Немного об Алане Паркере

Немного о призраках Зеркало брызнуло осколками. Бледный подросток, отражавшийся в нем секунду назад, судорожно отшатнулся и дернулся, защищая рукой глаза. Висящая на голом шнуре электрическая лампочка замигала, но не погасла, окрашивая в синевато-белые тона убогую туалетную плитку, капающий кран и треснувшую дверь. Алан зашипел от боли и досадливо нахмурился. Что бы там ни говорили фильмы ужасов, внятно написать что-то кровью на грязном стекле было практически нереально, так что разобрать багровые каракули, прежде чем осколки стекла поспешили познакомится с его руками, Ал не успел. Чье-то имя, Том, кажется. Бросив косой взгляд на запястья, не порезанные запястья, Паркер облегченно вздохнул, и задумчиво уставился на сырую плитку. Это ведь не ты написал, правда? Мысли, как обычно лениво вращающиеся по замкнутому кругу, сегодня были на удивление безэмоциональны. Разве что слегка отдавали привычной горечью. Времени едва за полночь, ты ведь не мог за жалкие полчаса добраться до заброшенных домов на самых окраинах района, верно? Вот только ледяная вода тонкой струей жжет раненые руки, в двухстах метрах от старого дома, похожего на бетонный склеп, лежит скоростное шоссе, а убеждать себя, что это все сон, галлюцинация или, черт с ней, даже магия, Ал за все эти годы так и не научился. И плевать, что в доме под снос не могло быть ни воды, ни электроэнергии. Как и улыбающейся немного безумно тени чьего-то прошлого. Покойся с миром, Том Фаст. Увидимся после смерти, Реджи Блэк, надеюсь не скоро. Спи спокойно, Мэри Эйл. Мы тебе еще немного будем сниться, но это пройдет. А дом снесут, и трех подростков, которых ты никогда не знал, уже никто не вспомнит. Иди домой, Алан Паркер. Может, еще успеешь поспать перед школой. И даже не будет уже набивших оскомину безразличных взглядов родителей, презрительных - сестры и сочувственных - брата. На странного паренька с отсутствующим взглядом не смотрят даже копы. Только проходя мимо дрянной забегаловки с большими открытыми витринами, он останавливается и в упор смотрит на стоящую у окна ярко накрашенную официантку со слегка расфокусированным взглядом. Тощая рыжая кошка (и как такую только туда пустили?) у нее на руках отчаянно вырывается из рук, не сводя озлобленного испуганного взгляда с зеленоглазого подростка за стеклом. Руки с накрашенными дешевым лаком ногтями успокаивающе гладят местами вылезшую шерсть, блеклые карие глаза рассеяно смотрят прямо на Паркера, и видно, как шевелятся чужие губы: «Ты чего шипишь, глупая? Там ведь никого нет». Немного о белках Белка. Алан моргнул. Потом моргнул еще раз. Градус неодобрения в глазах зверька рос, казалось, с каждой секундой. Резко захлопнув дверцу шкафа, Паркер оперся на него спиной и натянуто улыбнулся проходящей мимо матери. Та скептически посмотрела на сына, покачала головой и закрыла дверь в чужую комнату. Не оборачиваясь к шкафу, Ал нащупал рукой задвижку. Черт с ней, с новой мебелью. Это уже пятый раз за неделю. По крайней мере, у этой белки помимо оригинального цвета шерсти нет ни двухдюймовых клыков, ни внушительных габаритов. Ну, Алан так думал. Шкаф вздрогнул от глухого удара изнутри. Ну ладно, он на это надеялся. Немного о нормальности Это было ненормально. Люди, умершие много лет назад или буквально у тебя на глазах, фантастические существа в шкафах, школьных сумках или чужих глазах, браслеты, рисунки и знакомые, вышедшие из снов. Быть может, спрятать осколки чужой реальности так легко, потому что ничего этого не было? А он уже давно спятил и следовало бы объяснить все родителям и запереться в комнате с мягкими стенами, чтобы не пострадать во время припадков? Алан фыркнул. Чудовищно несправедливо, что даже будучи сумасшедшими, подростки никогда не будет восприниматься всерьез. Он практически видел, как мать, поджав губы и раздраженно откинув светлую прядку с глаз, отчитывает его за глупость и вранье. Не то чтобы конкретно с ним это часто случалось, тем более в таком возрасте. Его вообще замечали, только когда надо было выразить неодобрение или разочарование своим асоциальным отпрыском. Но пример старшего брата, наблюдаемый Аланом на протяжении четырнадцати лет (пока Джеймс внезапно не начал проявлять зачатки функционирующего мозга), был достаточно красноречив для ассоциативной цепочки. Сегодня же надо записаться к психиатру. Открыв дверь в свою комнату, Ал застыл. Это было нечто куда более загадочное, сверхъестественное и необъяснимое, чем все, что ему довелось видеть до этого. Посреди комнаты, на полу, скрестив ноги и невозмутимо копаясь в его еще не распакованных вещах, сидела Роуз. Его милейшая, презрительная сестрица, которая раньше определенно предпочла бы сгрызть себе руки по локоть, чем приблизиться к комнате брата. Та спокойно перекинула прямые светлые волосы за спину и стала деловито складывать вещи обратно в коробку. Увидев, что именно она оставила в руке, Ал забыл о своем возмущении и поперхнулся воздухом. А Роуз, не замечая состояния застывшего в дверях подростка, быстро заговорила: – Надо было подписывать свои коробки, я не хочу находить у себя твои вещи. Родители уехали устраивать нас в школу, Джеймс в магазине, должен скоро вернуться, ты ведь приготовишь нам поесть, кстати, где ты шлялся, впрочем неважно, звонила Марта, она собирается навестить нас на следующей недели. Не знала, что тебе нравятся такие вещи, довольно мило, где ты это откопал, к слову… Она еще продолжала говорить что-то, а Алан все глядел на браслет в ее руках. Довольно необычный, сплетенный из нитей, каких-то трав и деревянных бусин. Формально, несуществующий. Хотя, кажется, младшую Паркер ничуть не смущало, что понравившаяся ей безделушка родом из снов Алана и вообще галлюцинация. – Можешь взять, если он тебе понравился, – ухмыльнулся Ал. Роуз подняла на него обрадованный и удивленный взгляд и сразу же нацепила на руку украшение, к остальным фенечкам и браслетам. «Он от кошмаров и призраков помогает» – шептал в темноте Реджи через неделю после своей смерти. – Знаешь, Ал, ты после переезда стал таким нормальным. Я рада за тебя, – странно довольно сказала сестра, поправляя длинную льняную юбку и хипповатую блузку. Из окна за ее спиной приветливо моргали кровавыми глазами черные вороны. Поход к психиатру придется отложить. Немного о притворстве У профессора Артура Фауста были выпуклые бледно-голубые глаза, жесткие черные волосы, которые он убирал в хвост, и холодный резкий голос. Лучше было думать о профессоре истории, чем о королеве Марии Тюдор*, о которой он спрашивал. Алу хотелось опустится на стул и завыть, уткнувшись лицом в колени, но нельзя. Они переехали сюда недавно, и Алан слишком много сил потратил на свою новоприобретенную репутацию очень тихого, спокойного парня, чтобы снова считаться буйным психом. Слева звучит притворно обреченный голос, который Паркер может узнать, даже не поворачиваясь: – Единственная Кровавая Мария, которую я знаю, состоит из водки и томатного сока, – Триш страдальчески закатывает глаза и теребит деревянные четки на шее. По классу проходит волна смешков, Фауст раздраженно оборачивается к нахалу, а его сосед закрывает глаза, сжимая край парты так, что белеют пальцы, и драгоценной паузы ему хватает, чтобы восстановить здравый смысл и не выпалить: "У нее были карие глаза и тонкие губы, она любила шоколад и убила двух своих мачех". – Мария Тюдор – первая коронованная королева Англии с 1553 года, старшая дочь Генриха VIII от брака с Екатериной Арагонской. «Она не была его дочерью, но никто так и не узнал об этом. Екатерина умела хранить тайны и унесла их с собой в могилу. Впрочем, для меня смерть собеседника никогда не являлась проблемой». – Также известна как Кровавая Мэри, Мария Католичка. «Да, кровь она любила почти так же, как ненавидела протестантов». – Этой королеве не поставили ни одного памятника на родине, её имя ассоциируется с кровавыми расправами, день её смерти отмечали в стране как национальный праздник. «Мне она тоже никогда не нравилась». Сложно говорить об истории, когда большинство ее участников знаешь лично. С чистой совестью Алан опустился на место и, повернув голову, наткнулся на хитрый и чуточку насмешливый взгляд. Триш Лесли считался пугающим. Единственное пустое место в классе было рядом с ним, и на новенького, севшего рядом со школьным ненормальным, смотрели с недобрым ожиданием, прикрытым вежливыми улыбками. Как-будто Алана можно этим напугать. Как-будто сам Алан ничуть не странный. Триш Лесли был пугающим для всех. Кроме Алана. Тристан ничего не делает просто так. Каждая улыбка, фраза, спонтанная выходка, скандальная эскапада – весь его образ настолько же точно спланирован, как и твое поведение умного застенчивого тихони. И то, и другое трещит по швам. Тристан ничего не делает просто так. Вот только у него слишком безумные глаза, чтобы кого-то обмануть. Едва звучит звонок, недавний объект размышлений вскакивает с места и лихорадочно скидывает учебники в сумку. Из ворота футболки выскальзывает то, что Алан ошибочно принял за четки. Деревянные бусины с выжженными знаками, нанизанные на конопляную веревку. Заметив чужой удивленный взгляд, Триш широко ухмыляется, подмигивает и выбегает из класса, а на еще не закрытой тетради по истории лежит неровно сложенный листок. ...в пыльной школьной кладовке, подсвечивая себе экраном телефона, читает косые строки темноволосый подросток. Алан улыбается. «Суббота, шесть утра, там где триста лет назад сожгли на костре Бейонда. Дорогу у него же и спросишь, если что. Мне тоже не нравилась Мария». Немного об адекватности Норма Паркинсон, в замужестве Лесли, была женщиной замечательной во многих отношениях. Одним из ее неоспоримых достоинств были воистину железные нервы. Впрочем, и они иногда давали слабину. – Я очень рада, что мой сын нашел себе друга, Алан, – с легким сомнением тянет миссис Лесли, и почему-то в ее исполнении это звучит как «Да кто ты, черт возьми, такой, если еще не сбежал от него с околозвуковой скоростью?!». Алан в ответ смущенно улыбается и мысленно проклинает тот несчастливый миг умственного помрачения, когда вдруг решил, что стать другом Тристана Лесли – это хорошая идея. Норма флегматично помешивает кофе и смотрит на неожиданно появившегося у ее сына друга так, будто сомневается в его адекватности. Откуда-то сверху доносится грохот, звучащий как погребальный звон по разуму и здравому смыслу, и громкое «А-а-ал!». Паркер как бы тоже сомневается в собственной адекватности. Немного об отношениях – Мать вашу, да это же назгулы… На расслабленном лице Триша отражался приглушенный желтый свет прикроватной лампы. Ал оторвал от слабо мерцающего экрана телевизора мутные глаза и уткнулся взглядом в живописный хаос на голове у приятеля. Чтобы посмотреть последнему в глаза пришлось бы передвинуть свое тело на несколько дюймов вперед, а на такой подвиг Паркер сейчас был не способен. Поэтому он только навалился на друга и пробормотал ему в плечо: – Придурок, это дементоры… Позади больше пяти часов бесполезного, но успокаивающего времяпрепровождения, две просмотренные части "Гарри Поттера" и одна совместная истерика. На часах шесть утра, в доме у Триша - никого, а Алана, спасибо вовремя подвернувшемуся под руку брату, дома не ждут. Хорошо, что дома не ждут. Хорошо, что и Норма Лесли сегодня не вернется. Или вернее сказать, вчера не вернулась… А то было бы несколько неудобно объяснять родителям, своим или чужим, позднее возвращение, успевшие за жалкие пару часов зарубцеваться раны от когтей, залитые бычьей кровью волосы и одежду и общее состояние истерической невменяемости. … царапины еще немного ноют, но нервы уже почти в порядке, а от Триша, и от Алана, наверное, тоже, пахнет полынью. Паркер с легким удивлением понял, что от Минотавра, встреченного на захламленном, пахнущем железом складе, они отошли гораздо быстрее, чем можно того ожидать. Вдвоем все же легче, и за это Ал готов простить другу и специфический характер и отсутствие понятия о личном пространстве. И то, что проснутся они разве что к вечеру после такого киносеанса, а вернувшаяся мать Триша, подняв брови, спросит чем они таким всю ночь занимались. И то, что Джеймс, отмазав брата на ночь, тревожно моргал глазами и пытался завести разговор о каких-то отношениях. О чем они все думают, интересно знать. Немного о людях Кевин Маккол за первые двенадцать часов пребывания в Галифаксе успел наткнуться на наркопритон, неизвестно что делающий в таком захолустье, попасть в больницу с открытым перелом руки, побывать свидетелем в полицейском участке, сделать предложение Слэвике Дживас - двадцатитрехлетней рыжей девушки из Сербии, получить благословение от ее ржущего рыжего брата и практически довести Мадлен Паркер до истерики. Кевину двадцать семь, он брат Мадлен, у него такие же зеленые глаза и черные волосы как у племянника и все Паркеры сейчас беззвучно проговаривает про себя его послужной список и сегодняшние свершения. О-о да, Алан теперь понимает почему после какой-то очередной его выходки мать всегда категорично заявляла, что он целиком и полностью пошел в ее родню. – Слушай, – мечтательно тянет Кевин, обращаясь к Алану (несомненно безошибочно вычислив родственную душу), – когда у нас со Слэвикой будет ребенок… Миссис Паркер обреченно закрывает лицо руками. –… ты будешь крестным? Будущий крестный кивает и задумчиво произносит: – Если счастливые молодожены успеют убежать от моей матери – почему бы и нет? Назовешь ребенка Дик. – Ричард Вальдес Маккол – звучит неплохо, – довольно заключает Кевин. – Я могу быть подружкой невесты на свадьбе, – внезапно поддерживает Роуз. – А я знаю, куда можно поехать в свадебное путешествие, – меланхолично тянет Джеймс. Мадлен поправляет полы строгого пиджака, заправляет за ухо выбившуюся прядку и, видимо не в силах вынести участия всех ее детей в царящем вокруг бедламе, цокая каблуками, направляется к выходу. Только у двери она оборачивается и, сверкнув на брата глазами, тихо произносит: – Только попробуй назвать дочь не в мою честь. И уходит. А Кевин улыбается. Почему-то чем больше Ал узнает об окружающих его людях, тем больше, тем лучше понимает себя. Немного, на самом деле. Совсем немного. *Мария Тюдор (Кровавая Мэри) действительно была королевой Англии с 1553 года, но все, что Ал произносит про себя « » – авторский произвол, не имеющий никаких исторических предпосылок. Мачех ее, к примеру, казнили за измену.