Мор

Смерть нуждается в прелюдии, подобно соитию. Усталость, утрата иллюзий, болезни - вот ласки и поцелуи, расслабляющие тело и позволяющие смерти овладеть нами, не причинив боли. Мартен Паж

*** Мохнатое мушиное тельце крохотным черным комком шлепнулось на древесину стола. Глухой стук от его падения в абсолютной, застывшей в воздухе гниловатыми волокнами тишине комнаты, показался до странности громким. Этот стук ехидно и словно бы намеренно вспугнул очередной вздох, сорвавшийся с губ того, кто сидел, замерев, у окна. Конечно, тишина вовсе не была полной, как, должно быть, казалось сгорбившемуся в немом ожидании бдящему. Эта тишина непрерывно басовито гудела, сотканная из хаотичного роения несметных полчищ мух - собратьев той, что мгновение назад отжила свой недолгий век прямо над обеденным столом. Нелепо. Эта псевдотишина давила на барабанные перепонки и стонала... Стонала тысячью голосов. Здесь, за толстыми дубовыми стенами добротного дома, пусть и основательно уже прогнившего, этих стенаний было не услыхать. Однако, стоило выйти за порог, как они обрушивались всей своей скорбной вязкой массой на того, кто посмел до сих пор ускользать из лап захватившего город беспощадного палача - чумы. Болезнь неспешно и методично пожирала поселение и являла затаившимся в немом ужасе жителям свой лик - холодный, бесстрастный и несколько брезгливый. Никакой жуткой гримасы, вовсе нет. Смерть вошла в каждый дом, как полноправная хозяйка, и предстала перед отмеченными ею смело, не скрываясь. Она несла с собою первобытный, неподвластный воле страх, но при этом по пятам за нею следовало освобождение. Долгожданное освобождение. Неподвижная фигура у окна встрепенулась, когда протяжный, мучительный скрип распахнувшейся входной двери возвестил о возвращении долгожданного посетителя. Фили поднялся навстречу брату и пошатнулся, оказавшись в его крепких и до боли родных объятиях. Кили тревожно всмотрелся в его глаза, хмурясь: - Как он? Старший из принцев тяжело опустился обратно на жесткий стул, спрятав лицо в подрагивающих ладонях: - Мертв. Прерывистый вздох вновь лезвием ножа прорезал повисшую тишину, и Кили медленно уселся на пол, примостившись у ног брата. Он обнял Фили за поясницу, прижимаясь щекой к металлическим бляхам его ремня, и все приговаривал: - Ты не отчаивайся, братишка. Не отчаивайся. Да, многие уходят. Многих болезнь забрала у нас на глазах. Но посмотри, мы-то все еще здоровы, брат! И дядя здоров! Да уйму гномов не берет эта зараза, ты только погляди! Выкарабкаемся, братишка! Фили, слышишь?! Фили слышал. И хотел бы верить этим пылким словам, но вот только в груди что-то давило, не давало вздохнуть свободно. Не давало поверить. И молодой гном знал, что это давит там, внутри. Горечь. Невысказанная и неназываемая горечь от осознания того, что тысячи и тысячи жизней его народа стали спелой жатвой для неутомимого жнеца, приговоренными для ненасытного палача. Чума не просто проглатывала их своим бездонным черным чревом, нет! Она постепенно обгладывала своих жертв, пожирала заживо, отстраненно наслаждаясь процессом. Она устраивалась рядом, на подушке больного, и, словно ласковый невидимый кот, обвивалась вокруг его головы, наблюдая... И тешилась, покровительственно взирая на свои деяния: жар и метания больного в бреду; струпья, постепенно покрывающие его истончившуюся кожу плотной коркой; язвы и свищи на теле; гнойные бубоны, вскрывающиеся, брызжущие черным соком и приносящие немыслимую боль... А затем смерть будто сжаливалась, перед этим наигравшись в волю. Она милосердно закрывала мученику глаза и легко забирала его душу. Но это происходило не раньше, чем больной сам начинал умолять об избавлении... И уже бессчетное количество раз оба принца становились свидетелями этого жуткого действа, бессильные помочь умирающим. Дьявольская чума была беспощадна - гном, заразившийся ею, уже не имел шансов на спасение. Не выздоравливал никто... Братья, наконец, поднялись и, не сговариваясь, направились к дальней комнате, в которой еще утром лежал больной. Сейчас же там находилось лишь его тело, с головой укрытое сероватой простынью. Испорченная оболочка, дырявое вместилище исчезнувшего духа... Нечто, некогда бывшее живым гномом. - Он был одним из лучших мастеров-ювелиров на всю округу. - Кили встал у изголовья кровати, на которой лежал мертвец и отер крупные капли пота, выступившие на лбу. Он был болезненно бледен. - Помнишь, как дядя заказал ему выковать для нас эти медальоны? Оба неосознанно прикоснулись к груди, где под тканью одежды грелись в тепле тел серебряные кулоны с рунами братских уз... - Пусть дух твой перейдет в камень, Транк, сын подгорного народа... - прошептал устало Фили и помог брату вынести тело усопшего из дома. Не успевали уже гномы хоронить своих мертвецов как подобает, в отдельных каменных гробницах. Поэтому не будет Транку должного погребения. Будет лишь общая, наспех вырытая могила в раскисшей от дождей земле, да соседство с десятком таких же, как он. Не переживших страшного мора. Опустив легкое тело в яму, почти до краев уже заполненную дождевой водой, братья молча пересчитали взглядом трупы, что уже лежали там. Семь. Семь, не считая старого ювелира. Восемь жизней за один-единственный день! Богатая жатва сегодня у смерти... Над ямой, даже не смотря на ливень, темным и зловещим водоворотом кружили миллионы агатово-черных мух, наполняя своим бесстыдным жужжанием мертвую тишину улиц. Фили уже отворачивался от могилы, которую пока еще рано было засыпать землей, когда услышал вдруг за спиной надсадный, явно сдерживаемый, но все же рвущийся наружу кашель. Каменным изваянием замер русоволосый принц под хлещущими струями дождя, боясь обернуться. Он узнал этот кашель. И точно знал, что за спиной нет никого, кроме брата. - Нет... Когда Фили все же подошел к брату, тот поспешно спрятал за спину руки, которыми только что прикрывал рот. Старший гном схватил его за запястья, дергая их к себе, и смотрел, смотрел... Смотрел сквозь завесу из дождевых капель и собственных теплых слез на большие мозолистые ладони брата, с которых все те же слезы и дождь смывали рубиновые капельки крови... *** Кили угасал. Его жизнь утекала по каплям в прозрачный слюдяной сосуд, что затейница-смерть держала в костлявых руках. С каждым днем принцу становилось все хуже, и вот уже неделю он был прикован к постели, не имея больше сил подняться. Узоры язв уже испещрили его тело, и Фили, бессменно дежуривший у кровати брата, потухшим и полным отчаяния взглядом прослеживал цепочку отвратительных багровых корочек на белой коже Кили, уходящую под воротник рубахи. Стеклянные глаза младшего принца, метавшегося в бреду по мокрым от пота простыням, не отрывались от лица брата. Его обметанные сухие губы шевелились, тихо проговаривая бессмысленные слова. Фили крепко сжимал его руку в своих ладонях, не думая о том, что может заразиться. Ему было все равно. Теперь все равно... Сколько ночей он не спал? Сколько жутких часов слушал стоны братишки, которого немыслимая боль раздирала изнутри? Фили боялся. Боялся до панической дрожи, до зубовного скрежета, до разодранных в кровь ладоней... Но еще больше боялся сам Кили. Наследник короля знал, что брат его не страшится никакой напасти, кроме одной - холодного дыхания смерти, коснувшегося губ. Всю свою жизнь Кили прятал этот страх в себе, и только родной брат знал, насколько он на самом деле боялся. И вот, единственный страх настиг его, младшего братишку, которого Фили поклялся защищать... - Фили, Фили! Крик младшего звонкой трелью разнесся по погруженному в скорбное молчание дому. Молодой принц стремительно взбежал по крутым ступенькам на второй этаж и настежь распахнул дверь их с братом комнаты. - Что случилось, Кили?! - он буквально повалился на кровать, прижимая к себе дрожащего брата и поглаживая по влажным коротким волосам, чуть завивающимся на концах. Кили прильнул к его груди, учащенно дыша: - Он умер, Фили... Папа умер, да? Его маленькие кулаки уперлись в бок брата, а льняная рубаха под щекой Кили промокла. - Тише, мелкий... Ты ведь знаешь, что да. Папы больше нет с нами. - Фили чуть отстранился и поднял голову младшего за подбородок, заставляя встретиться с ним глазами. - Что, снова кошмар? - Я снова и снова вижу, как папа умирает... - в расширенных глазах цвета гречишного меда, плескалась безграничная боль. И страх. Самый настоящий, почти животный страх, который заставил Фили еще крепче обнять брата. - Это просто сны, братишка... Просто страшные сны. - Он шептал что-то еще, но дрожь хрупкого детского тела под пальцами все не успокаивалась. - Фили, я не хочу умирать... Младший снова поднял на него свои бездонные глаза, в уголках которых мерцали крохотные алмазные слезинки. - Ты и не умрешь, Кили! Что ты такое говоришь?! - гном тихонько встряхнул брата за плечи, чтобы не смел нести чушь. - Я боюсь умирать... - что-то в голосе брата яснее всяких слов сказало Фили о том, что брат боялся не боли, не страданий, предшествующих смерти. Он боялся чего-то, что будет после. Чего-то, чего он, Фили, не знал. - Молчи, молчи, мелкий... Зачем ты вообще думаешь об этом? - пальцы стерли влажные дорожки с гладких щек, снова зарывшись в волосы. - Фили, а что, если я должен буду умереть? Все-таки должен? - Глупый. Никто не позволит тебе! Я спасу тебя, чего бы мне это не стоило. Ведь я всегда рядом, Кили! - косточки лопаток выпирали под горячей ладонью, поглаживавшей спину брата. - Ты спасешь меня, обещаешь? - Конечно, обещаю. Фили наблюдал, как брови младшего сомкнулись на переносице в упрямую линию: - А если меня нельзя будет спасти, Фили? Что тогда? В глазах неподдельный страх. Тот самый, почти звериный. Мучительный ужас. - Я умру за тебя, братишка. Умру вместо тебя. Ты слышишь? Он слышал. И верил. - А как же ты? Я не хочу без тебя... Как я буду один? - его личико искривилось, но на нем все же легко читалось какое-то по-детски эгоистичное облегчение вкупе с растерянностью. Страха больше не было. - Ты ведь сильный, Кили, ты справишься и без меня. - Фили не замечал, что и по его щекам теперь текли соленые капли, исчезая в еле заметной пока щетине. - Главное, что ты будешь жить, братишка... Ты будешь жить... *** В тот день Кили в последний раз пришел в сознание, вынырнув из черного омута горячечного бреда. Фили, прикорнувший было прямо на стуле возле кровати, сквозь сон почувствовал слабое шевеление пальцев в его руке, которой он, как всегда, сжимал ладонь брата. - Фили... - голос уже почти не слушался темноволосого гнома, так как ужасающие кровоточащие свищи покрывали даже его горло. Когда моментально проснувшийся наследный принц поднял глаза на брата, у него сам собою вырвался горестный стон. Лицо Кили напоминало жуткую погребальную маску с черными провалами глазниц и рта. Кожа истончилась настолько, что каждая язва на ней казалась еще страшнее. От брата омерзительно пахло смертью... - Фили, не уходи! - прохрипел будто бы чужой голос. Только глаза на этом восковом лице все еще оставались живыми. И они до краев были полны невыразимым страхом... - Я боюсь, Фили... Фили будто бы в тумане помнил, как он кинулся к брату на грудь, обнимая бережно, чтобы не потревожить открытые раны. Как шептал ему успокаивающие и глупые слова, целовал родное лицо... Как слезы, срывающиеся с его ресниц, терялись в свалявшихся волосах Кили, а он все касался губами обжигающе горячей кожи скул, лба, колючего подбородка, губ... И мысленно молил кого-то, кого угодно, чтобы спасли, помогли, не позволили брату погибнуть! И когда Кили вновь, незаметно для себя самого, соскользнул обратно в бездну бессвязного бреда, а затем и вовсе потерял сознание, Фили решился. Он давно знал, куда пойдет, если случится беда, и вот она пришла. Гном в последний раз поцеловал брата в пылающий жаром лоб, и вышел из дома, не оборачиваясь. *** - Ты здоров, - услышал Фили вместо приветствия, перешагнув порог ветхой хижины на самом краю поселения. - Да, - ответил он, крепче сжимая кулаки. Он знал, на что идет. Дряхлый и немощный гном в выцветшем от времени зеленом наряде, сидел у печи, вытянув сморщенные руки к огню, не прикрытому заслонкой. Его пепельная борода своим концом подметала невероятно грязный пол единственной в этом жилище комнаты. - Я знаю, зачем ты здесь, принц. Голос колдуна был настолько низким и тихим, что Фили пробрала дрожь. Он подошел ближе к старцу. - Так дайте мне то, что нужно. - Не думая о гордости, наследник трона упал на колени у ног старого колдуна. - Прошу... - Встань, глупый потомок Дурина! - маг с удивительной прытью вскочил на ноги и разгневанно уставился на поднимающегося с пола Фили. - Я ничего не могу тебе дать, влюбленный слепец! Фили почувствовал, как от старика волнами расходится темная, недобрая сила, и покачнулся, чудом устояв на ногах. - Я знаю, что ты можешь помочь мне, колдун! - взревел он, делая шаг к низкорослому гному. - Не лги же! И маг словно сдулся, сделавшись еще меньше ростом. Сила, что бушевала вокруг него, исчезла без следа. Старик снова опустился в кресло у печи. Прошло несколько долгих минут, прежде чем колдун снова заговорил. На этот раз голос его звучал устало: - Пусть я и темный маг, принц, но я не подлец. Я пытался спасти тебя, но заглянул в твою душу и понял, что попытки мои тщетны. Переубедить тебя не сможет ничто. - Он снова протянул ладони к огню, разгоревшемуся ярче прежнего. - Но я могу повторить снова: мне нечего тебе дать! Фили дернулся, готовый броситься на старца, но был остановлен властным движением: - Уймись, глупец! Уймись и выслушай меня до конца. Я не могу дать тебе никакого чудодейственного средства, чтобы излечить твоего брата. Потому что такого средства нет, и ты это знаешь. - Маг принялся гладить собственную бороду, склонив голову к груди. - Ты пришел вовсе не затем, чтобы попросить у меня лекарство. Тебе нужны слова, заклинание... Наговор. И я расскажу тебе о нем, глупый принц! Слушай же... Глаза колдуна сверкнули странным холодным огнем, будто преломив отблеск жаркого пламени очага. И Фили услышал: - Ты хочешь отдать свою жизнь взамен жизни брата, наследник! И знаешь, что это единственный шанс для него. Так знай же, безумец, что тебе придется заключить сделку с самой Смертью! Волосы на голове Фили зашевелились. Казалось, что в запертой комнате вдруг потянуло прохладным сквозняком. Колдун продолжал: - За час до заката ты должен прийти к ложу брата и начать черный ритуал. Слова, что я скажу тебе, будешь ты молвить четко и ясно, не запинаясь, какую бы боль не испытал. Все, что будешь ты говорить, Смерть исполнит с великой радостью, помни! Она любит играть с такими безумцами, как ты, готовыми заключить с нею сделку. И когда Госпожа вдоволь потешится с твоим обезображенным телом, должен ты напоить брата собственной кровью, слышишь? Пои, пока не порозовеют немного его щеки. А после, исполнишь последнюю часть ритуала, которую подскажет тебе сама Она. Да только смотри, должен ты успеть к закату! Не успеешь - и не спасется твой брат, а ты же все равно умрешь в страшных муках. Запомнил? Фили лишь кивнул, завороженно глядя на то, как в воздухе перед старцем возникали, словно бы ниоткуда, огненные руны наговора. И принц понял, что не придется ему запоминать эти слова, ибо сами они выжигались в памяти, надежно запечатанные упорной решимостью... *** Кили протяжно захрипел. Он по-прежнему был без сознания, но почерневшие губы судорожно шевелились, исторгая леденящие кровь хрипы. Фили, снова сидящий возле его кровати и периодически понемногу вливающий в гниющую дыру рта брата по паре глотков воды, то и дело бросал взгляд за окно. До назначенного времени оставались считанные минуты. Фили любовался чертами так дорогого ему лица, пусть и изуродованными теперь печатью близкой кончины. Он помнил, отчетливо помнил, как эти губы, ввалившиеся и страшные сейчас, растягивались когда-то в лучезарной улыбке. Помнил, как на скулах, что теперь туго обтянуты были пергаментом кожи, алел смущенный румянец, когда Фили, изредка, слишком уж крепко обнимал младшенького. А еще он помнил, как смеялись медовые глаза, ловя озорным взглядом ответный взор брата... Когда до заката солнца оставался ровно час, Фили в последний раз отогнал от неподвижно замершего на постели Кили нескольких настырных мух, норовивших забраться тому в ноздри. Принц знал, что дольше медлить нельзя, но все еще не мог заставить себя начать зловещее заклинание. Он не боялся собственной смерти, вовсе нет! Гном лишь страшился того мига, когда его младший братишка, его Кили останется на свете совсем один. И Фили больше уже ничем не сможет помочь ему, не сможет снова отдать жизнь за жизнь, ведь она у него одна... Где-то уныло завыла собака, заставив принца вспомнить о времени. Фили положил ладони на еле заметно поднимающуюся в такт слабому дыханию грудь второго наследника трона Эребора. Разом пересохшие губы его разомкнулись, и заклинание потекло из них темной смолой, повисая маревом в сгустившемся воздухе... Та, кого зовут костлявой, та, что жаждет вкуса крови, Обернись на зов. Внемли ты мольбе стогласой, что идет из чрева боли - Собран твой улов. Загляни в глаза пустые. Видишь, что не лгут о муке? Пощади его. А взамен получишь душу. Ту, что тонет в сердца стуке Брата своего. Словно остро наточенными когтями провели по стеклу. Фили закричал бы, затыкая уши, чтобы не слышать невыносимого звука, но он помнил, что должен говорить четко и ясно, чтобы Смерть услышала его. А она уже отозвалась, в этом гном не сомневался... Забирай и тело тоже. Погляди - ему не больно! Жертва в радость мне. Прекрати страданья брата. Покоряюсь добровольно Я своей судьбе. Дьявольский скрежет прервался также внезапно, как и появился, и принц почувствовал, как в смердящем воздухе закружилось нечто темное, невидимое глазу. Все тело гнома охватила странная липкая истома, а мышцы будто расплавились, расслабляясь. Чувствуя, как из носа тонкой струйкой начинает бежать кровь, Фили продолжил: Отвори ворота крови, кожу пусть сожгут стигматы, Взрежь в груди клеймо. Вырви око из глазницы, чтобы не встречать закаты - Мертвым все равно. Расслабленное тело его выгнулось дугой от ужасающей, нестерпимой боли. Фили забился в судорогах, когда каждую частичку его кожи будто бы пронесли сквозь адское пекло, а затем прижгли льдом. Сквозь выступившие на глазах слезы он видел, как бледный пар поднимается над его телом, смешиваясь с тьмой, разлитой в воздухе. Кровь текла по его подбородку, шла изо рта и ушей, толчками прорывалась наружу из множества разом ослабших голубоватых вен... Фили не кричал, и лишь завороженно глядел на собственные руки, на глазах покрывающиеся струпьями. Не закричал он даже тогда, когда почувствовал, как на его груди проявляется смертельное клеймо, глубоко выжженное в коже. Сквозь густую вонь паленого мяса, принц чуял запах чего-то чужеродного, чего-то мертвого. И со всей ясностью ощущая, как это что-то неспешно выдирает из его черепа правый глаз, он отчетливо говорил: Тело полосуй рубцами, изъязвляй чумой проклятой, Щелочь в глотку лей. Только ты увидишь, дьявол, как положит брат за брата Жизнь. Смелее, бей! Фили уже почти не чувствовал боли. Его некогда прекрасное тело превратилось в ободранный ком оголенных нервов. Принц и не представлял даже, что способен выдержать такие пытки. Но он все еще был жив, все еще слышал собственное хрипящее дыхание в беззвучно хохочущей тишине. Он все еще способен был говорить, а потому спешил продолжить заклинание: Брат, напейся алой крови, жизни, что текла по венам. Губы приоткрой... Я дарю тебе свободу. Кожи не коснется тленом Мрак своей рукой. Почти повалившись на неподвижного брата, Фили поднес к его запекшимся черным губам собственное запястье, с которого весело стекали темно-алые ручейки. Единственным уцелевшим глазом принц пристально наблюдал, как тяжелые капли исчезают у Кили во рту. Его по-прежнему терзала мучительная боль, но Фили, словно бы связав в один узелок все оставшиеся у него силы, загнал эту боль куда-то на задворки сознания. Целую минуту, показавшуюся вечностью, он смотрел, как на лицо брата капает кровь с его лица. А щеки, вымазанные ею, все не розовели... Фили уже почти отчаялся, почти начал произносить строки заговора раньше времени, но тут в его затуманенную муками голову пришла запоздалая мысль. Дрожащей рукой проведя по своему подбородку и убедившись, что изо рта тоже непрерывно течет кровь, принц наклонился к брату и коснулся его губ своими... Темнота вокруг сгустилась плотнее. Отстранившись, гном увидел, как на скулах Кили медленно проступает румянец... Смерти лик шептал игриво исполнять завет последний, Я ему внимал. "Овладей же его телом... Что же ты застыл, наследник? Я предупреждал!" Фили всхлипнул. Испугавшись того, что посторонний звук может нарушить ход ритуала, он все же заставил себя замолчать и обнял, крепко обнял безвольно обвисшее в его руках, и такое легкое сейчас тело брата, прежде чем ворваться в него, глотая собственный крик. Этот ужасный, безнадежный вопль родился где-то внутри, но так и не вырвался наружу, истекая из тела вместе с неумолимо слабеющими струйками крови. И исполнен был к закату мною над любимым братом Страшный ритуал. Я последние крупицы жизни, бывшею моей когда-то С семенем отдал. Вытянувшись на Кили, светловолосый принц беззвучно плакал, и крупные, розоватые от крови слезы катились из его единственного глаза, смывая выражение неосознанного, но все же страха, с лица его спящего брата. Глаз Фили был обращен к распахнутым настежь ставням окна, за которыми багряное солнце мягко опускалось за размытую линию горизонта. Он все же успел до заката... Фили перевел взгляд на брата, кожа которого на глазах становилась все менее бледной. Чуть повернув голову и скривившись от новой боли, он поцеловал Кили в уголок губ, и, закрыв глаза, закончил заклинание: И последним, что увижу, воспарив над бренным телом, Я на краткий миг, Будут очи цвета меда, приоткрытые несмело, И любимый лик. *** Следующим утром в Синих Горах лица многих из оставшихся в живых жителей осветились надеждой. За прошедшую ночь ни один гном не заболел, ни один не выказал тревожных симптомов чумы. Больные по-прежнему гибли в мучениях, но новых вспышек заразы больше не наблюдалось. Робкая радость вновь ожила в сердцах. И лишь на одном лице больше никогда не появлялась улыбка: ни радостная, ни печальная. Королевский наследник был жив и обязан был жить дальше, до конца дней своих нося в сердце боль много бóльшую, чем боль целого народа, охваченного мором... Роившиеся над поселком мухи по-прежнему хаотично кружили в воздухе, и их мохнатые антрацитовые тельца миниатюрными черными безднами поглощали лучи закатного солнца.