Blood Ties / Кровные узы

Немного мне нужно: один понимающий друг для умной беседы да один пейзаж по соседству, чтобы только им любоваться... (Татибана Акэми)

Волю Кодзюро не сломить, он не отступит перед угрозой, не поддастся грубой силе и не упадет на колени, даже если пытаться принудить его к этому. Он – воин по своей природе, и еще он – известный своей верностью Правый Глаз Дракона, его мудрый советник и друг; и он не знает слабости или сомнений, когда дело касается его господина. Кодзюро предпочтет смерть – мучительную и долгую, крючьями вытягивающую из него крики агонии, или быструю, равнодушную, как клинок, в один взмах которого отсеченная голова катится, разбрызгивая алую кровь, по земле, - предательству, которое ему предлагают совершить. Одно слово, одно крохотное словечко, один краткий миг позора – и великолепные перспективы раскрылись бы перед ним пышным многоцветьем радуги, бери любую, становись великим и сражайся за победителя в эпоху Сэнгоку, эпоху бесчисленных возможностей... Хамбэй пробует все – угрозы, искушения и уговоры - прежде чем понять, что его старания обречены на заведомый провал. Соблазняет сталью нового оружия под стягом другого даймё... заключает в темницу, где меж глухих каменных стен лишь несколько солнечных лучей дразнят Кодзюро, напоминая о цветущем, восхитительном мире снаружи... предлагает сокровища и почести, обещая осыпать его такими богатствами, о каких Правый Глаз Дракона и мечтать не смел. В ход идут любые слова; Хамбэй знает их множество, таких, которые способны поселить смуту в мыслях любого мужчины, любого воина, любого вассала. Он говорит о смерти, о чести, о долге, о славе и о той истине, что лежит за пределами человеческого понимания; с его красивых губ слова слетают острой сталью, падают, словно камни, тяжело и весомо, или звенят золотом, сверкая в скудном полусвете. Но Кодзюро молчит, ведь дух его прочнее стали, прочнее камня, прочнее золота. Его верность своему владыке слишком прочна, чтобы разбить ее в несколько легких умелых движений, как было со всеми прежними пленниками Хидеёси, попадавшими в нежные и жестокие руки Хамбэя. Через его ловушки никто еще не проходил, не покалечившись и не поддавшись его воле; и теперь, наблюдая за тем, как Катакура день за днем все упорнее сосредотачивается на своем желании вернуться к Датэ Масамунэ, Хамбэй восхищен. Ему нравится игра, в которую Правый Глаз Дракона оказался вовлечен по его воле, и нравится то, что он видит перед собой каждый раз, когда приходит навестить Кодзюро и принести ему воды, еды и горсть новых цветистых слов. Годами он оттачивал умение добиваться своего – тактикой, хитростью, сладкими речами – и сейчас, когда все его уловки не работают, Хамбэй получает еще большее удовольствие. Наконец-то он встретил того, к кому нужно будет отыскать особый подход... Когда в одну из ночей Хамбэй появляется у камеры вновь, бесшумный, как лис, заметающий хвостом следы, Кодзюро сидит все так же неподвижно, сложив руки на коленях и прикрыв глаза, будто дремлет – или молится. Но по тому ясному, прямому взгляду, который он бросает на вошедшего, становится ясно, что он не был где-то далеко; нет, он все это время находился в своей каменной клетке, не пытаясь малодушно сбежать из нее. Хамбэй даже немного завидует такому упорству и улыбается мягко и спокойно, прежде чем приветствовать своего узника церемонным полупоклоном и опуститься на пол напротив него, совсем близко, так, что тот мог бы при желании наброситься на Хамбэя. Ставит посередине поднос – онигири, поджаренный тунец, пряные хлебцы и чайничек с двумя крохотными чашечками-пиалами, скромный ужин, рассчитанный на двоих, – а Кодзюро, не шелохнувшись, следит за ним глазами, так равнодушно, что это задевает гордость любимого генерала Хидеёси. - Ты снова здесь, чтобы убедить меня присоединиться к вам с Тоётоми? Правый Глаз Дракона говорит устало, но твердо, словно человек, привыкший к необходимости отражать атаку за атакой, так долго, что для него это обернулось неизбывной рутиной. Хамбэй долгим взглядом окидывает чужого советника, прежде чем ответить, подмечает изменения, произошедшие с тем за последние дни, пока они не виделись. Черты лица Кодзюро стали еще жестче и острее – ограничивая себя в трапезах, едва притрагиваясь к той простой, но в меру вкусной еде, которую Хамбэй или его подручные приносили ему, он исхудал, и теперь его скулы, кажется, вот-вот прорвут смуглую, посеревшую кожу. Голод только красит его, этого удивительного, сильного духом человека, и не изумиться Хамбэй не может – его пленник будто нарочно делает все, чтобы показать, как ненадолго он здесь задержится, и чтобы поддерживать в себе жизнь, при этом отказываясь ласкать кормящую руку. - Я здесь, чтобы разделить с тобой ужин, Катакура-кун, - вежливо и уклончиво отзывается Хамбэй; на губах его заметна легкая тень улыбки – он явно о чем-то умалчивает. – Надеюсь, это не будет для тебя в тягость? Я слышал, что в клане Датэ принято делить трапезу даже с простыми солдатами... - Твои информаторы не подвели тебя, - как и всегда, Кодзюро говорит лаконично, тщательно подбирая слова. Хамбэй, знающий им цену, но расточающий щедро – ему не к чему скупиться – видит и в этом особую прелесть. Неразговорчивый и хмурый, Кодзюро прекрасен, как суровый сторожевой пес, - чужой пес - и больше всего Хамбэю хочется приручить его к себе настолько, чтобы погладить, не опасаясь укуса. С изяществом, удивительным для боевого генерала, он наливает обоим чай и приглашающим жестом указывает Кодзюро на поднос, настаивая на том, что стоит подкрепиться. - Еда не отравлена, - тихий высокий голос, приглушенный до шепота, похож скорее на шелест листьев на ветру. – Если не веришь мне, то позволь мне убедить тебя в этом. Хамбэй сам берет первый онигири, прихватывает зубами с краю, откусывает немного и проглатывает, собирает кончиком языка крошки с губ. С улыбкой смотрит на своего пленника и подносит к губам чашечку чая, лукаво отпивает немного, прежде чем кивнуть: - Вкусно. Попробуй, Катакура-кун. Нам с тобой некуда спешить, луна только поднялась... до рассвета еще много времени, и, если тебя не сморит сон, мы сможем побеседовать. Одиночество, которое сперва кажется другом, так часто с течением времени превращается в заклятого врага... И эти стены – ты проводишь здесь дни и ночи напролет, и, должно быть, это самый грустный пейзаж. - Не пытайся скрыть от меня своей истинной цели, - это не просьба, скорее, замечание, сделанное вскользь, без напряжения: Катакура знает, что им не добьется желаемого. – Зачем ты пришел? - Я счел за взаимную честь этот ужин, и решил развлечь тебя разговором – в конце концов, иной компании тебе не стоит ждать... – Хамбэй говорит мягко, увещевательно, и подносит блюдце с жареным тунцом ближе, держа на вытянутых руках, пока Кодзюро не сдается, пока не принимает предложенную еду. Видно, что голод терзает его изнутри, ненасытным зверем, что мечется в клетке, и заставляет слишком поспешно поднести еще горячий, ароматный кусочек рыбы ко рту; Правый Глаз Дракона сдерживает себя, но его тело, подвергнутое соблазну, не может устоять, и Хамбэй испытывает едва ли не наслаждение, когда видит, как Кодзюро ест – почти у него с рук. Хамбэй обещал пленнику беседу, но вместо этого делит с ним молчание, сгустившееся в сумраке комнаты, слабо подернутом косыми и узкими лезвиями лунных лучей. Впервые за долгое время Кодзюро не оставил ни крошки от того, что принес Хамбэй, и генерал чувствует умиротворение, исходящее от него мягкими, теплыми волнами. Похоже, он немного расслабился, его расправленные плечи и безупречно прямая спина кажутся не такими напряженными, а взгляд – более живым. Хамбэю хочется сделать что-то еще для этого человека, дух которого восхищает его, но действовать нужно постепенно, приближаясь столь крохотными шагами, чтобы Кодзюро не ощутил опасности. - Однажды я слышал о самурае по имени Такенака Сигэхару, - Правый Глаз Дракона взрезает неожиданной речью тишину, будто спелый гранат, и отзвуки его слов похожи на тяжелые, звучные капли алого сока. – Быть может, это всего лишь легенда... Мне рассказывали о том, как этот Сигэхару в одиночку захватил вражескую крепость, проникнув в нее под покровом ночи. Что это было за место? Кажется, замок Инабаяма? Красивая крепость на горе Кинка, высоко наверху... Лицо Хамбэя в полумраке чуть бледнее обычного, но уголки его рта вздернуты, насмешливо, и он прячет улыбку за чашечкой чая и не поддается на провокацию, маленьким кивком разрешая Кодзюро продолжить. - Попав в крепость, Сигэхару прокрался мимо стражи в покои тамошнего даймё и приставил ему к горлу клинок, так перепугав хозяина, что тот решил, что за ним пришел целый отряд вооруженных воинов – и сдал замок без боя... Удивительная хитрость! Один-единственный самурай в замке, полном стражи, смог остаться незамеченным и поразить чужое укрепление в самое сердце... Хамбэй едва заметно вздрагивает, когда Кодзюро пальцами протянутой руки неожиданно касается его груди, - но, быстро овладев собой, отзывается вполголоса: - Занятно, Катакура-кун... Чем вызвано твое желание рассказать мне эту историю, которую приукрашивали годами, передавая из уст в уста? То, как он произносит это – «из уст в уста» - само по себе звучит, как поцелуй, воздух подрагивает легонько, согретый на его губах, и слова соскальзывают с его языка, подхваченные ветерком дыхания; Хамбэй имеет власть над словами – и, когда он вкладывает в них свой, особый смысл, они звучат по-иному, чарующе, каждое – будто шкатулка с потайным двойным дном. - Это был ты, - не упрек, не вопрос; выпад катаны, вскрывающей лезвием сумрак. - Это лишь сказка, - брызги и искры контратаки, гаснущие в тишине. – Сказка, которой не стоит верить. Хамбэй молчит долго, прежде чем мягко добавить: - Ты достаточно умен, чтобы не верить всему, что услышишь. Посмотри на меня, Катакура-кун, и скажи, кого ты видишь перед собой? - Генерала враждебной армии. Воина. Человека, способного на любую хитрость ради достижения цели... – не ожидав прямого вопроса, Кодзюро не сразу находит нужные слова. – Способного проходить сквозь стены и оставаться невидимым, если он этого захочет. Я не знаю, кто ты, Хамбэй – но думаю, что тебя не остановит ничто. Такенака поднимается на ноги, подхватывая поднос, и легким поклоном прощается со своим ценным пленником. Уже когда он оказывается у самой двери, он слышит: - Тебе никогда не отвратить меня от Масамуне-сама. Ты наивен, думает Хамбэй, если решил, что я пойду от противного. Но, обернувшись через плечо, вслух говорит лишь: - Спокойной ночи, Катакура-кун. Дверь закрывается с негромким скрипом хорошо смазанных петель, и Кодзюро может поклясться, что слышит произнесенное одними губами: - Я пожелал тот замок, и он стал моим. Хамбэй всегда берет то, что принадлежит ему, даже если оно в чужих руках. Однажды он сможет взять и Кодзюро, если судьба и хитрость будут к нему благосклонны. Покуда возможно, он не будет использовать иных сил, кроме тех, что отмерены его человеческой природой... игра должна быть честной, пока он сам пожелает, а дальше наступает время стратегии и древнего, хитро сплетаемого чародейства. Человек слаб – а из них двоих лишь Кодзюро полностью человек, и, если он не поддастся соблазнам, что приготовлены для людей, Хамбэй сумеет сотворить для него иное искушение... Кодзюро остается наедине с собой во мраке; последний взгляд Хамбэя, его глаза, сияющие, как перламутр, темные и загадочные, не дают покоя советнику Дракона. Он знает, что время уговоров прошло; понимает, что его ждут иные испытания, но что именно приготовлено для него? И сколько правды в истории про самурая, ловкого и бесшумного, точно призрак?.. Один только Хамбэй знает ответы – они словно ключи от всех замков, и он никогда не бросит их, по ошибке или намеренно, среди пригоршней блестящих слов. ...Когда Кодзюро засыпает – тяжелым, беспокойным сном, будто с усилием плывет сквозь бурные морские волны, - то все еще чувствует, как чужой взгляд пронизывает его насквозь, не оставляя ему ни одной тайной мысли, ни одного скрытого желания. Хамбэю известно все – и он скоро этим воспользуется, говорит себе Кодзюро, пытаясь сосредоточиться на этом; саднящая горло горечь вынуждает его захлебываться, задыхаться, тянуть подбородок вверх, и темные воды сна смыкаются над его головой, - и лишь где-то наверху, все выше и выше, призрачно брезжит серебряный свет луны. Примечания: Сигэхару - имя, полученное Такенака при рождении. История с захватом Инабаямы действительно имела место, причем замок был взят за некоторое время до того, как Одна Нобунага завоевал его (уже у вернувшего крепость Инабаяма себе прежнего владельца). Доподлинно неизвестно, был ли сам Хамбэй героем истории, самураем по имени Такенака Сигэхару, либо же это был его полный тёзка, однако с исторической и биографической точки зрения стоит рассматривать первый вариант (об иных героях с точно таким же именем японская история умалчивает).