Бабочка

*** Он рисовал её беспечной бабочкой. Тонкими линиями выводил черты лица, придавал глазам особый блеск. Она много лет мечтала о крыльях за спиной. И чтобы ярко-оранжевая краска – огненная, прямо в глаза бьющая, искрящаяся, заставляющая почувствовать этот великий жар, но не сгореть до конца. Бабочка с черно-красными крыльями. Мужчина в каком-то смысл понимал, что рисует он почти себя, только в женском облике. - Пожалуйста, не отвлекайтесь, - почти с благоговением произносит натурщица, - я понимаю, что Ваши мысли очень важны. Но я столько ждала, сколько уговаривала Вас! Прошу, рисуйте, рисуйте же… я никогда рисовать не умела. Думала только о том, как стать сильнее в этом мире. Рисуйте, маэстро. - Маэстро, - хмыкает он, - ты так говоришь, будто я играю тебе какую-нибудь великую симфонию для скрипки с оркестром. На самом же деле это далеко не так. Я в отчаянье. Я рисую тебя лишь потому, что не могу не рисовать больше! – выкрикивает, пронзает комнату своим вскриком. Девушка улыбается – она знала, знала. Наконец-то «добрый знакомый семьи, вечно благодарный за свое спасенье», признался. - Я понимаю. И я стою здесь, потому как хочу быть Вашей музой. Всегда, вечно – словно бабочка, которая летит на огонь! Знаете так… так ярко, так жарко, чтобы воск свечной на коже оставался. Вы когда-нибудь пробовали воск на вкус? Это безумно странное ощущение. Рот становится деревянным, застывшим, будто у статуи. Дайте мне попробовать воск, чтобы я не болтала ерунды больше! И смеется, чертовка. Бабочка с черными глазами. Непроглядно черными, ни единого лучика света. А волосы… светло-русые. И имя. Словно из какой-нибудь невероятной сказки. Ассоль. Сделать бы ей корабль с алыми парусами, погнать бы куда-нибудь в заоблачную даль, принюхаться к соленому воздуху, улыбнуться, словно тот самый, «совершенно такой». Вот они – паруса. Не алые, а ярко-огненные, которые горят свечным пламенем. Оно постепенно поглощает фигурку бабочки в белом платье. Белое платье, но черные крылья, воздушные, трепещущие при первом же порыве ветра. Глаза зажмурены, рот полуоткрыт. Непонятно, боли крик или радости срывается с тонких губ. Одна рука поднята вверх – жест свободы, вечной, которая заставляет впасть в эйфорию. Другая рука тонет в пламени, ловит его, не боясь обжечься. Пламя борется с девушкой. Пламя и бабочка, кричащий мотылек, поющий неизвестную, торжественную песню, белое платье, в котором отражается живое золото. Светло-русые волосы растрепаны, точно воронье гнездо. Пряди похожи на змей, что превращают всех непокорных в камень. Бабочка летит, взмывает к небу – хорош ли бабочкин полет, прекрасен ли он? О хаотичен, страстен, он подобен борьбе – то ли девушка победит, то ли великое пламя, сжирающее все на своем пути. «Огонь и я… с огнем мы играем вдвоем…» - вспоминалась мужчине строчка из песни Линды. Часто казалось, что именно он является этим огнем. Ассоль. Девушка, которая играет с опасностью, сама того не зная. Полет бабочки, безрассудный полет навстречу убийственному состязанию. Каждый день – словно отравление дымом, каждый шаг – игла… - Рисуйте, маэстро – её голос отдается еле слышным эхом. Художник заканчивает картину, прибавляет несколько финальных штрихов – наконец-то. Дрожащими руками он поворачивает её к своей музе, зажмуривается и ждет града критики в свой адрес. - У моих родителей была бурная фантазия, когда они назвали меня Ассоль, - сказала девушка будто бы невзначай, - Но я никогда не думала, что мой образ можно увидеть именно… так… - её голос дрогнул, - я опускаюсь на колени перед Вашим искусством, маэстро, - несколько секунд мужчина не верил, что именно она, сама бабочка, говорит эти слова! Но потом, когда он открыл глаза, заметил, что муза действительно встала на колени, опустила голову. По щекам её лились слезы счастья. Катарсис. Именно это она и испытывала сейчас, девушка из сказки, бабочка, играющая с огнем. Маэстро потерял дар речи, а затем резко сорвался с места и рванулся к девушке. - Я не заслуживаю, пожалуйста, встаньте… если бы Вы все знали обо мне, клянусь, никогда бы не сказали так! Вы стали бы ненавидеть меня… - он поднимает её с колен, смотрит в черные, непроглядные глаза, которые блестят от света люстры, отражающегося в них. Свет и пламя, превращение одного в другое. Лишь бабочка остается неизменной. - Не говорите так. Пожалуйста, не надо. Маэстро, все это – бред. Пожалуйста, называйте меня уже на «ты»! И я… Вас… тебя… так буду называть, вы… ты… не сможешь мне запретить! – её тонкие руки (неоспоримая свобода и ласка пламени) ложатся ему на плечи. Он выше, чем его муза, но это совсем не важно. - Не смогу. Я это знаю, Ассоль… но послушай только… - Не желаю, - спокойно ответила она и положила ему палец на губу. Обожженный палец, покрытый чернилами от ручки. Но художнику показалось, что рука её в саже, причем не только палец, но и вся ладонь. Его бабочка в сиянии, его бабочка улыбается и тянется к нему губами. Награда мастеру. «Рисуй, маэстро, рисуй…» - шепчет девушка нежно-нежно, поднимаясь на цыпочки. Пламя мурашками ползает по спине, обжигает и мучает, заставляет голову кружиться. Искры в глазах, елочная мишура на одежде, белое шелковое платье, по которому скользит рука. «Вот бы станцевать с ней… она умеет танцевать, я чувствую…» - и мужчина уже начинает двигаться в такт неизвестной музыки. Та самая песня-крик становится мелодичной. - Нет, я не могу. Прости… те. Мне пора идти! – вдруг резко говорит художник и отталкивает музу от себя. Нет. Нельзя так просто прикасаться к ней, нельзя обращаться на «ты», будто дедсадовские приятели, нельзя говорить красивыми словами с той, которую ещё недавно хотел извести, уничтожить. Уничтожить, даже не зная души этой бабочки. - Стойте! Что с вами такое?! Стойте! – она бежит за ним по крутой лестнице своего дома, она ищет его в полутьме подъезда, выбегает на улицу, где снежная вьюга затмевает все лица прохожих. Художник скрывается, художник не желает показаться. Девушка кричит, надрывает горло, но ничего. Никто не откликается. Ни с чем она возвращается домой, злясь на весь мир. Вместо небывалой легкости накатывает невероятная усталость, безумно хочется спать. Голова болит, все мышцы напряжены. Собственный внешний вид злит так, что хочется разбить зеркала. Противно и мерзко, свет резко гаснет, дрожащая рука поднимает упавший на землю рисунок и комкает его. - Зачем… - шепчет она. На этот риторический вопрос никто никогда не ответит. Скомканное пламя лежит где-то в углу, слезы счастья превращаются в рыдания, рвущие грудь. Бабочка доигралась, огонь исчез. Что будет делать она без этой страстной игры? Что произойдет дальше? Художник ушел, испарился, оставив после себя сотни вопросов и воспоминаний… «Противно так, как в тот день, как папа погиб…» - подумала муза, прежде чем погрузится в глубокий сон, в котором вновь отобразилось одно и то же – прошлая жизнь, когда рискующий мотылек был маленькой, беспечной капустницей. Пока не встретился с огромной трагедией, ставшей первой из многих.