You saved me from myself

Из-под потрепанной обивки кресла торчала шершавая набивка. Я теребил ее и вытаскивал, раскидывая вокруг себя, чем нервировал врача, сидящего напротив меня. Но он терпел, лишь вздыхал и иногда косился в мою сторону. Все вещи в этой комнате, созданные для успокоения пациентов, только сильнее щипали и без того оголенные, словно провода, нервы: песочные часы на дубовом столе, ободряющие слова, развешанные по стенам, кабинет явно нуждающийся в уборке, неопрятный вид психиатра. — Может, поговорим? — наконец-то спросил он, уперевшись в меня взглядом. Я буквально кожей чувствовал безразличие, исходящее из него. — Я просто сошел с ума. Выпишите то, что требуется, и я уйду. Врач хмыкнул: — И что же именно ты ждешь от меня, Луис? — Луи, — раздраженно поправил я. Мои нервы действительно были на пределе. Я буквально слышал треск, с которым они медленно, но верно рвались. Мне хотелось домой, ведь там находятся вещи, которые действительно меня успокаивают — в третьем ящике письменного стола по левую сторону в аккуратной коробочке пылилась стопочка острых и холодных лезвий, которые обычно правили меня и мою жизнь, когда никто другой не мог, когда никто другой не старался. Разговаривать с этим типом, сидящим в кресле, из которого, кстати, не торчит его содержимое, совершенно не хотелось, поэтому я просто напевал про себя незамысловатую песенку: что-то про голубое небо, что-то про радугу и пони, что-то о лезвиях. Текст сразу же потерялся на задворках головы так же молниеносно, как и появился там. Мне не удается уследить за ходом мыслей. Похоже на сон, который ускользает с каждой минутой бодрствования. Ты еще держишь в голове образы, но они никак не складываются, не образуют из себя события и связный сюжет. Нечеткие, неяркие, безликие. Наваждение, будто бы не мне это и снилось, будто бы не я эти песенки и сочинил. В обычной ситуации я бы не стал зацикливаться на этом, но это была не единственная вещь, которая бесследно пропадает из моей головы. И вот сижу я, в кабинете у самого отвратительного врача во всем мире, смотрю невидящим взглядом на неаккуратно побеленную стену, а в голове кто-то и что-то мне нашептывает, но губы этого Самого-Отвратительного-Врача-Во-Всем-Мире предательски сомкнуты, образуя мерзкую, тонкую и снобскую полоску. — Привет, — здоровается голос со мной. Я снова взглянул на врача, но он смотрел в мою медицинскую карту, гипнотизируя несчастные две строчки. И голос. Голос совсем другой... Приятный, низкий. — Привет, — здороваюсь я в ответ мысленно, но получается вслух. Самый-Отвратительный-Врач-Во-Всём-Мире вздрагивает, обращая на меня капельку своего драгоценного внимания, но я вместо этого отвожу взгляд в окно, расположенное правее от него. Когда я шел в клинику, то светило яркое, пусть и холодное, солнце, едва прогревая воздух вокруг, но сейчас ледяные капли забили по земле, крышам, машинам. Кто-то или что-то явно хотело запечатать меня в этом здании. Я закрыл глаза и попробовал успокоиться, отсчитывая числа в голове. Что-что, а параноил иногда я страшно, да то того, что начинались панические атаки. — Лу, не бойся, — снова слышу я. Голос так близко, кто-то буквально нашептывает мне на ухо, но никого рядом нет, а Самый-Отвратительный-Врач-Во-Всем-Мире закурил, меланхолично глядя в то же самое окно. Чувство реальности испаряется, а вокруг все становится наоборот - слишком ирреальным. Липким, приторным, тяжелым. Мне страшно, но я не подаю вида. — У меня раздвоение личности, — выдаю я абсолютно спокойно, будто бы вся дрожь осталась в районе глотки, опоясывая голосовые связки. Врач затушил сигарету и повернулся в мою сторону. — И какая она — твоя вторая личность? Опиши ее. Все слова вмиг нырнули в закрома сознания, будто бы Он тщательно запрятал их куда-то. — Ну, — было начал я. — Он... Лучше, чем я. Я не знаю в чем и как, но чувствую это. — Хорошо. — Хорошо, — вторил я себе. Самый-Отвратительный-Врач-Во-Всем-Мире-Но-Который-С-Каждой-Минутой-Становился-Приятнее протянул мне белый лист и карандаш, попросив изобразить "второго меня", и я хотел возразить его словам, ведь мы два совершенно разных человека. Но я лишь взял карандаш и зажал его между большим и указательным пальцами. Затем я поднес его к ноздрям и втянул запах древесины и графитового грифеля, крылышки носа затрепетали и я улыбнулся, но со стороны это было похоже, наверное, на оскал. Мне так давно не представлялась возможность порисовать, что даже соприкосновение с таким, когда-то родным, предметом, было похоже на изучение неандертальцем компьютера. Я был так затаскан по врачам, совершенно изношен, как старое пальто, да вот только на мне заплатку не поставишь. И я принялся представлять того, кто жил вместе со мной в моей голове, с кем приходилось делить бренную оболочку на двоих. Но, как ни крути, ничего в голову не лезло, будто бы вакуум поглощал любую мысль, даже самую глупую. Абсолютная пустота в голове. Всё куда-то пропадает, теряется, как в старом и захламленном чулане, но вместе с тем странная стерильность, что проведи пальцем и услышишь противный скрип. Я никак не мог определиться в своих ощущениях. — Может, поможешь? — мысленно спросил я. — Я Гарри. — Твое имя ничего мне не дает. Расскажи о себе. — Я думаю, что я кудрявый. Мне хотелось бы быть кудрявым, а твои волосы недостаточно кудрявы, как мне кажется. И мои кудряшки будут темнее, чем твои некудряшки, — тихо давал указания он. — Цвет глаз? — Но, у тебя же черно-белый... Ладно... Зеленые. — Почему не голубые? Тебе и они не нравятся? — почему-то в моем голосе звучали нотки обиды. Не пойми почему, но мне хотелось впечатлять хотя бы человека, живущего у меня в голове. — Нравятся. Они очень красивые, — шептал Гарри. — Но, у меня пусть будут зеленые. Мы будем разными. Я улыбнулся. — И я, — продолжил Гарри, — выше тебя, а еще веселее и умнее. — Чего-чего, а умнее меня ты не будешь. — Ну и ладно, — лишь вздохнул он. Я нарисовал высокого парня с тонкими и красивыми ногами, привлекательным телом, выпирающими ключицами, тонкой, но и подкаченной, шеей. Милые кудряшки обрамляли его голову. Гарри очаровательно улыбался и влюбленно смотрел на меня с листа. От себя я к улыбке добавил милые ямочки. — Хорошо получилось, — похвалил меня он. — Ты видишь? — Еще бы. Я задумался на секунду. — То есть, когда я принимаю душ?... — Проехали, — затараторил парень у меня в голове, — Забудь. Мои щеки запылали, но это явно не из-за меня. Я отдал рисунок Самому-Отвратительному-Врачу-Во-Всем-Мире-Но-Который-С-Каждой-Минутой-Становился-Приятнее. Он рассматривал его, иногда бросал в мою сторону взгляд, до краев наполненный беспокойством. — Ладно, я оставлю это у себя. До завтра, Луи. Кинув взгляд на настенные часы, замечаю, что время действительно вышло. Прощаюсь и выхожу из кабинета, где в коридоре меня встречают родители. В тишине мы едем домой, но только Гарри поет мне ту самую песенку про небо, радугу, лезвия... *** Утром я просыпаюсь в собственной кровати. Меня начинает немного потряхивать... Я не должен был просыпаться, да и к тому же в своей комнате. Вытаскиваю руку из-под одеяла. Бинт, а под ним только одна тонкая полоса на запястье. Что со мной? Ведь еще вчера вечером я хотел расслабиться, а вернее, изрезать себя в мясо от бессилия и усталости, да и покончить с этим всем раз и навсегда. Я помню, как зашел в ванную. Помню, как слезы текли по моему лицу. Помню, как включил воду, чтобы родители не слышали моих рыданий. Помню, как достал одного остро заточённого стального друга. Помню, как провел им по руке. Помню... А дальше ничего не помню. Гарри. Имя приходит быстро, вспыхивает в сознании, как сигнал светофора. Гарри. Легкое придыхание в начале имя, а затем животное рычание в конце. Он спас. Выключил безумца-меня и не позволил сделать этого. Не позволил убить нас обоих. Я встал с кровати и на цыпочках пошел в ванную. Холодная плитка неприятно соприкасалась с пальцами. Чистота. На белоснежном кафеле ни капли крови. — Это ты сделал? — спрашиваю я. — Допустим. — Спасибо, — благодарю и улыбаюсь. — Иногда просто чушь всякая в голову лезет. В четыре часа дня мы с родителями снова стоим у кабинета. Отец ободряюще хлопает по плечу, приоткрывая дверь к Самому-Отвратительному-Врачу-Во-Всем-Мире-Но-Который-С-Каждой-Минутой-Становился-Приятнее. Доктор, кажется, рад меня видеть. Он улыбается, и я не вижу ничего лишнего в этой улыбке. Обычная, душевная, настоящая улыбка, от которой его глаза стали настолько узкими, что я почти их не видел. — Добрый день, Луи... Или его... — Нет, это я. Все в порядке, — подмечаю. — И Вам доброго дня, Доктор. Я присаживаюсь в кресло. Всё то же обшарпанное, старое кресло. Но оно все равно очень удобное. — Как ты себя чувствуешь? — Нормально. Спасибо. — Продолжим наш разговор о твоем "сожителе"? — улыбка потухла, он стал серьезным и противным. Ах, этот Самый-Отвратительный-Врач-Во-Всем-Мире-Но-Который-С-Каждой-Минутой-Становился-Приятнее-А-Потом-Снова-Противным. Он замялся: — Луи, судя по твоему рисунку и описанию, твое второе Я очень милый парень. И у меня два варианта: либо ты просто закомплексован и придумал себя идеального, без каких-либо изъянов, а потом случайно поселил его у себя в голове, либо ты просто гомосексуален и из-за недостатка внимания мужчин... Но, в общем, это к другому врачу. Не ко мне, а к сексологу. Я вдруг вспомнил старые мультики, где был Багз Банни и вся его компания. В таких мультфильмах частенько у персонажей отваливалась челюсть, как и у меня сейчас. — Но, я его не придумал. Он существует. Гарри и я — два совершенно разных человека, которые просто делят одно тело на двоих. — Просто делят? Да я спас тебя вчера, мать твою. — И все-таки, Луи... Такое невозможно, пойми. Я молча уперся глазами в пол. Стало очень обидно, кошки скреблись на сердце, заново вспарывая кровоточащие раны. И я решил рассказать, потому что больше мне никто не поверит. Я нуждаюсь в том, чтобы меня услышал хоть кто-то, хоть Самый-Самый-Отвратительный-Врач-Во-Всем-Мире-Но-Который-С-Каждой-Минутой-Становился-Приятнее-А-Потом-Снова-Противным. — Он давно живет во мне, я чувствую это, но вчера Он начал разговаривать со мной, чтобы поддержать. Он чувствовал, как плохо мне у вас на приеме. Без него бы мне пришлось туго. Я видел, что врача это не поразило. И я продолжил: — Вчера я хотел перерезать вены. Обычное желание подростка, не более того, но Он остановил меня. Он взял контроль надо мной. Каким-то образом он сделал так, что я не нанес себе вреда, не умер. Я просто... Проснулся с утра в своей кровати с перевязанной рукой. Кто это сделал? — мой голос срывался. — Родители?! Нет, это сделал Гарри. Он спас меня от меня. Лицо доктора исказилось. Он не верил мне. Вцепившись пальцами в подлокотники кресла, я царапал его и ждал хоть слово от врача. Одно слово, которое бы намекнуло мне, что я не окончательно сошел с ума, что я не болен шизофренией, что это действительно возможно — две души и одно тело. — Боюсь, Луи, все зашло достаточно далеко, поэтому... Я вскочил и рванул из кабинета, попутно сбив медперсонал, пробежал мимо родителей и понесся в машину. Там я заснул под успокаивающие слова Гарри. *** Проснулся я опять утром в собственной кровати. Попал в нее, наверняка, благодаря пареньку, жившему во мне, а не родителям. Предстоял серьезный разговор с ними. Спустившись вниз, я заметил маму. Она готовила завтрак. На кухне стоял запах кофе из турки, витал аромат тостов и сырых листьев. Было открыто окно. — Мам, я больше не хочу ходить к доктору... — Я поняла, сын. Вчера мы все обговорили, и я поняла наши с отцом ошибки. Всё нормально. Я озадаченно улыбнулся, но, обняв маму, все сомнения рассеялись. — Он говорил ужасные вещи про тебя, которым я верить не хочу и не буду, — нашептывала мама. — Ты странный, но не больной, Бу. Если ты пожелаешь, то мы можем найти нового, а можем вообще не искать. — Не надо, мам. Я думаю, что я хочу в школу. — Вернуться? — лицо мамы просияло. Я кивнул. Мы еще долго обнимались, потом спустился отец, и, позавтракав всей семьей, мы обсуждали свежие новости в мире. *** Жизнь постепенно возвращалась в свое русло, как 2-3 года назад, когда Гарри еще не было, а может, он просто спал или молчал. Как бы то ни было, я вернулся в школу. Говорят, что старшая школа — полное дерьмо, но это не так. Придурки есть везде, но есть и хорошие люди, а еще рядом все время был Гарри. Совсем рядом. Я познакомился с потрясающими людьми, с удовольствием ходил на уроки. А потом я заметил, что проникся чувствами к парню, который живет внутри меня. Мы отличные друзья. Он всегда помогает мне, когда я падаю духом, когда мне кажется, что весь мир против меня. И я думаю, что даже влюбился в него. Шанс этого, по крайней мере, существовал. Иногда его лик вставал перед моими глазами, и я очень отчетливо чувствовал его присутствие рядом. Его руку в своей, его теплое дыхание на моей щеке, его губы на моих. Мне нравилось сходить с ума из-за него, с ним и по нему. *** Однажды я напился. Была вечеринка у моего школьного друга. И, если быть до конца честным, то я не хотел туда идти, но Гарри уговорил меня, угрожая тем, что вечно будет что-то бубнить, и я окончательно и бесповоротно сойду с ума. Домой вернуться я рассчитывал уже будучи трезвым-Хаззом, а не пьяным-Луи, но один организм на двоих - соответственно равен - одному алкогольному отравлению на двоих. В дом я заполз на своих четверых, а, поднявшись в комнату, я услышал пьяный-пьяный голос у себя в голове: - Что насчет секса по пьяни, Томлинсон? Он, кажется, забылся, что он - это часть моего тела, общего тела, но тогда этих мыслей у меня не было, а если были, то Хазз их тщательно скрывал. Я стянул с себя всю одежду и сел напротив большого зеркала. Почему я сел именно там - загадка для меня, скорее Гарри тоже участвовал в процессе и посылал мне команды. - Ты не думаешь, что это странно? - Думал, а потом кто-то разделся, и я утерял эту способность, - ответил он. Я смущенно улыбнулся, а в это время моя рука задвигалась по моему обнаженному торсу, но управлял ею Гарри. Я опешил. - Я просто напомню, что я не акробат… Так, на всякий случай, - обратился я к нему. Моя рука во главе с Гарри погладила меня по шее, спустилась до ключиц, обводя ложбинки, потянулась к соскам и указательным пальцем покрутила каждую горошину. Это было немного странно, когда твоя рука двигалась по желанию другого человека и приносила тебе удовольствие. Ведь со стороны мастурбация в чистом ее виде. Рука пошла ниже, оглаживая бока, впалый живот, затем к ней присоединилась вторая, тоже под управлением Гарри. Спускаясь от тазобедренных костей к ногами, будто бы случайно задевают член. Тот постепенно наливается и предстает во всем своем величии по стойке смирно. Гарри поднимается и, наконец, решает уделить моему возбужденному органу внимание. Неуверенно он проводит рукой по стволу, едва касаясь. Затем большим пальцем обводит головку, размазывая природную смазку. Рука поднялась к моему лицу, и я обильно сплюнул туда. Гарри в тандеме с моей рукой обхватил мой член и остановился, словно раздумывал над чем-то, на что я недовольно забурчал что-то неразборчивое и сам толкнулся бедрами вверх. Рука заходила ходуном по всему достоинству, то расслабленно, то с чудовищным напором. Внизу живота начало приятно тянуть. Я внимательно следил за манипуляциями с моим членом, но стоило мне взглянуть на себя в зеркало, как помимо раскрасневшихся щек, пошлой улыбки, я увидел на секунду зеленые глаза. Зеленые, а не свои голубые. Это не продлилось дольше секунды, и, откинув голову, я застонал. Это было очень громко и очень неприлично. Оперевшись левой рукой, я ерзал и просил большего, но большего попросту не могло быть. Я двигался навстречу руке и стонал имя Гарри, а потом, резко замерев, излился в руку. И почему-то громко засмеялся. Эхом я слышал смех и в своей голове. *** А как-то утром я проснулся. И никто не пожелал мне доброго утра. Проснулся. И тишина. Что-то внутри меня умерло, забирая и меня с собой. Я вылечился.