Благословение жестоких ангелов

Когда-то чёткая линия времени была гладкой и прямой. Рождались звёзды, планеты двигались каждая по своей орбите. Всё без исключения происходило в своё положенное время. Потом зародились первые формы жизни, обладающие разумом. Выбор был сделан. Вселенная задрожала, и даже ровная линия времени начала искажаться. Разнообразные решения начали изменять границы времени. Появились могущественные Повелители Времени с Галлифрея, пробивая дыры в реальности и с невероятной скоростью разделяя вероятности. Время подняло свои метафорические руки, сдаваясь, и перестало вести строгий учёт. Параллельные и альтернативные вселенные стали возникать так быстро, что потребовался бы миллиард лет только на то, чтобы перечислить их все. И вот на одной из этих крошечных тонких ниточках вселенной Оуэн Харпер берёт телефонную трубку. В Кардиффе ночь, и луна гуляет по воде залива. Он наблюдает за игрой света на волнах, пытаясь абстрагироваться от своего слишком неподвижного тела. В основной временной шкале, в той, которая значит больше всего для людей, которые об этом задумываются, он просидит так всю ночь, пока не взойдёт солнце и не настанет время вернуться в Торчвуд. В той линии времени он проведёт утро погребённым под обломками разрушенного здания, ожидая, что лист стекла упадёт на него, словно гильотина. Но в этой слегка искривлённой другой реальности он оказывается чуть менее спокойным, чуть более недовольным. Одиночество давит на него, тяжёлое и как будто густое. Он вспоминает мягкую руку, сжимающую его ладонь, и тихое обещание дружеской помощи. В этой одной из крошечных вероятных реальностей он берёт телефон. Несмотря на то, что уже поздно, она отвечает уже после второго гудка. — Оуэн? — спрашивает она, и он слышит тихий звук трения ткани о телефонную трубку. — Что случилось? — Ничего, — машинально отвечает он. — Почему ты не спишь? — Я заснула на диване, когда вернулась домой. Меня совсем сморило. Она позволяет ему завершить разговор, не отвечая на её вопрос. Она всегда так делает. Его всегда бесило это в ней. Он всегда хотел, чтобы кто-нибудь мог противостоять ему, раздражённому и озлобленному. Но сейчас мир вокруг него был достаточно жестоким, и он мог простить другим людям их мягкость. — Ты не хочешь прогуляться? — Он и сам удивляется этому вопросу. Она тоже – судя по тому, что ей понадобилась почти целая минута, чтобы наконец ответить. — Да. Хочу. — Я за тобой зайду. — Он кладёт трубку, натягивает куртку – просто для вида – и суёт в карманы наушник от системы коммуникации, ключи и бумажник. До её дома удаётся добраться довольно быстро. Они всегда были так близко друг к другу, как родственные планеты, вращающиеся вокруг одной и той же звезды. Она ждёт на улице, сидя на ступеньках крыльца. Её стройная фигура скрывается под объёмным голубым свитером, волосы небрежно убраны назад. Разглядев его в темноте, она встаёт. Приблизившись, он замечает красноту в уголках её глаз. Плакала ли она, или это от недосыпа? Он не спрашивает. — Давай спустимся к воде, — говорит она так, словно это было её идеей.—Рифт должен быть спокоен, здесь только мы, люди. Он задумывается, не предложить ли ей руку, но она стоит не с той стороны. Он предпочитает прятать свои сломанные пальцы в кармане – жалкая иллюзия. Она тоже не протягивает ему руки. Как всегда. Она просто шагает рядом с ним, у самого его локтя. — Звёзды кажутся такими пустыми, правда? — говорит он, потому что есть слишком много вещей, беседовать о которых ему не хочется. — Кто бы мог подумать, что там, наверху, что-то есть? — Я всегда надеялась на это. — Она поднимает взгляд, не замедляя шага. — Когда я была маленькой, я смотрела в окно в своей комнате и надеялась, что прилетит какой-нибудь фантастический инопланетянин и заберёт меня. — Я думал, маленькие девочки мечтают о принцах и рыцарях. — Только не я, — пожимает она плечами. — Я хотела путешествовать. Увидеть всё. Хотела приключений. А принцессы остаются в башнях и замках. — Значит, ты получила и то, и другое. Что-то вроде подземной башни и полевые миссии. — Да, и… — Она останавливается и хмурится; уголок её рта кривится. — Странно. — Что? — Он следует за её взглядом. Она смотрит на маленькую церковь со старым, поросшим мхом кладбищем на другой стороне улицы. — Я постоянно хожу мимо этой церкви. — Она ждёт, пока проедет машина, и пересекает улицу. — Вчера утром я приходила сюда, чтобы купить газету, и их здесь не было. — Кого не было? — Этих ангелов. — Она показывает, и не заметить их невозможно. Три элегантных статуи с распростёртыми крыльями, лица спрятаны в ладонях, словно ангелы плачут. Они стоят у ворот кладбища, не обозначая ни одну из могил. — Я бы их заметила. — Может быть, их установили сегодня днём. — Он осматривает землю, ища следы работ, но трава даже не примята. — Или ты ошиблась. — Я не ошиблась, — она стоит перед статуями, качая головой. — Сегодня днём не было никаких признаков активности Рифта. — Тош. — Он сглатывает и тянется к её руке, но его пальцы натыкаются на её свитер. — Мне кажется, они двигаются. — Это не… Следующие её слова растворяются во тьме. Он цепляется за её руку, потерянный и испуганный; это продолжается секунду, которая кажется вечностью. В темноте ничего нет. А потом она рассеивается. Они по-прежнему стоят рядом, её рука в его руке. Ярко светит луна, и церковь выглядит почти точно так же. Ангелы исчезли, так же, как и половина зданий на улице. Нет никаких признаков разрушения – просто пустые места или какие-то совсем другие магазины и дома. И мёртвая тишина. — Тош? — Я в порядке. А ты? — Всё прекрасно. Но тут что-то не так. — Где все? И всё? — Она медленно оборачивается вокруг своей оси, проверяя, что изменилось. Хриплый хохот прорезает тихий ночной воздух. Они отступают на кладбище и прячутся за одним из памятников. Мимо проходит маленькая группка мужчин, передающих друг другу бутылку ликёра. Они разговаривают по-английски с отчётливым кардиффским акцентом, но сленг незнакомый, и одежда их ничуть не напоминает современную. — Только не это, — вздыхает Тош. — Неужели мы не заслуживаем хотя бы одной спокойной ночи? — Путешествие во времени. Мило. — Он тоже вздыхает. — Попробуем разобраться, где мы, и отправим сигнал бедствия? — Возможно, нам придётся где-нибудь спрятаться, если время двигается относительно. В ближайшие несколько часов нас никто не хватится. Они изо всех сил стараются держаться в тени. Город исчез не полностью, и это успокаивает. Он лишь стал меньше, чем на их памяти, и запах другой – более промышленный. В заливе полно барж. — Уголь, — тихо говорит Тош; они с Оуэном стараются избегать встреч с другими полуночниками. — Они перевозят уголь. Они находят газету, застрявшую в куске решётки. — 19 сентября 1922 года, — зачитывает он, разглаживая руками сморщившиеся страницы. — Ты не помнишь, что-нибудь ужасное случалось? — Нет. А должно было? — С нашим счастьем. С чего нам начать? — Они будут искать знаки рядом с нашими домами. — Она хмурится. — Но ни один из них ещё не существует. — Зато Торчвуд существует. — Не в той форме, чтобы я хотела там работать. Нам придётся быть осторожными. Им требуется три часа, чтобы добраться до базы. Там пока нет ни лифта, ни тёмного туристического офиса. Пробираться внутрь приходится через канализацию. В предрассветные часы в Хабе тихо, и они оставляют множество посланий, вооружившись украденными перьевыми авторучками и ножом. Оуэн порывисто пытается открыть сейф в том месте, где впоследствии будет кабинет Джека. Замок громко щёлкает, и дверь легко поддаётся. Внутри лежит куча секретных документов, которые Оуэн игнорирует, и пачка денег, которые он забирает. Появляется Тош. — Нам нужно уходить, — тяжело дыша, говорит она. — Мне кажется, сработала сигнализация. Они оба хорошо бегают. Правда, теперь он пытается этого избегать, памятуя о сломанных пальцах и прочих особенностях своего организма. К тому же теперь на улицах больше людей, которые могут наблюдать их лихорадочный побег из ниоткуда. — Нам нужно где-нибудь затаиться, — говорит она, когда они оказываются в тёмном переулке. — Но не слишком далеко, а то нас так и не найдут. — У меня есть деньги. — Он вытаскивает украденные банкноты, ожидая упрёков. — Хорошо. Возможно, они нам понадобятся. Сколько здесь? — Фунтов 250 или около того. — Он делит пачку пополам и протягивает часть ей. — На день-другой этого будет более чем достаточно. — Сначала нам понадобится одежда. — Она прячет деньги в кошелёк. — Ты иди, мужчина вызовет меньше подозрений. — Магазины пока закрыты. Они ждут в переулке, глядя, как солнечный свет ползёт по кирпичным стенам. — Не надо было мне звонить, — бормочет он. — И идти гулять ночью. С тем же успехом мы могли бы повесить на шею таблички с надписью «Похитьте меня». — Теперь нет никакого смысла беспокоиться об этом, — резко отвечает она, проявляя свою обычную практичность. — Статуи, путешествующие во времени. Это для наших записей. — Ага, вот только во времени переместились не они, а мы. Они обсуждают тонкости временных перемещений и спорят о том, кого можно называть путешественником во времени, до тех пор, пока магазин на противоположной стороне улицы не распахивает свои двери для покупателей. Для достоверности Оуэн взъерошивает волосы и разрывает на себе рубашку, прежде чем зайти внутрь. Пухлая матрона в немилосердно жёлтом платье наблюдает за ним, приподняв бровь. Этот магазин – книжный, аккуратно обустроенный хозяйкой. — Ради Бога, простите за беспокойство, мэм, но сегодня утром нас с сестрой ограбили. Мы обращались в полицию, но они не смогли вернуть нам наши вещи. У меня остались кое-какие деньги, и нам нужна одежда и место, где мы могли бы остановиться на время расследования. Не могли бы вы помочь мне? — Разве в участке вам не подсказали, куда пойти? — Она цокает языком. — Они могли бы одолжить вам какие-нибудь свои вещи. — Я не хотел навязываться. Они и так были очень добры. — Он улыбается так вежливо, как только умеет. Женщина называет ему адреса, но взамен он не даёт ей никакой информации о себе, не называет даже имени. Этому трюку его научил Джек – разумеется, непреднамеренно. В магазине одежды его ожидает множество разговоров. Команда молодых девушек пытается убедить его привести в магазин свою невидимую сестру, и выданные им параметры Тош не уверяют их в том, что он знает, что ей может понравиться. Они очень неохотно отпустили его, настояв на том, что, если что-либо из одежды не подойдёт, Оуэн с Тош сразу же вернутся для подгонки. По сравнению с этим купить одежду для себя оказалось очень легко. Костюмы с ходом времени практически не менялись, за исключением покроя пиджаков и длины брюк. Он не в восторге от формальностей, но в этом нет ничего ужасного. — Ради этого мне пришлось сражаться с демонами, — говорит он, передавая покупки, и отворачивается лицом к улице, пока Тош переодевается, спрятавшись за мусорным контейнером. — Спасибо. Ненавижу ходить за покупками. — Теперь Тош выглядит опрятнее, и её внешний вид больше соответствует времени, но при этом она кажется немного потерянной и хрупкой в своей новой мешковатой одежде. — Пойдём обустраивать лагерь. Они складывают свою слишком современную одежду в бумажный пакет и направляются к рекомендованному им отелю. По пути они оставляют несколько надписей на стенах знакомых им зданий. Следы перьевой ручки не продержатся долго, но, если к вечеру Оуэн и Тош всё ещё будут здесь, они смогут продублировать надписи краской. — Мы хотели бы снять комнату на ближайшие несколько дней. Клерк бросает на Оуэна похотливый взгляд, который тот предпочитает проигнорировать. Они регистрируется в гостинице как мистер и миссис Дж. Харкнесс, потому что это может посмешить команду, если их найдут. Оказавшись в номере, они чувствуют, что энергия, помогавшая им действовать утром, иссякла. Они сидят на краю жёсткого матраса. В комнате стоит тишина. Тош зевает. — Тебе нужно поспать. А я начну осматриваться, — объявляет Оуэн. — Не ввязывайся в неприятности. Нам нельзя рисковать и нарушать ход времени. — Она гладит цветастое одеяло. — Вызывать парадокс. — Ага, не нарушать реальность. Я понял. — Я серьёзно. — Я тоже. Мне нравится реальность. В основном. Мир вокруг уже окончательно пробудился. На улицах шумно и полно людей. Никто и ничто не выглядит правильным – ни люди, ни шум. Вопреки здравому смыслу, Оуэн болтается рядом с Торчвудом примерно час, но не замечает никакой активности. Липкое чувство страха и мысль о том, что нынешний Торчвуд может сделать с кем-то вроде него, в конце концов прогоняют его прочь. По пути обратно в отель он покупает хлеб, сыр и бананы – почти наугад. Зайдя в тёмный гостиничный номер, он осторожно кладёт свои покупки на столик. Тош открывает глаза. — Узнал что-нибудь? — спрашивает она, когда он кладёт ей в руку банан. — Нет. День они проводят, медленно обходя подходящие для их целей места и покупая кое-какие продукты. Под покровом ночи они возвращаются к надписям, которые сделали на стенах ручкой, и обводят их краской. Они оставляют там номер комнаты, улицу, стараясь писать как можно более чётко. Но никто не приходит. Проходят дни, а затем и неделя. Оуэн дежурит рядом с Торчвудом каждую ночь, тщательно скрываясь в тени. Агенты приходят и уходят, но никто никуда не торопится. Тош пытается сконструировать детектор Рифта из каких-то обломков, но необходимые ей детали пока просто не существуют. На пятнадцатый день Оуэн наблюдает, как Тош засыпает. Он не утруждает себя тем, чтобы куда-то пойти. Вместо этого он смотрит, как вздымается и опускается её грудь, как подрагивают её веки и как изгибается тело под простынями. Тош работала в Торчвуде дольше него, но Джек сделал своим заместителем Оуэна вскоре после того, как тот присоединился к команде. Впрочем, может быть, он утратил эту привилегию после того, как открыл Рифт. Ничто и никогда не выносилось за пределы отцовского всеобъемлющего прощения Джека. Тош по-прежнему полагается на него во время миссий и охотно следует за ним. Если бы только он знал, куда её вести… — Ты думаешь, они не придут за нами? — произносит она в темноту, выводя его из задумчивости. — Прошло уже две недели. Если бы они собирались заняться расследованием, они бы это сделали. — Он пересаживается со стула на край кровати. — Нам надо признать, что мы, похоже, здесь застряли. — Не думаю, что у меня получится. — Она крепче прижимает к себе подушку. — Всё, чем я занимаюсь, принадлежит будущему, и моя профессия тоже. Ты по-прежнему можешь работать врачом, но компьютерных гениев пока не существует. Даже если я сама что-нибудь сконструирую, я не смогу никому это показать, не изменяя хода времени. — Мы что-нибудь придумаем. Тебе нельзя скучать. — Мы можем дать им больше времени. У нас пока есть какие-то деньги, верно? — Немного. — Удивительно, сколько всего можно купить за фунт в эти дни. — Достаточно. Скоро нам придётся найти какой-то постоянный источник дохода. Они соглашаются ещё на две недели, но Оуэн проводит большую часть времени, пытаясь составить план дальнейших действий. Поступить по-другому было бы безответственно. Вера всегда давалась ему нелегко, и даже Джеку не удалось в полной мере заслужить этого. — Мы поедем в Лондон, — говорит он Тош утром последнего дня. — Это большой город, достаточно большой, чтобы мы могли там затеряться. — Только не Лондон. — Она сидит на солнце, у неё на коленях пакет с яркими гроздьями винограда. — Мы не можем оставаться в Кардиффе, — он готовится привести аргументы, которые подготовил за прошедшие две недели. — Конечно, нет. — Она протыкает виноградину ногтями и аккуратно счищает кожицу. — Но если мы и правда застряли в прошлом, то я хочу путешествовать. — Куда? — Куда угодно. Повсюду. Я всегда хотела увидеть мир, но ты был прав. Я застряла в одном месте. В прекрасном месте, но тем не менее. — Она робко улыбается. — Время от времени мы можем писать письма в Торчвуд. Когда-нибудь Йанто обязательно на них наткнётся. — Они не придут. — Он впервые произносит эти слова вслух. — Мы одни. Сами по себе. — Всегда есть надежда. — Она с усилием сглатывает. — Я хочу поиграть в туристку, пока мы ждём. — Почему? — Это то удовольствие, которое по-прежнему нам доступно. — Она кладёт виноградину без кожицы в рот. — Видеть что-то новое. — Нам надо найти способ заработать больше денег. — Врачи нужны всем, и я тоже могу кое-что делать. Я быстро печатаю. — В уголках её рта появляется первый намёк на улыбку. — Или деньги можно украсть. Это не имеет значения. — Тюрьма не пойдёт на пользу никому из нас. — Значит, мы опять сбежим. Бронируя билеты для поездки во Францию на имя Оуэна и Тошико Харпер, он понимает, что Торчвуд превратил их в адреналиновых наркоманов, ничем не связанных с миром. Они удивительным образом вписались в нынешнюю ситуацию, и Оуэн не может представить, каково было бы оказаться здесь с кем-то другим. Возможно, Джек был бы более полезным со своим знанием прошлых эпох, полученным на личном опыте; возможно, Йанто знал бы больше о Торчвуде, а Гвен, возможно, куда больше хотела бы вернуться домой, но только Тош была бы рада оставаться с ним. Только Тош могла сделать это терпимым. — Хочешь увидеть яркие огни Парижа? Разве это будет не романтично? — ворчит он, вернувшись в отель. Сделанное им открытие беспокоит его, и он хочет избавиться от этих мыслей. — Я там была. — Она складывает немногие приобретённые ими вещи в чемодан, который слишком велик для них. — Это был длинный уик-энд с друзьями, несколько лет назад. Тогда всё не казалось мне романтичным. — И теперь тоже не будет, — твёрдо заявляет он, пристально глядя на неё. Она не вздрагивает и даже, кажется, вообще ничего не замечает. — Это не любовная история, Тош. — Иногда, Оуэн, мне кажется, что ты совсем меня не знаешь. — С тихим стуком к лежащей в чемодане одежде добавляется стопка книг, и Тош опускает крышку. — Я знаю, чем это не является, но меня куда больше интересует то, чем оно может стать. У него не заготовлено никакого ответа на это, и он замолкает. В конце концов, в Париж они так и не едут. Вместо этого они покупают билеты на корабль и отправляются в Египет. Оуэну это нравится больше, чем он ожидал. Ему приходится носить дурацкую шляпу и перчатки, чтобы защитить от солнца свою уязвимую кожу, но мода это позволяет. Они прибывают в Египет в ноябре, и всего лишь спустя несколько дней после их высадки на берег объявляется об открытии гробницы фараона Тутанхамона. В англоязычном сообществе новость распространяется, словно лесной пожар. — Я хочу это увидеть, — говорит Тош, улыбаясь так, как не улыбалась с момента их перемещения в прошлое. — А ты? — Я однажды видел это в музее, — пожимает он плечами. — Может быть интересно. Остатки денег уходят на то, чтобы подкупить кого-нибудь, кто мог бы провести их внутрь, но это того стоит. Настоящие раскопки ещё только начались. Все взволнованно суетятся вокруг. Учёные экспансивно приглашают новичков подойти и наперебой что-то рассказывают. Иероглифы кажутся ярче, чем Оуэн ожидал; темнота спасла их от выцветания. Чьё-то послание всё ещё кричит сквозь время. Оуэн сам не знает, в какой момент взял Тош за руку, но они так и простояли вместе до конца дня. Она оживлённо беседует с бригадиром, указывая на знакомые ей иероглифы и предлагая варианты перевода. — Простите за беспокойство, сэр, — худощавый, опытный на вид мужчина наклоняется к нему в темноте, держа в руке лампу. — Но вы, кажется, упоминали, что работаете врачом? — Да, я врач. — Оуэн неохотно выпускает руку Тош. — Один из мальчиков сломал ногу. Мы можем ему помочь, но неплохо было бы, если бы его осмотрел опытный медик. Мальчик оказался мальчиком в самом прямом смысле; он подносил воду командам археологов. Перелом открытый – тонкая кожа на его ноге разорвана. Он мечется от боли, и двое мужчин удерживают его. — У вас нет эфира или хлороформа? — интересуется Оуэн, осматривая повреждение. — Медик запирает свой ящик, а сегодня его здесь нет. — Худощавый мужчина, назвавшийся Ричардсом, качает головой. — Мальчику придётся обойтись без этого. — Дайте ему чего-нибудь выпить. Спирт есть? Словно по волшебству, появляется бутылка виски. Мальчик выпивает стакан, затем Оуэн выливает немного себе на руки в тщетной надежде на дезинфекцию. Он быстро и тщательно совмещает отломки кости. — Ваш медик запер вообще всё? — Он осторожно проводит рукой по травмированной ноге, капая виски на повреждённую кожу. — Мне нужно наложить гипс. С тех пор, как он в последний раз накладывал гипс, прошло много времени, но он довольно быстро вспоминает порядок действий. К счастью для него, мальчик потерял сознание и не двигался. Когда всё сделано, Ричардс протягивает ему влажное полотенце. Оуэн снова моет руки, уверенный в том, что мальчик снова сможет ходить. — Отлично сработано, — заявляет Ричардс, с интересом изучая Оуэна. — Где вы учились? — В Лондоне, — неопределённо отвечает тот. — Как бы то ни было, где ваш медик? — В городе. Бог его знает, чем он там занимается. Вы лучше него. Не нужна ли вам работа? — Значит, вы здесь главный? — Нет, руководит экспедицией Картер, но набор персонала он перепоручил мне, — усмехается Ричардс. — Вам не придётся здесь жить. Многие из нас обосновались в Каире. Ваша жена сможет жить в комфортных условиях. Оуэн не сразу понимает, что Ричардс имеет в виду Тош. Это было разумным решением. Они не могут выдавать себя за родственников, а одиноким женщинам нельзя путешествовать с одинокими мужчинами. Тем не менее, это слово по-прежнему коробит его. — Она любит приключения, — возражает он. — Я не смогу заставить её оставаться в стороне. — Похоже, что она даже сможет научить чему-то Картера. Ему это понравится. Осматриваясь в темноте, он замечает Тош, беседующую с бородатым джентльменом. Склонившись над столом, она что-то показывает, зажав в пальцах ручку. Мужчина наблюдает за её работой, удивлённо подняв брови. Увлечённая работой, пытаясь доказать свою точку зрения, Тош не замечает этого. — Я согласен. Они остаются на месте раскопок, им выделяют отдельную палатку. Сначала на Тош подозрительно косятся и отпускают замечания, но вскоре это прекращается. Пока непонятно, из уважения ли к Оуэну или из-за того, что она так поглощена работой, что часто вообще ничего не замечает. Перевод занимает всё её мысли, и она словно светится изнутри. В их работе нет никакой опасности, и можно не бояться вызвать парадокс. Розеттский камень уже обнаружен, иероглифы сложны, но перевести их вполне реально. В своё время кто-то этим занимался – и много лет назад, и сейчас. — Может быть, я всегда это делала, — задумчиво говорит она, поднимая взгляд на усыпанное звёздами небо. Её голова покоится на его аккуратно сложенном пиджаке, заменяющем подушку. Её волосы щекочут его бедро. — Я смотрела на всё неправильно, потому что думала, что нас спасут. Но нас не спасли, и разве это не означает, что мы всегда были здесь? — Теперь мы этого не узнаем. — Он пожимает плечами. — И унесём это с собой в могилу. Активность в месте раскопок утихает к марту, всё, что можно увезти, увозят – в том числе самого Картера. — Вы должны вернуться в Англию вместе с нами. — Ричардс обнимает Оуэна за плечи, стоя на людной улице Каира. — Мы сможем вернуться с нашим руководителем и произвести собственные раскопки. — Боюсь, у нас другие планы, — он отвечает дружеским объятием. — Мы будем вам писать. — Мы едем на сафари, — улыбается Тош, передавая деньги за элегантный шарф энергичному торговцу. Оуэн забирает у неё шарф и набрасывает его ей на плечи. — Через несколько недель в Кении будет вечеринка. Они будут счастливы, если рядом окажется доктор. — Что же в таком случае вы называете своим домом? — Ричардс смотрит на них с потрясением – и теплотой. — Зачем возвращаться домой, если весь мир может быть нашим? — Тош улыбается – не Оуэну, не Ричардсу и не торговцу. Оуэн никогда раньше не видел её такой счастливой. Это совсем сбивает его с толку. Африка простирается перед ними, словно гобелен. Они сознательно выбрали группу путешественников, больше заинтересованных в искусстве, нежели в охоте. Во время пешего тура все делают записи и заметки, а Тош увлекается любительской фотографией. Она крепко сжимает в руках «Брауни» , её кожа пахнет химикатами. Другим туристам нравятся беспорядочные результаты её работы, и они настаивают, чтобы она сделала портреты их всех. Оуэн старается держаться в тени, беседуя исключительно с другими мужьями, курящими огромные сигары. Он мастерски овладевает искусством притворяться, что курит, пьёт или ест. Иногда он и сам почти верит в это. Ночи в Каире было легко чем-то заполнить. Какое-то время он мог оставаться с Тош, а потом присоединяться к ночным бригадам археологов, чтобы не сидеть в одиночестве. В Африке все ложатся спать рано, за исключением гидов, которые сторожат лагеря в тёмное время суток. Отвлечь их невозможно. Поэтому Оуэн берёт винтовку и в одиночку уходит в пустыню. Это опасно и глупо, но не так, как для других людей. Большинство животных не обратят на него внимания, учуяв лишь мёртвую, неаппетитную плоть. Однажды ночью он натыкается на целую стаю львов – все они спят, кроме одного часового. Львица на мягких лапах направляется к нему, и он крепче перехватывает винтовку, готовый отогнать её выстрелом. Она останавливается в нескольких футах от Оуэна, садится и разглядывает его своими сверкающими глазами. Её тело застывает; тёплый бриз ерошит её шерсть и его волосы. Между ними лишь поросший высокой жёлтой травой пятачок земли, и они гордо смотрят друг на друга. Убийственное спокойствие сидящего перед Оуэном хищника не имеет ничего общего с долгоносиками с их бешеными глазами. У львицы нет ни злобы, ни желания убивать, лишь инстинкт и строгое терпение. — Я никогда не любил кошек. Но для тебя сделаю исключение, — тихо говорит ей Оуэн. В конце концов ей становится скучно, она встаёт и уходит сторожить свою стаю. Он же ещё долго сидит на корточках в траве. Когда он наконец возвращается в палатку, солнце уже поднимается над горизонтом. Тош спит на своей койке, вокруг которой плотно натянуты противомоскитные сетки. Её рука выскользнула из-под одеяла, лоб сморщен, как будто ей снилось что-то неприятное. Оуэн не убирает сетку, чтобы лечь под одеяло рядом с ней, хотя и понимает, что в конце концов настанет день, и ему придётся это сделать. Похоже, утром Тош понимает и принимает его решение. Когда фургон, трясясь, мчится по грязной дороге, она садится немного ближе и кладёт голову ему на плечо. Приехав в Серенгети , они чаще держатся за руки и меньше разговаривают. Её фотографии становятся другими – необъятные пейзажи с животными на фоне размытого тёмного горизонта. Время от времени в кадр попадает и он сам: часть профиля, пальцы здоровой руки, указывающие на что-то вдали, и его ботинок в траве. — Как ты думаешь, что с ними случилось? — спрашивает она однажды. Они сидят под палящим солнцем, неподалёку пасётся стадо газелей. — То же, что чуть не случилось с нами десятки раз. — Он пожимает плечами, словно этот вопрос его не волнует. — Они не смогли разобраться, в чём дело, или разобрались, но не смогли ничего поделать. — Я постоянно думаю о том, что когда-нибудь они появятся. Особенно Джек. — Она поднимает руку, чтобы защитить глаза от солнца. — Как он будет шагать по траве в своём нелепом пальто. — Ты тоже этого хочешь? — спрашивает он и тут же жалеет об этом. Конечно, она этого хочет. Большую часть времени он тоже по-прежнему этого хочет. Хочет вернуться домой, в тот год, который он хорошо знает, вернуться в свою квартиру, к компьютерам и определённому месту в мире. Вернуться к людям, которых он уважает, даже если они не особенно ему нравятся. Вернуться к Джеку, которого он ненавидит и любит одинаково сильно. — Когда как, — она берёт его за руку, и их пальцы переплетаются. — Здесь тоже хорошо. Туристическая группа распадается в Кейптауне. Город вокруг них кажется беспокойным. В первый же день они изучают корабельные декларации и решают отплыть в Бомбей – скорее поспешив, а не подумав. Путешествие продолжается десять дней, и они проводят это время в новом поиске, потому что Тош не может не думать. — Это бессмысленно. — Она сжимает его сломанную руку в своих ладонях. — Ты не можешь совсем ничего не чувствовать. — Я не собираюсь втыкать в себя булавки, чтобы доказать тебе свою правоту. — Тебе и не нужно. Ты не чувствуешь боли – это я понимаю. Но ты ходишь. Если твои ноги нечувствительны, ты не можешь ходить. Ты можешь держать в руках предметы, даже маленькие. Если бы ты был окоченелым, это влияло бы на всё, что ты делаешь. И ты по-прежнему можешь слышать, видеть, ощущать запахи. — Мой мозг работает отлично. И мне не нужно ничего чувствовать, чтобы видеть или слышать. Это сенсорная информация, которая передаётся напрямую в мою голову. — Он неловко меняет позу. Ему всё это тоже кажется бессмысленным, но он старается не думать об этом. — Меня вернули к жизни с помощью железной перчатки, которая была на руке бессмертного. Обычную науку сюда не применишь. — Но в этом должен быть какой-то смысл. У меня есть теория. — Она гладит его согнутый указательный палец. — Мне кажется, процесс был прерван. Если бы человек или пришелец, использовавший перчатку, знал, что делает, возможно, ты смог бы вернуться окончательно. — И какая мне от этого польза? — Совершенно никакой. — Она отстраняется от него, смутившись, хотя Оуэн считал, что она забыла об этой привычке. — Разве что… может быть, это можно как-нибудь обойти. Ты можешь разговаривать. Чтобы говорить, тебе нужен воздух, а мы знаем, что дышать ты не можешь, но ты разговариваешь. Значит, что-то в этом есть. Может быть, мышечная память. — Не стоит об этом думать. — Он поворачивает руку так, чтобы кончики её пальцев оказались в его ладони. — Просто оставь мертвецу его тайны, ладно? Но она не соглашается. Она суёт свой нос везде, где только можно. Её эксперименты осторожны и нежны. Она гладит пальцами его шею, когда он занят игрой в карты, помещает что-нибудь сильно пахнущее у него перед носом и прижимает кусочки льда к его коже, когда он думает, что её руки пусты. Она не раскрывает ему своих выводов, поддерживая иллюзию того, что ничего не делает. Пусть неохотно, но он позволяет ей делать всё это, потому что вопреки его желаниям всё это возбуждает и его научный интерес. А потом Бомбей опьяняет их цветами и запахами. Оуэн и Тош передвигаются по городу словно в замедленной съёмке, хотя всё хаотично вертится вокруг них. Впервые за всё время они не заботятся о том, чтобы найти переводчика или гида. Вместо этого они пытаются учить язык, проникнуть в местную культуру. Оуэн лечит британских эмигрантов, хотя терзающие их боли больше напоминают тоску по родине, нежели настоящие болезни. Ему платят достаточно хорошо, чтобы Тош могла играть в филантропа и проявлять щедрость повсюду, где оказывалась. Она заводит дружбу с трудолюбивыми вдовами, которые учат её секретам рукоделия и кулинарии. Впервые с момента перемещения в прошлое они проводят целые дни порознь. Оуэна удивляет то, как часто он оборачивается, ожидая увидеть Тош рядом с собой. Это как будто одна из его конечностей вдруг исчезла. — Куда ты идёшь? — спрашивает он с фальшивой небрежностью однажды утром, когда она облачается в бледно-голубое сари. Другие британские жёны ахают и охают над одеждой Тош, устраивая Оуэну скандалы, как будто он отвечает за гардероб своей дикой жены. — Присмотреть за магазином Каши. Её дочь недавно родила первого ребёнка, и я обещала поработать за неё несколько часов, чтобы она могла проведать их. — Она тщательно заправляет края материи, завершая свою аккуратную работу. — Должно быть, ей очень нужна помощь. Я не очень-то умею торговаться. — Я пойду с тобой. — В самом деле? — она хмурится. — А как же твои пациенты? — Эти плаксивые коровы как-нибудь обойдутся день без меня. Магазин больше напоминает рыночный прилавок, на котором выставлены женские туфли, сделанные тётками Каши. Оуэн наблюдает, как Тош открывает магазин. Это напоминает ему о долгих ночах в Торчвуде, до того, как к ним присоединились Гвен и Йанто. Джек уходил в свой кабинет, и Оуэн заказывал пиццу, которую они съедали за своими столами, погрузившись в работу. Он слушал, как она вежливо беседует с мейнфреймом, и пытался понять, как человек может быть таким неловким в одно мгновение и полностью уверенным в себе в другое. — У меня что-то на лице? — она осторожно трёт рот, чтобы отряхнуть крошки. — Хм? — Ты на меня смотришь. — Ничего. Толпа утренних покупателей проходит мимо, изображая, что их ничего не интересует. Они так смущены тем, что белый мужчина и азиатская женщина присматривают за магазином, что быстро становится ясно: они не подойдут к прилавку даже для того, чтобы посмотреть на товар. — А, миссис Харпер! — от толпы отделяется пожилой мужчина с тяжёлыми корзинами, с ног до головы одетый в красное. На его морщинистом лице появляется широкая приветливая улыбка. — Я не ожидал так скоро увидеть вас снова. — Здравствуйте, Канна, — она отвечает ему такой же широкой улыбкой. — Подруга попросила меня о помощи. — Это очень мило с вашей стороны. — Это мой муж, доктор Оуэн Харпер. Оуэн, это Канна. По ночам Тош рассказывает Оуэну истории, пестрящие разными именами. Имя «Канна» кажется знакомым, но Оуэн обычно слушает не слишком внимательно и мало что запоминает. — Ваша жена – настоящее сокровище среди женщин, сэр. — Канна улыбается ещё шире, хотя это казалось невозможным. — Очень мудрая и добрая. — Да, она такая. — Он соглашается, потому что это правда. — Судя по тому, что она рассказывает, вы такой же, — поддразнивает его старик. — Она рассказывает обо мне? — Оуэн приподнимает бровь, краем глаза заметив, как покраснела Тош. — Что ж, любовь слепа. Иногда. — У меня никогда не складывалось такого впечатления. — Рисунок морщин на его лице вновь меняется, и старик сразу начинает казаться мудрее и проницательнее. — У любви, истинной и добродетельной, оба глаза открыты достаточно широко, чтобы моргать. К прилавку подходит стайка хихикающих девочек, оттесняя Канну обратно в толпу и отвлекая внимание Тош. Оуэн наблюдает, как они порхают вокруг, щупая расшитые бисером туфли и кудахча над ценами – точно так же, как миллионы девочек в миллионах других городов. На протяжении долгих лет люди по всему миру проживают свои жизни на полную катушку. — Ты хочешь остаться здесь? — спрашивает он позже, когда ажиотаж вокруг прилавка утих и у Тош появилось время, чтобы поесть. — Нет. — Она надрезает толстую кожуру манго. — Мне здесь нравится, но это место не похоже на дом, правда? — Мне казалось, ты хотела повидать мир, а не остепениться. — Я не знаю, чего хочу, Оуэн. — Она берёт ярко-жёлтый ломтик фрукта, и сок капает с её пальцев. — Прошёл уже целый год, ты знаешь? — Правда? — Не похоже, чтобы прошло так много времени, но, задумавшись об этом, Оуэн понимает, что Тош права. — Я до сих пор посылаю письма в Торчвуд. — Она слабо улыбается. — Это кажется глупым. Они больше напоминают мне дневники. Я не могу не думать о том, что всё это закончится. — Да, всё заканчивается. Она вздыхает и кладёт кусочек фрукта в рот. Её пальцы влажно поблёскивают в лучах заходящего солнца. Когда-то он слизал бы сок с её рук, медленно соблазняя. Сейчас же он протягивает ей носовой платок и старается не думать об этом. — Куда ты хочешь поехать дальше? — спрашивает он, чтобы отвлечься. — В какое-нибудь новое место. Они остаются в Бомбее ещё на несколько недель, прежде чем исчезнуть с его улиц, словно дым. Они двигаются вперёд, останавливаясь на два месяца в России и на три – в Китае. Затем следует Новая Зеландия, и там случается катастрофа. Возможно, это потерянное место, где мог бы существовать Торчвуд-5. Это могло бы объяснить тот факт, почему практически повсюду там можно встретить инопланетян. У Оуэна с Тош нет ни приборов, ни возможностей сражаться с ними. По крайней мере, это они говорят друг другу, покидая страну. Собраться и сбежать от неприятностей лучше, чем броситься в их распростёртые объятия. Корабль привозит пару в Калифорнию. На некоторое время они задерживаются в Лос-Анджелесе, но оба чувствуют себя неспокойно. — Север, — наугад решает Тош. На последние оставшиеся после Индии деньги они покупают машину. Это жуткий дребезжащий монстр – новейшая модель того времени. Тош делает импровизированные ремни безопасности, и они с Оуэном отправляются в путь. Вокруг простираются пейзажи, которые, кажется, никогда не закончатся. — Здесь есть деревья, которым тысяча лет. Мы должны их увидеть. Стоя среди гигантских секвой, они кажутся себе невероятно маленькими. Они держатся за руки, запрокинув головы, пытаясь рассмотреть трепещущие на ветру листья. Возраст этих деревьев давит на Оуэна, и раньше это испугало бы его. Теперь же это обещание. Можно жить так долго и выжить. Можно жить так долго и быть сильным. — Тош, — тихо говорит он. — Да? — Я чувствую твою руку. — Признать это, произнести это вслух – это чувство прикосновения, которое становится всё сильнее, – всё равно что нарушить что-то священное. Это пока нельзя назвать истинным ощущением, оно слишком размыто, но, тем не менее, реально. — Она тёплая. — О, это… — она осекается, и её глаза загораются. В них можно прочесть всё, что не было высказано вслух. — Когда это началось? — Я не уверен. Это требует много внимания, но оно есть. Слабое. Очень слабое. — Он сжимает пальцы, чертит большим пальцем неровный круг на её ладони. — Твоя кожа такая нежная. — Ну да. — Она смеётся сквозь неожиданно подступившие слёзы. — Я её увлажняю. Он не целует её под деревьями. В этот момент им обоим нужна передышка. Вместо этого ночью Оуэн ждёт, пока Тош уснёт в отеле. Теперь разговоры так часто убаюкивают её, что Оуэн может точно назвать мгновение, когда она проваливается в сон. Наклоняясь ближе, он прижимается своими невозможно сухими губами к её губам. Как и в случае с рукой, ощущение слабое, но реальное. Её губы тёплые и немного обветренные. — Оуэн, — сонно и довольно бормочет она, поднимая руки и обнимая его за шею. — Спи, — приказывает он, и она подчиняется. Рассвет пахнет свежестью после ночного дождя. Когда они едут дальше на север, её рука переплетается с его рукой на рычаге переключения передач. Ванкувер – неожиданно и немного пугающе – становится для них домом. Город у воды, кипящий жизнью и говорящий на знакомом языке – это легко объяснить, но есть кое-что ещё. Их скитания подошли к естественному завершению. — Давай арендуем дом, — небрежно предлагает Тош уже спустя три дня после прибытия. — Чтобы можно было осесть там на некоторое время. — А что случилось с твоим желанием увидеть что-то новое? — спрашивает он, ощущая предупреждающее покалывание в коже. — Ничего. Я просто хочу немножко пожить в одном месте. — Она опускает голову и проводит пальцами по фотоаппарату. — Это не больно. Это действительно не больно, и странное чувство, которое вызывают у Оуэна уютные дома, отступает. Они арендуют маленький домик на краю города – с самым настоящим забором из белых планок и садиком размером с почтовую марку, за которым никто из них не хочет тщательно ухаживать. Ощущая необходимость (не только ради денег, но и ради того, чтобы не сойти с ума от скуки), Оуэн ищет работу и находит место помощника пожилого доктора. Его зовут Джошуа Хизерс, но все называют его Джолли. Оуэн ненавидит такого рода прозвища и отказывается использовать его. — Позволь мне взглянуть на твой палец, парень, — говорит Джолли в один из спокойных дней. К тому моменту они проработали вместе несколько недель. Было бы глупо представлять, что врач не обратит внимания на степень повреждения его руки, спрятанной под тёмной перчаткой. — Не на что там смотреть, — Оуэн прячет искалеченную руку в карман. — Я был ранен на войне. — На какой войне? — мягко и ненавязчиво интересуется Джолли. — На личной. — Оуэн вздыхает. — Послушайте, это всего лишь… — Ты мёртвый. — Ну… да. — Оуэн на мгновение замолкает. — Как вы узнали? — Потому что я не идиот. — Джолли продолжает усмехаться, полностью соответствуя своему ужасному прозвищу. — Боже правый, вот он, идиотизм юности. Сядь, мальчик, и позволь мне взглянуть. Оуэн нехотя садится и стягивает перчатку. Он наложил на палец шину, чтобы тот не болтался, но в остальном бросил попытки лечения. Джолли осторожно ощупывает палец, вправляя кость. В своё время перелом не был чистым, но спустя несколько месяцев сустав полностью разорвался. — Он не заживёт. — Оуэн говорит это, не будучи уверенным, что Джолли понимает, с чем имеет дело. Чёрт возьми, он до сих пор не уверен. — Всё, что ломается, так и остаётся сломанным. — Значит, надо его отрезать. — Джошуа проводит кончиками пальцев по шву, который Оуэн заново наложил предыдущей ночью. Это всегда напоминало ему о крепких руках Марты. — Он тебе мешает. — Я думал об этом, но он же всё равно не заживёт. В обрубке нет ничего привлекательного. — Для этого и нужны повязки. Ты хороший врач, но это тебе мешает. Оуэн смотрит на свою руку. Палец, порез, грубая кожа. Может быть, он веками будет так ходить, пока от него не останутся одни кости. От перспективы ускорить процесс у него скручивает живот, но Джолли говорит правду, и этого не избежать. — Ладно. Тогда давайте сделаем это сейчас. Это далеко не первый раз, когда он оказывает медицинскую помощь самому себе. Чувствительность начала возвращаться к нему, но боль пока не появилась. Оуэн сомневается, что это вообще когда-либо произойдёт, и ощущает странное удовлетворение, осознавая, каким мучительным мог бы быть этот процесс – а он ничего не чувствует. Работа сделана быстро и аккуратно, палец отрезают на уровне первого сустава, затем прижигают и накладывают чистую белую повязку. Теперь его рука выглядит почти нормально. — Спасибо, Джолли. — В порядке эксперимента Оуэн сжимает руку. Уже сейчас он может сказать, что рука стала более подвижной. Но ему немного не хватает былой симметрии. — Спрашивайте всё, что угодно. Вы заслужили ответы. — Нет, не заслужил. — Джолли тщательно очищает скальпель. — Полагаю, эту историю нелегко рассказывать. Но, если тебе вдруг захочется, я буду счастлив выслушать. Это мучительно напоминает Оуэну о Джеке и его отцовском утешении. Поэтому, конечно же, он рассказывает доктору практически всё. Он умалчивает лишь о времени, когда всё произошло, и о деталях, которые касаются будущего. Это больно объяснять, вновь вспоминать историю, которую он так долго старался забыть. Но он не видит ничего плохого в том, чтобы рассказать доброму старику о том, что сделал и о том, что сделали с ним. Когда у него наконец заканчиваются слова, солнце уже зашло и Джолли налил себе стакан виски. Они с Оуэном смотрят друг на друга, сидя по разные стороны стола. — Ну и история, — наконец говорит Джолли, глотнув виски. — Удивительная история. Я бы не поверил в это, если бы не видел тебя своими глазами. — Это невероятно, — соглашается Оуэн. Он смотрит на виски с таким отчаянным желанием, что практически чувствует его вкус. — Я немногим об этом рассказывал. — Хорошая идея. Психиатрические клиники – места неприятные. — Джолли вытирает рот рукой. — Я мог бы сэкономить целое состояние на обедах. — И это всё? — фыркает Оуэн. — Никаких подробных расспросов? — Ответы редко бывают такими приятными, какими им следовало бы быть. Хотя я не отказался бы услышать ещё какие-нибудь истории о вашей команде. Это звучит восхитительно. С тех пор каждый день во время обеда Оуэн рассказывает что-нибудь об инопланетянах, пока Джолли ест бутерброд с ветчиной. Иногда Джолли комментирует, но чаще слушает молча, зачарованно. Остаток дня они упорно работают, принимают различных пациентов и ходят по вызовам на дом. Это самые простые рабочие отношения, которые у Оуэна когда-либо были. Ночью он возвращается в их с Тош аккуратный маленький домик. Не имея определённой профессии, Тош занялась писательством. Сначала это были просто письма людям, с которыми они познакомились во время путешествий (Оуэн царапает неуклюжие постскриптумы в тех письмах, которые адресованы Ричардсу), затем – короткие эссе о местах, которые они посетили, и в конце концов – объёмные сочинения, которые она под разными псевдонимами рассылает во всевозможные журналы. У неё есть своё мнение обо всём, и ей проще выразить это на письме. Иногда, после того, как она ложится спать, Оуэн просматривает аккуратные стопки записей. Темы варьируются от египтологии до машиностроения, от феминизма до физики. Над печатной машинкой развешаны фотографии, которые иногда находят своё место в очерках. В некоторые ночи он сидит в её кресле и не читает её новое эссе о Марии Кюри, не просматривает фотографии, которые она сделала во время одной из долгих прогулок по городу. Вместо этого он смотрит в окно, на небо над их неопрятным двориком. Ночь тиха и безоблачна. Звёзды ярко сияют, свет мёртвых солнц простирается сквозь время, словно музыка. Вокруг ужасно тихо, и Оуэн чувствует себя совершенно одиноким. — На хер всё это. — Он встаёт со стула и поднимается по лестнице в спальню. Тош спит, свернувшись клубочком на своей половине кровати под распахнутым окном. Несколько долгих минут Оуэн стоит рядом. Он устал наблюдать, его уже тошнит от этого. Стараясь двигаться как можно тише, он снимает туфли и носки. После минутных раздумий стаскивает с себя рубашку и брюки. Нижняя рубашка остаётся на нём, скрывая дыру от пули. Одеяло оказывается холодным, когда он проскальзывает под него и ложится рядом с Тош, излучающей мягкое тепло. — Оуэн? — Её глаза распахиваются, и она поворачивается к нему. — Если только у тебя нет любовника, о котором ты хотела бы мне рассказать. — Он приходит только по утрам, пока ты на работе. — Она улыбается и прижимается к нему так, словно они делали это уже тысячу раз. — Он очень осторожный. — Когда-нибудь я сделаю вам сюрприз. Буду гнаться за ним с дробовиком, — шутит он в ответ, обнимая её за талию. — Будет знать, как путаться с замужней женщиной. — Мы не женаты по-настоящему, — напоминает она, широко зевая. — Ты должен остаться. Здесь. — Я никуда не ухожу. Он целует её без единого намёка на целомудрие, страстно и горячо. Он почти чувствует, как она просыпается, каждая её клеточка мгновенно настраивается и напрягается. Существуют вещи, которые он больше никогда не сможет делать, но у него масса времени на то, чтобы примириться с этим. Здесь и сейчас его пальцы и язык по-прежнему живы и подвижны. Тош одновременно и мучается, и задыхается, и умоляет; её руки жадно ласкают его спину, она запускает пальцы в его волосы и гладит каждый участок кожи, куда только может дотянуться. Её губы мягко и одновременно страстно скользят по его шее и плечу. Неожиданно он чувствует что-то похожее на оргазм, только ощущения менее острые и более размытые. Когда она наконец засыпает, по-прежнему цепляясь за него, словно он может исчезнуть, он не встаёт. Снова становится тихо, но уже не одиноко. Он может остаться в темноте наедине со своими мыслями ещё на какое-то время, и это не страшно. Утром Тош просыпается и целует его, и всё начинается сначала. Он подозревал, что во время путешествий у неё были любовники. Но теперь, видя её голод, он понимает, что последние два года она провела в ожидании, что он наконец обратит на неё внимание. Её терпение и глупость поражают его. — Сегодня мне нужно поехать в город, — говорит она, когда они наконец выбираются из постели. В миске на кухонном столе лежит горка апельсинов, которые он принёс накануне. Она быстро поддевает ногтем кожуру и очищает её. На её пальцах остаются яркие капли сока. — У меня закончилось молоко и плёнка для фотоаппарата. — Я поеду с тобой, — тут же заявляет Оуэн, хотя ему нужно в офис. Джолли простит ему один прогул. Она кладёт дольку апельсина в рот. Он берёт её за руку и осторожно слизывает сок с её кожи. Он чувствует его вкус – намёк на что-то чуть-чуть кислое, чуть-чуть сладкое. Когда они выходят на улицу, он протягивает ей руку, и она отвечает на прикосновение. Её рука, солнце и её улыбка согревают его кожу, а на языке остаётся вкус апельсина. Впервые за долгое время он думает лишь о том, что сделало бы её счастливой. Они покупают непрактичные, безумные вещи и разговаривают о теоретической физике. Они идут в музей и тихо высмеивают эскпонаты – до тех пор, пока хихиканье Тош не начинает притягивать злые взгляды. Потом они просто гуляют, молча и бесцельно, вместе. Где-то в толпе городских жителей есть человек в шинели. Он не ищет их. Он в принципе никого не ищет. Но всё равно найдёт их в ближайшие несколько недель. Он расскажет им о взрыве на атомной электростанции, о катастрофической гибели страны, которую они больше не зовут домом, о смерти друзей, которых они уже оплакали, о годах изгнания, которых он больше не может выносить. Они выслушают его и потянутся к нему. Они заберут его домой, чтобы помочь. Но это всё ещё в будущем. Сегодня они гуляют вместе по милости добрейших убийц во Вселенной.