Перед грозой

По вечерам становится невыносимо холодно. Я сжимаюсь, пытаясь унять дрожь, забиваюсь в угол, словно боясь быть кем-то замеченным. Упираю голову в колени, закрываю глаза, как будто это и вправду помогает укрыться от всего окружающего мира. И молчу, напряженно вслушиваясь в глухую тишину, которая, словно, становится только гуще и невыносимей. Но она не пустая; я не слышу, только чувствую тихие шаги, где-то совсем рядом, возможно даже в соседнем помещении. И все равно не шевелюсь. Представляю, что время замерло, жизнь остановилась, а меня окружает сплошная пустота. Только когда ощущаю холодное прикосновение к своим ладоням, все мои усилия сдержать дрожь становятся напрасными, и я начинаю трястись, как осиновый лист, уже не в силах снова собрать всю волю в кулак. И все так же не открываю глаза, не поднимаю голову, ведь и без этого могу себе четко представить его лицо. В сознании всплывают идеально правильные черты, всегда сияющий взгляд, красивые губы, привычно изогнутые в усмешке, едва заметные морщинки у глаз. Я не могу сдержать улыбки, как всегда, когда думаю о нем. Чувствую Джека совсем рядом, настолько близко, что его дыхание щекочет мне висок, и от этого дрожь становится только сильнее. Или теперь она вовсе не от холода? Страх, панический страх – вот что всего на несколько мгновений мелькает в моем сознании, после чего я пытаюсь отбросить эти ненужные мысли и сосредоточиться на ледяных пальцах, сжимающих мою ладонь. Это не стоит труда — с ним, Джеком, можно за миг забыть даже собственное имя. А потом долго удивляться, что же на меня могло найти, что я совершенно не заметил, как пролетело время. Джек, вопреки обыкновению, молчит, только сильнее сжимает мои руки, прислоняется щекой к моему виску, и в тот миг я, как никогда, чувствую его близость и медленно схожу с ума. За столько времени я уже должен был привыкнуть к этому чувству — необузданной эйфории, заполняющей мое сознание самым настоящим безумием. От него одновременно хочется кричать, беспомощно лить слезы и глупо смеяться, но я только поднимаю голову. Прищурившись, смотрю на Джека, скорей всего, по-идиотски краснею, как будто стыжусь его рассматривать и откровенно им любоваться. Его улыбка становится только шире, а меня захлестывает новый приступ панического страха. Бессмысленного, иррационального и совсем глупого, как это часто бывало со мной в детстве, когда начиналась гроза, а я прятался в углу, вздрагивая от каждого раската грома. Только сейчас не могло быть грозы – не в эту пору года, не здесь, где со мной Джек. Не тогда, когда я могу прижаться к его губам, в очередной раз убеждая себя, что все хорошо. Он не перестает улыбаться, как всегда, ослепительно, сводя с ума, но при этом самоуверенно и нагло, но при этом в его глазах скользит странная тревога, словно он сам ждет, когда грянет та самая гроза. Он притягивает меня к себе, спокойно и легко, словно пушинку, я чувствую себя в кольце его объятий – сильных и, возможно, слегка снисходительных, но больше мне ничего не нужно. Только я не чувствую умиротворения, поднимаю глаза вверх, как будто ожидая увидеть над головой низкие грозовые тучи, но вместо этого перед глазами — сгустившаяся темнота, растворяющаяся под потолком. Почти, как небо перед бурей. – Не отпускай мою руку, – почти умоляюще шепчу я Джеку на ухо и снова прячу лицо у него на плече. Он ничего не отвечает, только сильнее сжимает мою ладонь, и я знаю, что он обещает, что будет держать ее до последнего. До самого конца, каким бы он ни был. До тех пор, пока навсегда не прогонит эти страхи из моей жизни. Я ведь знаю, он может, и неважно каким способом, ведь главное – он всегда будет рядом.