Новогоднее скерцо

Новогодний корпоратив был для Архипа катастрофальным. Всеволод, верный себе, стоял у противоположной стены, прячась в тени, держась подальше от людской толчеи и пытаясь расслабиться и даже получить удовольствие. Это было сложно, потому что во многом ему все было внове на этом корпоративе. Внове было чувствовать себя не одиноким, не отбывающим повинность, не дожидающимся Мишку, который соизволит насладиться обществом и отпустить его домой. Внове было чувствовать на себе не жалостливые взгляды, не праздно-любопытные, а иные, заинтересованные, одобрительные, завистливые. Последние Всеволода почему-то особенно радовали: значит, хорошо получается, очень хорошо. Антон, которому Всеволод намекнул, что готов рискнуть и попытать счастья с несколько отличающимися от привычного стилями, причем не только в одежде, но и в прическе, причем скорее изначально в прическе и только потом в одежде, пришел в восторг, впал в глубочайшую задумчивость, которая была сопровождена усердным поглощением калорий, а затем уставился на него круглыми виноватыми глазищами. – А ты насколько рисковать готов? – наконец робко спросил он. Всеволод пожал плечами и мужественно улыбнулся, мол, хоть на авангардные решения. Готов, так сказать, принести себя в жертву остромодным требованиям. Антон пожевал губы, побарабанил пальцами по бедрам, повертел на столе блюдце с не до конца доеденным пирожным и тяжело вздохнул. Моргнув пару раз, он осмотрел комнату и уставился на Всеволода. – Понимаешь, – наконец робко начал он. – Я ничего не имею против радикальных, авангардных и даже экстремальных решений. Я сам время от времени, так сказать, концептуализирую свой стиль в соответствии с предложениями от всемирно известных дизайнеров. Тем более ты знаешь, что... – у него заалели уши, румянец сполз на щеки, пребывавшие в умилительном, по-херувимски округлом состоянии, несмотря на преклонный почти двадцатиоднолетний возраст. Порозовев немного на щеках, румянец вернулся на уши, мелькнул зарницей в его совьих глазах и спустился в голос. – Я взрослый самостоятельный мужчина, вполне способный обеспечить себя самостоятельно. Но некоторые обстоятельства...– Антон расправил морщинку на джинсах и кокетливо поправил шарф, – некоторые обстоятельства непреодолимой силы настаивают на том, чтобы осыпать меня оригиналами, хотя я могу обеспечить себя сам, знаешь ли! – фальшиво вознегодовал он. – В конце концов реплики этих самых всемирно известных марок несильно уступают по качеству выполнения, делаются по схожим лекалам и даже из похожих материалов. Всеволод, я не хочу, чтобы ты думал обо мне неодобрительно, – пригрозил Антон, сурово хмуря брови. – Но иногда обстоятельства просто сильнее меня. Он самодовольно заморгал; Всеволод согласно закивал и пододвинул к нему поближе розетку с шоколадом. – Обстоятельства такие непреодолимые, – сочувственно сказал он. – Разумеется! – с готовностью отозвался Антон. – Нет, ты представляешь, они настаивают на том, чтобы встречать меня после работы, хотя я вполне обошелся бы метро. И со мной ничего не случится. Ведь знаешь ли, если думать плохо и ждать плохого, то оно и случится; вот например, я ждал, что на меня нападут и ограбят, и случилось нечто похожее. Хорошо, меня встречали, – смущенно забубнил Антон, испытывая своими пальцами прочность швов на джинсах. – И я вообще не сам терял смартфон, а он сам потерялся, потому что они делаются непропорционально большими и из ужасно скользких материалов. А что споткнулся о выбоину, так просто потому что задумался, как получше обставить новую коллекцию. Ты же отлично понимаешь, что мы, творческие люди, можем быть увлекающимися и совершенно рассеянными! Антон вскинул голову и негодующе уставился на Всеволода. Тому не осталось ничего, кроме как признать и свою причастность к этим самым ужасным творческим людям. Он осторожно вздохнул под аккомпанемент умилительных причитаний Антона, которые куда больше смахивали на влюбленное воркование, и встал к плите, чтобы приготовить еще какао. К сожалению, способов заткнуть Антона, пребывавшего в таком блаженном любовном дурмане, становилось все меньше. Всеволод мстительно решил приготовить какао на сливках, бухнул сахара побольше, приправил медом и корицей и сунул чашку под нос Антону, почти тридцать секунд неотрывно следившему за ним. – Это просто терроризм, – сочувственно сказал Всеволод наконец. – Да-да, эмоциональный терроризм! – на секунду оторвавшись от чашки, выдавил Антон и снова вернулся к напитку. Всеволод с кротким видом сложил руки на коленях. – Это ужасно, – с блаженным видом сказал Антон, предоставляя Всеволоду право гадать, имел ли он в виду обилие калорий или недостойно заботливое поведение этих самых непреодолимых обстоятельств. – Так что ты говорил о рисках? – осторожно спросил он, следя за тем, как довольно щурится Антон. – О каких рисках? – тот неохотно спустился на землю. – Ах, о рисках. – Антон задумался, облизнулся и снова покраснел. – Понимаешь, если ты хочешь рисковать, то есть если ты сильно-сильно хочешь рисковать, то это можно попробовать. Хотя на самом деле я не думаю, что в твоем случае риски должны быть радикальными. Мне кажется, ты вполне освоился в стиле, к которому всегда тяготел, и чувствуешь себя комфортно именно в нем. Нет, конечно, я мог бы порекомендовать тебе некоторые девиации, – засияв, важно ввернул Антон, – но эти девиации потребовали бы некоторого определенного душевного расположения, некоторого особенного настроя... Всеволод согласно кивал, перестав слушать его где-то после второго предложения. Хотелось в туалет. Хотелось бутерброда с черным хлебом, хотелось к Архипу. И хотелось выглядеть на этом проклятом корпоративе так, чтобы он не смел забывать о Всеволоде, ни на секунду, ни на кратчайшее мгновение. А уж что Всеволод этот корпоратив не забудет, он не сомневался. Потому что с Антоном любая подготовка становится незабываемой. – Ты согласен? – требовательно повторил Антон, обиженно выпячивая губу. – Разумеется, – кротко отозвался Всеволод и содрогнулся внутренне, потому что с чем он только что согласился, осталось только предполагать. – Отлично. – Антон развернулся к столу. – Думаю, это стоит отметить. И он робким, но многозначительным движением пододвинул ко Всеволоду чашку. Всеволод долго смотрел на себя в зеркало, отключившись от Антона, восторженно прыгавшего на периферии зрения, и пытался определить, нравится ли ему его новая прическа. Первые полторы минуты ушли на то, чтобы найти ее в том беспорядке, который ему устроили совместными усилиями Антон и «мастер». А потом он заметил, что у него совершенно роскошные скулы, которые величественно выступают вперед на узком, почти аристократичном лице, что у него загадочно непроницаемые глаза, мерцавшие ртутными озерами, что щеки стекают к подбородку многозначительно лаконичными линиями, что шея больше не прячется в упрямо отраставших волосах, что изящные раковины подчеркиваются льстивыми прядями, которые в порыве вдохновения сотворил ему «мастер». Он сделал над собой усилие и прислушался к восторгам, которые издавал Антон. Согласно улыбнувшись, совсем чуть-чуть, самую малость, Всеволод отключился. Сравниться с этим птенцом в способности из ничтожного повода устроить многочасовой перформанс не стоило и пытаться. А вот разглядеть себя поближе не мешает. Почему-то и корпоратив казался не таким ужасным. Антон тащил его в одному ему известный магазин, который оказывался не его родным, а совершенно другим, и ликующим голосом жаловался, жаловался, жаловался, что его держат в ежовых рукавицах, требуют внимания, что ему совершенно нечего надеть на свидание, а ведь предстоит поход в очень модный клуб для избранных, и что Всеволод ставит перед ним практически непосильные задачи, потому что перед самым-пресамым Новым годом найти что-то приличное невозможно. До самого-пресамого Нового года оставалась еще уйма времени, но толпы людей, в каком-то угаре скупавших всё и вся, навевали иные мысли. Магазин располагался неожиданно далеко и в неожиданно огромном торговом центре, которых Антон обычно избегал. А тут он азартно несся по коридорам, лавируя между покупателями, время от времени застывал у витрины, то неодобрительно, то восторженно хмыкая, и непрестанно рассказывал, что он планирует на Новый год и что планирует в новом году. Внезапно он остановился, настолько внезапно, что Всеволод по инерции сделал пару шагов вперед и остановился. Посмотрел туда, куда уставился Антон, и в ужасе содрогнулся. ЭТО вопило невероятнейшими цветами невероятнейшие непристойности, Всеволоду даже пришлось прикрыть глаза от такой какофонии. Антон прилип к витрине, и у Всеволода на спине выступил холодный пот. Он не наденет ЭТО, как зачарованный повторял Всеволод, потому что ЭТО ужасно. Антон решительно зашел в магазин. Через две минуты продавец, облаченный в одежды похожих расцветок, снимал ЭТО с манекена. Еще через три минуты Антон вышел. Засунул нос в пакет, вытащил это и вручил пакет Всеволоду. ЭТО оказалось у Антона на шее, и Всеволод выдохнул с облегчением. Мир снова заиграл всеми и всяческими красками, гул толпы напомнил сладостные барочные оперы, мириады огней лукаво начали подмаргивать ему, и даже запах в этом центре показался свежим. Антон поправил ЭТО у себя на шее и радостно улыбнулся своему отражению в витрине. И странным образом ЭТО улеглось послушным котенком на его шее и прильнуло к ней, почти заурчало от удовольствия. Всеволод одобрительно улыбнулся. К нескрываемому удивлению Всеволода, Антон выбрал для него костюм все того же серого цвета. Светлого, а на свету лоснившегося голубоватыми стальными бликами. А в полумраке искрившегося инеем. – Боюсь, ты несколько не готов к тому, чтобы носить одежду ярких расцветок, скорее она будет носить тебя, – снисходительно помахал рукой он и бережно поправил на шее шарф. – Думаю, в качестве компромисса между твоим желанием рискнуть и здравым смыслом мы выберем тебе вызывающий галстук. Вызывающий галстук оказался таковым только в сравнении с полком темно-серых, которые Всеволод предпочитал в остальное время, извиняющимся движением отодвигая их в сторону и вешая тот, рискованный, льдисто-голубой, чем-то напоминавший глаза Архипа. Только они были теплыми, искристыми, лукавыми. Или молящими, уговаривающими, выпрашивающими. Или жадными, требующими. Разными. Всеволод провел рукой по тем, которые носил Архип, нагнулся к ним и вдохнул аромат, который был совсем слабым, но давно уже стал таким родным. Архип неторопливо собирался на этот злосчастный корпоратив, следя краем глаза за Всеволодом. Тот был почти готов, и то, что Архипу уже предстало пред светлы очи, понравиться могло с трудом. Брюки как-то особенно ловко сели на его бедра и просто льнули к ногам; рубашка была в меру лаконичной, и именно эта ее лаконичность казалась Архипу откровенней самой откровеной наготы. Еще и волосы, которые не лежали в непривычном безупречном порядке, а фривольно лежали на голове в чем-то очень похожем на художественный хаос, но слишком организованно для него. Всеволод мурлыкал себе под нос что-то непонятное, то ли Трубадура, то ли Отелло, нервничал, но упрямо собирался. Ну еще бы: оставить Архипа одного – он явно не позволит себе такого легкомыслия. Архип сделал пару шагов к нему, опустил ладони на напряженные плечи, легко пробежался губами по шее, вдохнул тонкий цитрусовый аромат. – Это совсем ненадолго. Это всего лишь необходимая обязанность. Мы побудем там совсем недолго и сбежим при первой возможности, – успокаивающе прошептал Архип ему на ухо, в упоении вслушиваясь в послушные вибрации, начавшие исходить от него, любуясь откинутой головой, впитывая замиравшее дыхание. Просто чудом казалось, что столько времени они вместе, а Всеволод по-прежнему чуток, отзывчив на малейшие обертоны его голоса. Просто чудо, сколько наслаждения это приносило Архипу. – Можно совсем не идти, – холодно отозвался Всеволод. И за этой коркой льда Архип расслышал неуверенность, страх и что-то похожее на мольбу. – Увы, мой хороший, я не могу позволить себе такого легкомыслия. Нам, директорам, приходится жертвовать своими личными интересами, – усмехнулся он, прижимая Всеволода к себе и ласково похлопывая по груди. – Если хочешь, останься дома. Позвонишь Шабанову, скажешь, что внезапно заболел. Он обставит это в лучшем виде. Всеволод втянул воздух и упрямо сжал зубы. – Не стоит, – бросил он, отстраняясь. – Я переживу как-нибудь пару часов. – Я никогда в этом не сомневался, – промурлыкал Архип, притягивая к себе. – Я никогда в тебе не сомневался. Всеволод благодарно улыбнулся, самую малость, уголками губ, и прильнул к Архипу. – Точно на пару часов? – жалобно уточнил он. – Разумеется. А потом мы сбежим и будем пить шоколад. Помнишь? – интимным шепотом добавил Архип. – Еще бы, – нервно усмехнулся Всеволод. – Ты здорово его готовишь и очень ловко применяешь, – поддел он. Архип тихо засмеялся. – Я коварный и беспринципный тип, забыл? Смешок Всеволода, донесшийся до его слуха откуда-то с плеча, оказался сладчайшей музыкой. Архип стоял у самой сцены в окружении своих замов, Мишка тоже околачивался там, в центре группы, скалил зубы, шутил, хлопал собеседников по плечу и чувствовал себя просто отменно. Архип переместился к ним, обменялся парой слов с Михаилом, обратился к другим, с вежливой улыбкой склонил голову, слушая собеседника. Всеволод следил за ним, жадно изучая, любуясь, как если бы видел в первый раз, как если бы это была их последняя встреча, наслаждаясь тем, как Архип двигался, как поднимал руку для приветствия, как держал в кармане брюк другую. Это позволяло отвлечься от необычного ощущения, которое волнами накатывало на него и которое он смог облечь в слова совсем недавно. Мишка, увидев его, присвистнул. – Севка, ты ли это?! – с чувством, похожим на благоговение, сказал он. – Ёлки, Старицкий, ну просто ёлки! Он обошел его, хлопнул по спине, цыкнул и спросил: – По какому поводу такое великолепие? Всеволод недоумевающе смотрел на него. – Ты о чем? – ледяным тоном осведомился он. – Севка, а ты в зеркало на себя разве не смотрел? Был бы ты женщиной, любой трехэтажный комплимент оказался бы лишь жалким соответствием правде. – Михаил потеребил ткань пиджака и попристальнее изучил галстук. – А стригли тебя где? Всеволод уставился на него пустыми глазами. – Не поверишь, не запомнил, – отозвался он, лихорадочно припоминая. Получилось совершенно безуспешно. – Тебе, наверное, надо с Антоном поговорить. – Ты смотри, от него, оказывается, польза есть, – развеселился Михаил. – Он немало тебе помог, между прочим. Когда ты квартиру обставлял. – Всеволод искренне надеялся, что слова прозвучали не слишком осуждающе, но надежда явно была тщетной. – Да я помню. Он же и тебе немало подсоблял, да? Золушка, блин. – Михаил, похлопав его по плечу, сунул руку в карман. – Ну что, готов к труду и обороне? Всеволод отвел глаза и обреченно кивнул головой. – Да не переживай ты, все будет как в лучших домах Парижа и Лондона. Немного постоим, немного потреплемся, немного потанцуем. Тарасыч расскажет, какие мы молодцы, Смирнов расскажет, какой молодец Тарасыч, я расскажу, какой Смирнов дурак и намекну, что Тарасыч молодец, и можно будет переходить к обильным возлияниям. – Михаил сделал паузу и вздохнул. – Надо будет в следующий раз Разумовскому идею подкинуть, что неплохо было бы еще и пару свою приводить можно. Всеволод скупо усмехнулся и положил ему руку на предплечье в утешающем жесте. – Это ненадолго, сам же говорил, – с едва уловимой желчностью попытался подбодрить он Михаила. Тот развеселился: – Севка, если тебе хоть одна сволочь скажет, что ты замечательно утешаешь, знай: тебе нагло и безбожно льстят. Всеволод пожал плечами и предпочел промолчать. Михаил решительно направился к подиуму, Всеволод постоял у двери и, стараясь держаться поближе к стене и подальше от людей, начал пробираться к укромному месту. Прозвучала идиотская отбивка; Всеволод вздрогнул от неожиданности и с недовольным удивлением увидел, что стоит в неосредственной близости от динамика. Он сделал пару шагов в сторону, надеясь, что это оградит его от оглушения. Впереди, на сцене, после обмена шутками со своими замами, Разумовский осмотрел зал насмешливо прищуренными глазами и сделал шаг к микрофону. Всеволод помнил, каждой клеточкой своего тела помнил, что и как Архип может делать своим голосом. И все равно оказался совершенно неподготовленным к его урчащему, ласкающему, осыпающему благодатью баритону, начавшему свою речь незамысловатым: «Добрый вечер, дорогие коллеги». Всеволод смог выдохнуть только после первых двух фраз, начав сживаться со вздыбленными волосками на всем теле, с обнаженной кожей с оголенными нервами, с яростной, жадной, ревнивой жаждой подставить ему свою шею, истребовать ласки, чтобы расплавиться, чтобы снова подтвердить себе, что это не сон. Он осмотрелся вокруг, убедился, что народ слушает внимательно и внимательно же смотрит на сцену, послушно смеется, кивает головами и совершенно не обращает внимания на него, простого офисного работника, который отмечен всего лишь дружбой с финансовым директором. Архип заливался соловьем, усердно создавая праздничное настроение, и обводил взглядом помещение. Всеволод ждал. Наконец взгляд Архипа остановился на нем, на секунду, и голос зазвучал иначе, глубже, доверительней, и улыбка стала иной, более мягкой. На долю секунды. Всеволод ждал – и он заметил. Улыбнулся. Архип сделал паузу. И отвел взгляд. Это было странное чувство – обладать непонятной пока еще властью, в которую он еще не вжился; Всеволод все так же чувствовал себя узурпатором и содрогался, когда Архип доверял ему еще больше, привыкнуть к этому было сложно, но отвыкнуть было бы еще сложней. В зале раздались согласные смешки – Разумовский явно был в ударе. Всеволод перевел дух, совершенно не вслушиваясь в его слова. Это было незачем: Архип мог навешать лапши на уши самой густонаселенной провинции Китая, а смысла было бы – уместить на острие иголки. Но слушать его можно было бесконечно. Он облегченно улыбнулся, когда Архип отпустил еще одну шутку, поздравил всех с Новым годом и торжественно приказал развлекаться. Отходя от микрофона, он искал глазами Всеволода. И тот не сдержался, подался вперед, вытянул шею, затаил дыхание – и облегченно вздохнул в ответ на многозначительную улыбку Архипа. Михаил решительно подошел ко Всеволоду. – Пошли, – приказал он. – Куда? – недовольно огрызнулся Всеволод, пытаясь вжаться в пространство между двумя елками. – Давай, выковыривайся из раковины, мы идем вести активный светский образ жизни и объедаться тем, что кейтеринг послал. – Михаил подтолкнул его в направлении к столам. – Ты же в курсе, что им заплатили. Разумовский здорово веселился, когда смету увидел, а как скалил зубы, когда названия читал! Звучит офигеть как. Мишлен, дофига звезд, лунный свет и молоко эльфийских единорогов в одном флаконе. Добрый вечер, Сергей Федорович, знакомьтесь, наш лучший аудитор Всеволод. Сергей Федорович – один из самых ценных наших клиентов. Всеволод тихо, но непреклоно пообещал себе приготовить Антону какао с вазелиновым маслом. Этот Сергей Федорович смотрел на него неприлично раздевающим взглядом. Разумовский себе такого не позволял во время оно. Всеволод неприлично, почти садистски сильно сжал его руку и выпустил, сверля колючим взглядом. Еще две минуты, и Мишка тянет его дальше. – Пару лет назад был очень открыто по мальчикам, сейчас присмирел, околачивается в заграницах, живет с тамошним почти несовершеннолетним певцом ртом, – на самое ухо откомментировал он. А шею Всеволода склонило к земле тяжелым штормовым взглядом Архипа. Всеволод виновато стрельнул в его сторону глазами, столкнулся с кем-то, извинился. И попал на непрекрашающийся поток женских восторгов, перемежавшихся с требованием имени мастера. У бесконечных столов с едой Всеволод содрогнулся, такая толчея там царила. А Михаил скалил зубы, тряс руки, перебрасывался комплиментами и тянул Всеволода за собой, поближе к столам. У одного он толкнул Всеволода вперед. – Можно было и подождать! – попытался он перекрикнуть гул. Звучать обличающе на таком фоне не получалось. Михаил беспечно пожал плечами и взял тарелку. – Севочка, добрый день! – радостно улыбалась рядом с ним Анна Владимировна. – Ты замечательно выглядишь! Как он не любил эту недоуменную интонацию! Как будто с его стороны это верх неприличия. Михаил засмеялся за его спиной. – Непривычно замечательно! – обратился он к ней. – Я в шоке. Просто Золушок на балу. Всеволод сцепил зубы и как следует ткнул его локтем. Михаил шутливо застонал и ухватился за живот. – И сразу видно, привык жонглировать чугунными сковородками, – нагло улыбнулся он, глядя прямо в негодующие Севкины глаза. Михаил сбежал к своим коллегам. Всеволод был оставлен самому себе. Он оглянулся: Архип что-то обсуждал с видом, почти скатившимся в озабоченный, с этим самым Сергеем Федоровичем и еще одним – из правительства. Внимательно слушал, кивал головой, время от времени вставлял реплики. Всеволод поколебался и пошел к знакомым из соседнего отдела. Это было вполне себе грамотным решением: Всеволод до сих пор выбивался из их рядов своим неумением много и обстоятельно трепаться не по делу. Некоторые говорили, что это провинциальное, некоторые с умным видом пытались рассуждать об интроверсии, но это за его спиной. А на этой вечеринке, да с обилием спиртного Всеволод был более чем уместен – не перебивал, согласно кивал головой, время от времени заинтересованно улыбался. Было так приятно слушать себя. Всеволод сделал шаг вбок, и еще один. Архип все так же стоял недалеко от сцены, уже в другом обществе, держал бокал с вином, от которого, скорее всего, не особо желал отпивать, и слушал, и говорил. И снова с людьми, которых Всеволод, кажется, даже опознавал; и с чувством, сильно смахивавшим на облегчение, он снова переключился на своих собеседников. Михаил снова оказался поблизости; сунув в карман свой смартфон, он положил руку Всеволоду на плечо, шепнул ему: «Я скоро сваливаю, чтобы ты был в курсе. Тарасыч дал свое высочайшее добро», – и включился в разговор. Всеволод оглянулся, пытаясь установить, где сейчас находится Архип, и застыл: совсем недалеко, и с барышнями-кадровичками. А они все как на подбор были высокими, длинноногими, вечно голодными, амбициозными. Суки. Он задержал дыхание, вдохнул, шумно выдохнул и уставился мимо Мишки, мимо других на противоположную стену. Архип оказывался окружен совершенно разными людьми. Время от времени он осматривался, выискивая Всеволода, избавлялся от одних собеседников, чтобы попасть в клещи к другим. Всеволод исчез на несколько минут, появился у двери и тяжело посмотрел на него. И надо же было той дуре положить ему руку на грудь в пародийно-интимном жесте. Архип со своего места услышал, как Всеволод заскрипел зубами, и решительно снял ее руку с груди, отвесив что-то желчное, болезненное и позлорадствовав, когда она вспыхнула. Он устремился было к выходу и снова попал в осаду. Когда же вырвался – Всеволода снова не было. Всеволод был дома. Он сидел на диванчике в зимнем саду, не включая света, слушал шум воды, смотрел на темное небо, вдыхал аромат кофе и справлялся с яростью. Телефон он держал в руке, но если бы Архип позвонил, едва ли бы Всеволод снизошел до разговора с ним. Отчего-то этот простой жест той наверняка не более сложной дуры разгневал его – иное слово подобрать было крайне сложно. Почему-то она могла. А он – нет. И Архип – не смел. Хотя голосом, взглядами, улыбками подтверждал – хотел. Архип открыл дверь в темную квартиру и вошел, прислушиваясь, принюхиваясь. Пахло рождественскими пряностями – на их елке висели настоящие лебкухены, которые Архип пек, а Всеволод развешивал. Пахло хвоей – Архип хотел ограничиться одной большой елкой в гостиной, но Всеволод принес еще несколько неказистых, кривых елочек, которые вроде собирались выкинуть; он долго разбирал их на ветки, устанавливал в разных комнатах, и Архип снова пек лебкухены; и их аромат смешивался с хвоей во всех комнатах. Пахло кофе. И было тихо. Он закрыл дверь. Сделал пару шагов в прихожей. Того, что Всеволод появится совершенно бесшумно, просто возникнет ниоткуда, Архип не ожидал. Он смотрел на Всеволода, стоявшего напротив, яростно сверкавшего глазами, сжимавшего кулаки, и растерянно молчал. Всеволод сделал шаг ему навстречу. – Сева? – осторожно спросил Архип. За одно биение сердца Всеволод оказался перед ним, вплотную с ним, в ярости толкая его к двери, гневно глядя в глаза. Архип прижал его к себе; и Всеволод жестом, чем-то похожим на отчаяние, дернул его за волосы и начал целовать. Больно целовать, требовательно, неуступчиво. Жадно, неуклюже, красноречиво. Покорно, моляще, упрашивая. В наслаждении, в упоении, в унисон с Архипом, тоже требовавшим, тоже молившим, тоже мстившим за боль. Выскальзывать из-под его тяжелой руки ранним утром было особенно неуютно. Но тело настаивало, да и будильник требовал. Архип глубоко вздохнул и перевернулся на спину. Всеволод склонился над его грудью и оставил напоследок в память о себе вязь легких поцелуев. Привычные движения: носки, еще одни. Кроссовки. Пара наклонов. Потянуться – и вопреки рутине потянуться еще раз, упиваясь томностью тела, закрыть глаза, замереть и блаженно выдохнуть. Надеть куртку. Ключи – в карман, деньги – в другой. И вперед. Под «Щелкунчика». Тетя Лида читала газету, придавив ее нижний край своим впечатляющим бюстом. – Доброе утро, – смущенно, радостно и празднично улыбнулся Всеволод, стягивая шапку, тряхнув головой, больше из праздности, чем по необходимости. – С наступающими праздниками! – Севка, леопёрд ты мой! – она вышла из-за прилавка и, радостно улыбаясь, крепко прижала. – Чего тебе не спится-то? Неугомонный ты заяц. Как дела? – Спасибо, хорошо, – неловко отозвался Всеволод, внезапно застыдившись такого буйства эмоций. – Это вам, небольшой подарок. Просто... – он пожал плечами. – Просто чтобы порадовать. Тетя Лида заморгала, снова обняла его и крепко прижала. – Ах ты антилоп! Не забываешь старую тетку, – благодарно сказала она и понюхала подарок. – Снова чай, поди? Всеволод пожал плечами. – Ну вот его мы сейчас и попробуем. Давай, стягивай твою куртку, будем слойки есть и запивать твоим чаем. Всеволод застыл на секунду, глянул на часы и потянул бегунок молнии вниз. Возвращаться домой было куда тяжелей, чем удаляться от него. Слойки у тети Лиды получились отменные, в меру сладкие, в меру ароматные, таявшие во рту и создававшие блаженное ощущение сытости. Кажется, Всеволод здорово задержался этим утром. А снег так здорово похрустывал под ногами, а елки так лукаво перемигивались, а все эти феи, все эти принцы так здорово представляли себя под хрустальную новогоднюю музыку... В квартире пахло шоколадом. Всеволод стоял у двери, принюхивался, закрыв глаза, и благоговел: пахло шоколадом. Он положил сверток, который вручила ему тетя Лида, снял куртку и замер в растерянности. Затем он снова взял сверток со сдобой и пошел на разведку. Начать было решено с зимнего сада, потому что – потому что это был тот самый зимний сад. Архип сидел на диванчике, держал перед носом чашку с шоколадом и рассматривал гиппеаструмы. Некоторые были красными, рождественскими, пара штук – крапчатыми, несколько белых, новогодних. Что они ему рассказывали, неведомо, и было неловко вырывать его из этого доверительного общения. Но Всеволод сделал шаг вперед. – Доброе утро, – тихо сказал он. Архип поднял голову и улыбнулся, протянул руку – с открытой ладонью. Можно было сначала вручить ему сверток, но Всеволод подал руку. – Доброе, – интимно прошептал Архип. – Как пробежка? – Я жутко мокрый и соленый, – предупредил он. – Не мешало бы в душ. – Не спеши, мой хороший. – Архип погладил его волосы. – Это всегда успеется. Сначала шоколад. В нем было много всего – перец точно. Мускат, корица, гвоздика. И мед. И имбирь. Пряный шоколад, почти не сладкий, горьковатый, густой и непохожий ни на что. Возбуждающий и согревающий, и успокаивающий. Архип взял слойку и принюхался. – Восхитительно, – удовлетворенно оценил он. Всеволод сделал глоток и согласно угукнул. За окном сыпал легкий снежок. Волосы постепенно сохли на висках, майка переставала липнуть к телу. Губы Архипа на вкус были коричными, дыхание Всеволода – шоколадным. Новогодний корпоратив остался в прошлом. Впереди был новый год.