Русская рулетка

До двенадцати лет Примроуз Эвердин не сделала ничего выдающегося. Да, по правде сказать, и после двенадцати тоже. Просто однажды ради нее старшая сестра решила рискнуть своей жизнью. С этого-то все и началось. Это чуть позже, когда в страшных Голодных играх дело стало приближаться к финалу, а любимая Китнисс все еще была жива, измученную тревогами Прим стали осаждать журналисты. Они все восхищались «ах, какая девочка», да «ой, какой ребенок», словно будь она другого роста или с другими глазами, сестра не стала бы ее спасать. Это было так по-капитолийски – искать причины для любви. В сером Дистрикте № 12 тихоня Прим вела незаметную жизнь, полную солнечной, многоцветной любви. Она любила так непохожих друг на друга маму и сестру. Любила израненных людей и голодных младенцев, которых приносили к ним в дом, ища помощи и утешения, любила Лютика и Леди. Если бы любовь проявляла себя в градусах Цельсия, Двенадцатый был бы круглый год нагрет ею одной. Прим не думала обо всем этом, но возможно именно энергия ее любви однажды сдвинула все с мертвой точки. Завертелось с новой силой колесо истории, тысячи глаз загорелись новой надеждой, старшая сестра стала в одночасье знаменитой, а маленькая Примроуз незаметно для окружающих повзрослела. Ты не знаешь – какая я, наверняка Я – энергия взрыва, я – эхо грозы, Я пока не опасна, но это только пока… Среди людей, которых знала и любила младшая Эвердин, один был особенным - Гейл. Сколько девочка себя помнила, столько при звуке этого имени ей чудились холодные лесные реки и крутые скалистые уступы, острые стрелы… Прежде он привлекал ее скорее подражательной любовью младшей сестренки: появлялся обычно в паре с Китнисс и казался сильным и смелым лесным принцем, способным драться с медведями и ориентироваться по звездам. Но это все, когда она была маленькой, а Прим взрослела. Все больше раненых приносили в их дом, все большими тревогами делились взрослые. В суматохе Революции, в вихре потерь, в ночах, проведенных за операционным столом, даже сама Прим не сразу заметила, что превращается в девушку. Что она знала о любви мужчины и женщины, почти не помня отца? В голубых глазах матери иногда отражалась величина ее потери, в узлах, которые вязала Китнисс, бесцельно слоняясь по коридорам Тринадцатого тоже можно было кое-что увидеть. Свои же чувства Прим признавала недоверчиво, ощущала их по болезненным уколам ревности, затягивающему, тоскливому желанию внимания. Она гнала эту сумятицу из своей души, занимала все время работой, но всякий раз при виде Гейла слова застревали в горле. Наверное, Хоторн был лишь случайностью, просто оказался рядом, когда ее сердцу пришло время породить стихийное бедствие. С этого момента она искала его взгляд, испытывая легкую обиду, когда юноша лишь трепал ее за щечку, пробегая мимо, да называл малышкой. Предположи кто-нибудь, что у них могут быть отношения, Гейл рассмеялся бы: три-четыре года небольшая разница для взрослых людей, но Прим – ребенок. Так было всегда. В юности мать была очень хороша – это видно по фотографиям, а каждый первый напоминал Примроуз о том, до чего они похожи. Это давало надежду, что когда цветочек ее красоты распустится в полную силу, Гейлу сложно будет ее не заметить. Ты еще не знаешь: насколько всё это будет всерьез У меня осталось два часа до рассвета и еще один нерешенный вопрос: Кто мы? Незнакомцы из разных миров, Или может быть мы случайные жертвы Стихийных порывов? Залитая светом лаборатория. Прим здесь впервые и потому с любопытством осматривается по сторонам, двигается осторожно, боясь задеть какой-нибудь предмет. Хоторн и Бити создают замысловатые приспособления. Серебристые, красивые и на первый взгляд безобидные. - Это ловушка, малыш, двойная ловушка, – с усмешкой говорит Бити. Ну, чего уж тут непонятного: двойная ловушка… - Это ловушка для людей, - уточняет Гейл и девушке становится слегка не по себе. Мы накажем друг друга высшей мерой отчаянья для того, чтоб из памяти этот вечер изъять… Здесь одна только пуля… Не огорчайся, - я кручу барабан и эта пуля – моя… Это осеннее утро удивительно холодное. Да что там, оно уже может считаться зимним. Где-то в подвалах этого чужого города прячется ее сестра. Прим отчетливо представляет себе ее воспаленные от бессонных ночей глаза, осунувшееся лицо, серую тень перенесенных потерь. Где-то в составе армии повстанцев движется Гейл: он, как всегда, смелый и собранный. В госпитале работает уставшая мама. Примроуз Эвердин здесь, в Капитолии, ради них всех. Ради будущего, ради того, чтобы помочь. Какое чудо, что Койн разрешила ей принять участие. Это утро надежды. И это страшное утро. Страх на лицах бедных капитолицев, бегущих в тапочках по оледенелым улицам, злая решимость на лицах военных. Прим спешит к президентскому дворцу, ведь, в расположенный там детский лагерь беженцев военные Сноу скинули бомбы. Девушке непонятно, зачем они это сделали, и нет времени об этом думать, закусив губу от волнения, она со всех ног бежит на помощь. И теперь мне точно известно: насколько всё это было всерьез , потому, что молчанье – ведь, это тоже ответ на мой нелепый вопрос: Кто мы? Незнакомцы из разных миров… Или, может быть мы - случайные жертвы стихийных порывов? Знаешь, как это сложно – нажать на курок, Этот мир так хорош за секунду до взрыва