота и мускуса с примесью аромата гниющих маковых цветов. Он слегка провёл рукой по шёлковому покрывалу рядом с собой, показывая, что она должна сесть. Она осторожно подчинилась, борясь с подступающей тошнотой, с желанием убежать, расплакаться, сердце её трепетало в груди, как испуганная птичка, пойманная в ловушку.
Затем он потянулся к ней и поцеловал.
Это был не первый её поцелуй. Сяо Лун поцеловал её однажды — нет, вернее, это она поцеловала его. Её мучило любопытство после нескольких стихов и рассказов, которые она прочла, несмотря на запрет, и о которых её няня понятия не имела. Там говорилось об удовольствии, которое таили в себе женские губы, о тяготах, которые преодолевали мужчины ради прикосновений к ним.
Но те нерешительные, пробные поцелуи не сотрясли её мир. Сяо Лун не стал принадлежать ей, лишь сделался более неуклюжим и тихим. Его губы были с привкусом чая, а вовсе не жаркой, тягучей горечи.
Gege поцеловал её так, как если бы он был умирающим, а она — Эликсиром Жизни: отчаянно, жадно, слабо. Его иссохшая ладонь коснулась её щеки, она вздрогнула. И отшатнулась, чувствуя, как туман затмил её разум и глаза.
— Вот, — сказал он, протягивая трубку. — Вдохни.
Она попыталась сопротивляться, но тело её не слушалось, она могла лишь смотреть на него. Он издал мягкий, низкий смешок и нежно прижал трубку к её губам. Было ощущение, будто от касания латуни на коже осталось клеймо. Она не хотела вдыхать, но горящий опиумный шарик был совсем близко, дым просочился в её лёгкие, изгоняя воспоминания, мысли, чистый воздух. Осталась лишь муть маковых фантазий, лишь она одна.
От дыма она сделалась вялой, в руках и ногах будто не стало костей, всё казалось далёким, и она осела назад, в баюкающие объятия тонких рук.
— На сегодня с тебя хватит.
Она тихо вздохнула. Да… так будет лучше.
Её тело словно налилось тяжестью, кожу пощипывало, но веки не смыкались, как если бы она попала в сон наяву.
Она смотрела из-под ресниц в его золотые глаза, похожие на два солнца, медленно поглощавшие её мир. Его иссохшие пальцы раздели её с любовью, но неловко: она слышала исчезающе далёкий треск рвущегося шёлка. Вскоре она лежала перед ним обнажённая. Тело её уже не было телом юной девушки, столь мало отличным от мальчишеского. Но её груди до сих пор не выросли в полной мере, пока что это были лишь небольшие холмики, почти неприметные, когда она лежала на спине, а мягкие тёмные волосы между ног ещё только слабо пробивались.
Наконец, он взял её ступни, её перебинтованные крошечные ступни в ало-золотых туфлях. Подняв ей ноги, он принялся ласкать её золотой лотос, покрывать поцелуями и глубоко вдыхать. Она словно сквозь туман смотрела, как он нежно, с осторожностью снял её туфли, расцеловал изгибы её ступней и скрючившиеся гниющие пальцы.
— Прекрасна… — шептал он. — Прекрасна…
Она так ослабела, что даже вздрогнуть не смогла. Тихий тонкий голосок шептал ей, что её ноги изуродованы, покалечены, обезображены. Это его вина. Он отнял у неё свободу, достоинство, личность. Но этот голос был едва различим, всего лишь шёпот в целой вселенной.
Его руки развязали шёлковые повязки — грязные, их надлежало заменить завтра. Если он и почувствовал запах, то ничего не сказал; испачканные бинты упали на пол чуть ли не со вздохом, свившись, подобно спящим змеям. Она никогда не смотрела на свои ноги, никогда раньше, и сейчас, глядя на них в ярком свете, когда их держал gege, она бы испугалась, если бы могла чувствовать.
Губы его продолжали касаться её ступней, уродливых, изувеченных, которые она едва могла признать своими. Его далёкое тяжёлое дыхание напоминало рёв, словно расширялись и сжимались лёгкие дракона. Прошла вечность, и она поняла, что смотрит куда-то в потолок, где, как ей казалось, виднелся цветущий сад. Растения мягко вырывались из тёмной почвы, расправляли листья, густо разрастались, их бутоны распускались, цвели, а потом умирали, засохшие лепестки падали на землю, и всё начиналось снова. Или то были птицы? Видела ли она там, наверху, птиц: поющих и вьющих гнёзда канареек, озорных попугайчиков, спорящих с зябликами?
Она медленно-медленно подняла руку, словно для того, чтобы поманить к себе тех птиц. А потом всё взорвалось болью, и она поняла, что кричит, рыдает, ей тяжело дышать. Его губы столкнулись с её и вдохнули в них дым, сладкий дым, горький дым, грязно-чистый дым. Поцелуем дракон вновь даровал ей маковые сновидения, однако благодаря боли от его клыков и когтей, терзавших её тело, она пробудилась и ощутила ужас, но лишь на мгновение.
Gege пронизывал её, медленно убивая. Его бёдра всё двигались, и она захлебнулась криком, вновь провалившись в маковый сон. Струившиеся из глаз слёзы казались ей расплавленным железом на щеках. Она видела его глаза, его огромные золотые глаза и рот, красный, красный рот.
— Ещё моя, — провозгласил он. Ей казалось, будто он шептал, но на самом деле, должно быть, кричал. — Ещё моя. Моя Лань Юэ. Моя. Никто не отберёт тебя у меня…
Его когти сжимали её тело, её талию, а иногда отчаянно царапали грудь.
Она отвернула от него лицо, он не прекращал с силой толкаться между её ног, словно достигая самых внутренностей. Дым скрыл сад от её жаждущих глаз и прогнал всех птиц. Наконец она закрыла глаза, думая о Сяо Луне — запертом в своём вольере, одиноком, бессильном улететь прочь.
Примечания автора:
1. Ge ge — «старший брат».
2. Лань Юэ — Розовая Луна. Имя для Тайвань выбрано случайным образом, я встречала его в каком-то фанфике.
3. Сяо Лун — Маленький Дракон. Это имя для Гонконга я подобрала сама (тут есть крошечный намёк на анимэ «Сакура — собирательница карт»). А ещё это китайское имя Брюса Ли.
4. В китайской геральдике только прямые наследники императорской семьи имели драконов с пятью когтями.
Примечания переводчика:
1. Тайвань впервые был официально включён в состав Китая в 12 веке. Позднее китайцы стали весьма активно осваивать остров, коренные жители были оттеснены в горные районы.
2. Бинтование ног девушек — древний китайский обычай. Совсем маленьким девочкам перематывали ступни таким образом, что с годами те страшно деформировались, приобретая крайне уродливую для европейцев, однако сексуально привлекательную для китайцев форму. Девушка с трудом могла передвигаться и испытывала боли. Существовала классификация ступней, самая «прекрасная» называлась золотым лотосом.
3. Своеобразным ответом Англии на неуступчивую внешнюю политику Китая стал ввоз опиума из Индии.
4. Земли нынешнего Гонконга принадлежали Китаю с незапамятных времён. Спустя два года после начала первой Опиумной войны Гонконг был уступлен китайским императором «в вечное владение» Великобритании.
5. Беты — пожелавший остаться анонимным, Kameo-Margo.
