Чужой очаг

Выходной пролетел совершенно незаметно. Возня с Сэмми с утра, завтрак, потом посещение изрядно подросших щенков: радость племянника от общения с животными умиляла, и лишить его этого общения было невозможно, несмотря на заботы, связанные с приближающейся свадьбой Драко и Астории. Иногда мне казалось, что молодые люди с удовольствием бы поженились тихо, как мы с Люциусом, но при амбициях Гринграссов это было невозможно. Увы. И жениху с невестой оставалось только терпеть. Фоукс жил на два дома. То обретался в Хогвартсе, то внезапно прилетал и оставался на неделю-две рядом со мной. Люциус говорил, что будучи духом Хогвартса, жить долго вдали от его стен он не может, но при этом считает меня частью замка и как бы хозяином. В любом случае, корреспонденцию теперь я мог отправлять только с его помощью, он всегда мгновенно оказывался рядом, стоило только подумать о том, что надо бы написать письмо. Благодаря, кстати, фениксу ко мне в магическом мире стали относиться почти благоговейно, потому что какой-то умный журналист написал, что эти птицы служили только достойным волшебникам. Я был не против побыть ради разнообразия в категории достойных. Драко вполне успешно управлял школой, и мне кажется, что он нашел свое призвание. В любом случае, он не жаловался, упорно преодолевал трудности, вел Хогвартс к процветанию, хотя некоторых преподавателей я бы не стал подпускать к детям, таких, как Панси Паркинсон, например. Но Драко поручился за нее, и у меня не было оснований не доверять ему. Единственная ложка дегтя, которая омрачала мед моего существования, была связана с мыслями о брате. Джастин. Моя боль. Но ничего сделать было уже невозможно. Стертая память восстановлению не подлежала, как и изменению. Да и смысл? Сэмми все равно не помнил ни отца, ни мать, для него семьей стали мы с Люциусом и Драко. Ритуал принятия только укрепил эти связи, и на родовом гобелене ярко зазеленела листвой веточка с именем наследника. Я помнил тягостное посещение квартала, где так и продолжали жить Джастин и Линда. Видеть их, убитых горем, и понимать, что во многом есть твоя вина, тяжкое бремя. Знать, что они каждый день в любую погоду посещают могилу сына, который на самом деле в счастливом неведении живет у тебя дома – крест не легче. Я помнил, как испугался, когда ветер донес слова Линды: – Ничего, Джастин, Господь милостив, и у нас будут еще дети. Как я мог не подумать об этом? Другие дети… А если ребенок снова родится магом? Не будет ли повторения истории Сэмми? Ведь Линда и Джастин продолжали ходить в ту же церковь, к тому же священнику, находя в религии утешение. Люциус ободряюще сжал мою руку и прошептал: – Гарри, я тоже об этом думал и пока понятия не имею, как решить проблему. А пока я наложил на твоего брата чары контрацепции, по крайней мере, мы будем застрахованы от рождения мага. Сейчас, после пары месяцев размышлений на эту тему, мне кажется, что идеальным выходом из ситуации было бы искусственное оплодотворение для Линды или усыновление ребенка из приюта. Так бы она реализовала свой материнский инстинкт, но единственным, что удерживало от решительных действий в этом направлении, было то, что гарантировать, что малыш не окажется магом и в этом случае, никто не мог. Слишком много сквибов было отправлено в маггловский мир за сотни лет, и магия порой проявлялась там, где ее и ожидать-то было сложно. Кстати, Гермиона всерьез взялась за исследования, которые, с одной стороны, доказывали, что сквибы принадлежат к магическому миру и у них в 90 случаях из 100 рождаются дети-маги, причем как правило превосходящие по силе второго родителя, а с другой стороны, показала, к чему привели традиции подкидывания таких детей магглам. Картина оказалась весьма неприглядной, и магическое сообщество срочно стало искать пути выхода из ситуации, потому что, как оказалось, даже оставшиеся в магическом мире сквибы были отнюдь не в шоколаде. Гермиона под шумок внесла проект закона о социальной адаптации магглорожденных детей. И у него были все шансы быть принятым. – Гарри, мы идем? – спросил Люциус, шагов которого я так и не услышал. Да, сегодня мы снова собирались проведать Джастина и Линду. Странно, но с каждым разом я чувствовал, как связь слабеет и нет уже такого острого, на грани боли, ощущения, что вот она, моя семья, а я там лишний. Приходило понимание того, что прошлое останется неизменным и эти люди, по воле судьбы ставшие мне чужими, так и останутся ими. Не изменить. Не повернуть. Чужой очаг, который никогда не станет моим. – Гарри, мы идем? – повторил Люциус, терпеливо ожидая ответа. Как странно, что именно Малфои стали моей семьей, самыми близкими людьми, понимающими и принимающими таким, каков я есть, всегда готовые помочь, подставить плечо, ободрить, а то и просто шуткой поднять настроение. В традициях чистокровных есть своя прелесть – вот это отношение к семье, которого никогда не мог понять тот же Дамблдор, хотя и проповедовал любовь. Любовь не может быть абстрактной, ко всем без разбора. Это очень адресное чувство. – Гарри? – снова Люциус беспокоится. – Давай останемся дома, разожжём камин, ляжем перед ним и будем пить глинтвейн, – ответил я, чувствуя затаенную радость мужа. Пора перестать пытаться согреться у чужого огня, когда есть свой. И своя семья.