Диагноз

Корявая надпись на стене столовой сияла свежей тёмно-синей краской - Мегуми не помнил её, а это значит, что она появилась здесь вчера ночью, перечеркнула слои чужих имён, бессмысленных иностранных слов и похабных призывов. Он знал каждую трещину на стене Судзурана, помнил каждый иероглиф, но почти ежедневно ему приходилось вносить в память новые штрихи, когда кто-то менял привычную мозаику. Мегуми повидал несколько циклов этой летописи Судзурана - немного, но дольше, чем большинство Приходящих и Уходящих. Они уважали его за это и даже дали ему его собственное название - Риндаман, и оно ему нравилось больше, чем имя, полученное от матери. Имена говорили меньше, чем названия, их было тяжело связывать с лицами и голосами людей, а россыпь иероглифов на стене школы не тянула за собой чужие образы. Легко запомнить. - «Смерть И-дза-ки», - прочёл Риндаман. Дверь хозяйственного входа в столовую хлопнула, кто-то вышел, споткнулся о железный порог, и Риндаман отступил в тень дерева. Он умел быть незаметным, как дух. Кто-то в одной белой рубашке без чёрного школьного пиджака сжался в комок на маленьком кусочке асфальта перед давно не работающим радиатором, чьи алюминиевые жабры были забиты плотно свалявшейся пылью. Риндаман видел достаточно драк, чтобы распознать боль в позе парня и удивиться - того ведь никто не бил. Школьник стискивал руками голову, но крови не было – и никаких следов побоев на чистой и светлой коже. Его лицо казалось знакомым, Риндаман напрягся, приготовился бороться со своей памятью, твёрдой, как гранит, в одном - и зыбкой, как песок, в другом, но имя пришло быстро – «Токио». Как название огромного шумного города с дорогами-монстрами и стеклянными небоскрёбами. Риндаман неуверенно переступил с ноги на ногу - он знал этого судзурановца по имени, и тот корчился от какой-то внутренней, никому не видной агонии, как неисправная механическая обезьянка, сломанная вещица, а не живой человек. Риндаман знал разницу: от людей нужно защищаться, вещи нужно беречь. Но какая-то часть его, которая помнила имя, поняла, что этого парня - Токио - надо беречь. *** Риндаман ссутулился и засунул руки в карманы старой кофты, пытаясь втиснуть своё большое тело в узкий закуток между левым крылом школы и пристройкой. С неба лилась вода, и этот угол был единственным сухим местом на заднем дворе. Стены здания вибрировали от многоголосого гомона, выкриков, отрывистого икающего хрипа, который все называли смехом, а внутри его ждало мельтешение безголосых ртов и одинаковых глаз вдобавок к переплетению безликих голосов. Риндаман знал, что его мозг будет пытаться лихорадочно, как на осмотре, сопоставить одно с другим, пока не заломит виски, и он предпочёл быть здесь, снаружи, где лилась вода и дул ветер, зато звуки из школы казались приглушёнными и незначительными. Неуверенные шаги смазали монотонный гул - тяжёлое хлюпание по крошащемуся асфальту у велосипедной стоянки, глухой удар чего-то большого о землю — и гул снова заполнил влажный воздух. Риндаман бесшумно выдвинулся из своего убежища, повернул голову на звук - парень в стремительно темнеющей белой рубашке лежал в грязном проходе между двумя жестяными навесами. Он не пытался встать, даже не шевелился, скрючился в странной позе, как кукла из ваты и кожи. Риндаман вынул руки из карманов и сделал несколько шагов вперёд. Плечи и капюшон сразу же намокли, он поколебался, думая вернуться обратно в укрытие, но взгляд зацепился за бледное расслабленное лицо. Он помнил это лицо. Мальчик-город, Токио, снова сломался. Его укололо чувство, похожее на то, когда он смотрел на чёрные лохмотья порванной в первый же день школьной формы в мусорном баке - «Ты ведь знаешь, что мы не сможем позволить себе новую!». Нет, не совсем такое же, а чёткое и сердитое, ведь сейчас он ещё мог что-то сделать. Риндаман закатал рукава кофты до локтей, наклонился и потянул расслабленное тело за предплечье. Лохматая голова болталась на тонкой шее, как подвявший чертополох, и длинный конец свисавшей со лба бечёвки полоскался в грязной лужице. Некомфортное жжение где-то внутри под рёбрами не давало оставить поломанного мальчишку под дождём, Риндаман сконцентрировался, копаясь в памяти, - он вспомнил больницу в двух блоках от школы, она была больше больницы с Сенсеем и, наверное, лучше. Сжав широкой ладонью тёплое плечо, Риндаман перехватил бессознательного парня под колени, поднял - тяжелее, чем мешок с рисом, легче, чем мешок с цементом, - и пошёл к дыре в заборе, которой пользовался только он сам. Риндаман умел приходить и уходить незаметно. *** Мелькание рук, вопли, фонтаны мокрого песка из-под ног — пустырь перед школой пенился чёрным в финальной разборке кого-то с кем-то. Риндаман стоял под плотным ливнем, одежда безнадёжно промокла, вода проникла в дыры в ботинках и студила пальцы ног, но он всё равно вглядывался в хаос драки. Он не пытался следить за тем, какая сторона возьмёт верх, правая или левая, - имя победителя он сможет прочесть на стенах Судзурана на следующий день. Его привело сюда сдавливающее желудок беспокойство, от которого он не мог избавиться с момента, когда на пустыре две армии встали друг напротив друга. Он ждал до самого конца побоища, пока стороны не унесли своих предводителей, и школьники, подпирая друг друга, не стали расползаться с пустыря. Риндаман ходил между теми, кто не мог подняться, всматриваясь в каждого: он искал белую рубашку, болтающуюся на лбу тесьму и лицо, которое он помнил уже почти так же твёрдо, как своё собственное имя. Риндаман остановился возле судзурановца, сидевшего у опрокинутого металлического шкафа. Тот смотрел прямо перед собой, неловко прижимая к груди окровавленную руку, но при звуке шагов поднял взгляд. - Тацукава... Токио, - с трудом произнёс Риндаман, - где он? - В больнице. Операция, - судзурановец попытался сесть прямо, но его ноги скользили в грязи. - Блять, мне тоже туда светит. Только с Тацукавой неясно, выживет или нет. Чёрт!.. Парень согнулся пополам и болезненно застонал. Беспокойство, мучившее Риндамана, схлынуло, уступив место тяжёлому чувству, которое приходило, когда ничего нельзя было сделать. - Спасибо, - сказал он, подавая судзурановцу руку. Риндаман умел быть благодарным. *** - Так и думал, что найду тебя здесь! Риндаман расправил плечи и развернулся на голос. Наверное, один из первокурсников, пытающихся сделать себе имя в новой школе, явился сюда бросить ему вызов. Иногда он просто игнорировал их, иногда давал им то, зачем они пришли. Обычно хватало одного удара. Нет, не первокурсник - Риндаман с удовлетворением изучил лицо Токио: чистый лоб, яркие глаза и растянутые в улыбке губы. Он помнил бинты на его голове, скрывавшие всё выше глаз, потом бинты пропали, и появилась бечёвка и слишком короткие волосы, но Риндаман видел, какими осторожными были его движения. Теперь волосы отросли, и Токио выглядел здоровым. Риндаману нравилось видеть его таким. - Подумал, что тебе тут скучно одному, - Токио приблизился, не вынимая рук из карманов. Взгляд у него был точно таким же, как у тех самоуверенных глупцов, которых Риндаман отправлял в медпункт. - Уходи, - бросил Риндаман, отвернулся и зашагал прочь. Парень обогнал его и встал на пути. - Это что получается, для драки с тобой теперь нужно быть Такией Генджи? - Чтобы это было дракой - да, - Риндаман был серьёзен. Обычно приятная мысль о простом и чистом удовольствии от схватки сейчас вызывала отторжение: он чувствовал, что может сломать Токио окончательно, одним движением оборвать нитку, которой врачи в больнице пришили его голову к телу. - Отойди. - Неужели струсил? Испугался и решил сбежать?! Риндаман молча пошёл в другую сторону. Неожиданный удар ногой в поясницу заставил его запнуться, и он обернулся как раз вовремя, чтобы остановить второй. За ним третий, четвёртый, пятый — он сбился со счёта. Риндаман устал блокировать бесконечные атаки, поймал обе руки противника и свёл их за его спиной, без труда удерживая запястья огромной пятернёй. Токио брыкался, пытался пнуть коленом в пах, дёргал плечами в безуспешной потуге освободиться от захвата, и Риндаман вжал его лицом в свою грудь, надавливая ладонью на затылок. Токио что-то кричал, но ткань кофты глушила звуки, и Риндаман не мог разобрать слов. Его пленник извивался всем телом, как гусеница на паутинке, каждая мышца в движении, а в запястье под пальцами Риндамана быстро-быстро билась жилка. Токио - Риндаману нравилось думать о нём по имени - продолжал вырываться, как будто его прижимали к раскалённому столбу. Риндаман никогда не держал никого так близко, мать не любила прикасаться к нему, сколько он себя помнил, и ему стало жарко от этого нового ощущения. В памяти всплыл жест - успокаивающая ласка, которую подарила ему незнакомая пожилая женщина очень-очень давно, когда он отстал от матери в супермаркете и испугался, что она никогда не вернётся за ним. Чуть ослабив хватку на затылке Токио, Риндаман несколько раз осторожно провёл ладонью по мягким и влажным от пота волосам. Токио напряжённо замер, и Риндаман удовлетворённо улыбнулся. Разжав хватку на запястьях, он оттолкнул его от себя, натянул на голову капюшон и молчал, пока судзурановец сыпал ругательствами. Риндаман умел быть терпеливым. *** Они окружили его, как стая воронов: возбуждённо каркающая, двигающаяся нервными спазмами толпа. Они сидели на ветках деревьев, свешивали ноги с крыши, некоторые оседлали забор. Если бы они хотели, они могли наброситься все вместе, но сегодня только новый лидер Судзурана обходил Риндамана по кругу, выжидая шанса для атаки. Риндаман отвлёкся на знакомое лицо в толпе, и несколько ударов противника нашли цель. Такия Генджи стал быстрее с прошлого раза. Боль обострила чувства, всё тело загудело от нетерпеливого жжения - каждая мышца готова к атаке, каждый нерв искрит - и Риндаман оскалился в ликующей ухмылке. Генджи кинулся на него в длинном броске, как кот, прыгающий с крыши на дерево. Риндаман не был деревом, и нападавший полетел в пыль, под ноги зрителям. Встал, отплевался и снова стал ходить кругами. - Генджи, ты всегда недооценивал силу правильного подхода к людям, - сказал кто-то из толпы. Послышались смешки. Риндаман скосил глаза на говорящего. Токио. Его внимание снова отвлеклось от противника, но тот не спешил нападать. - Смотри, что я нашёл в медкабинете! – Токио продемонстрировал толстую серую папку. - Что за хрень? – прорычал Генджи. - И какого чёрта ты там рылся? – добавил невысокий парень в гавайской рубашке. Серидзава, вспомнил Риндаман. Бывший лидер Судзурана. Риндаман глянул на Токио с досадой – ему не нравилось, что драку прервали. - Искал, что у них есть на меня. Неважно. Оказывается, наш Терминатор - с историей! – Токио открыл папку на первой странице. - Хаяшида Мегуми, бла-бла-бла… Где там это было… О, вот! Высокофункциональный ау… тизм. Да, аутизм. Диагноз поставлен в возрасте трёх лет, наблюдающий врач - Намэки Таканори… Ммм… - Он, получается, что, идиот? – засмеялся кто-то с забора. Риндаман сжал кулаки и передёрнул плечами. Он знал о своём дефекте, Сенсей говорил, что в этом нет ничего ужасного, и его случай довольно лёгкий, но всё равно не любил, когда другие узнавали. Они всегда почему-то начинали говорить медленно, нарочито простыми словами, как будто он и вправду был идиотом. Коротышка в цветастой рубашке попытался отнять у Токио папку. - Подожди-подожди, тут дальше самая тема. Мать, Хаяшида Сумиэ, - затяжное невротическое расстройство, наблюдалась в психдиспансере, лечилась от депрессии… Пока он читал, Риндаман молча смотрел на него, его горло заклинило от холода, поднимающегося вверх по шее. - А семь лет назад, дорогие друзья… - торжественно продолжил парень, - состоялся судебный процесс о лишении госпожи Хаяшида родительских прав за жестокое обращение с ребёнком. Все шумы, весь посторонний гул будто выключили, остался только один голос, и Риндаман не верил, что этот голос звучит изо рта Токио. - Замолчи… - прохрипел он, и сам себя не услышал. - Суд не признал доказательств обвинения, процесс был остановлен. Хэппи энд. «Хэппи энд», - раздавалось эхом в голове Риндамана, внезапно пустой, как колокол. Он помнил ужас, дикое звериное отчаяние от мысли, что придётся остаться одному в мире, которого он не понимал. Ещё не понимал. Наверное, тогда что-то лопнуло в его голове от распирающего изнутри страха, потому что он был весь заляпан кровью, которая текла из его носа, – останавливалась ненадолго и снова текла, так обильно, что его не успевали умывать. А потом всё закончилось, мать взяла его за руку, измазанную красным до локтя, и увела домой. Его колени подгибались от облегчения, а глаза горели от стыда, что он испачкал мать. Это были его воспоминания, только его, запертые от внешнего мира, даже от Сенсея. Нет, сейчас он тоже ничего не понимал. В мире, который он знал, боль приходила от ударов, а от ударов можно было защититься. Сейчас же он ничего не мог сделать. Почти ничего. Только одна мысль носилась внутри его черепа – заткнуть эту глотку. Без звука и предупреждения Риндаман пошёл на Токио. - Токио, сваливай! – заорал Серидзава, преградив ему дорогу. Риндаман схватил его за отвороты гавайской рубашки, поднял, слыша, как отрываются пуговицы, и без жалости ударил лбом по носу. Хрустнула кость, толпа отхлынула от них, он швырнул Серидзаву куда-то в сторону и снова ринулся к Токио, который стоял посреди вакуума с проклятой папкой в руке. Черноволосый парень бросился наперерез и пинком оттолкнул Токио от надвигающегося Риндамана. - Вали, придурок!!! – успел выкрикнуть он до того, как кулак Риндамана впечатался ему в рёбра. - Токаджи! – воскликнули двое с одним лицом почти в унисон. Токио наконец сорвался с места, позабыв про папку. Риндаман не стал его преследовать. Он просто поднял папку и зачем-то пнул лежавшего на земле черноволосого. Ему удалось заткнуть ту глотку, его история, распечатанная на пятидесяти листах, была вне досягаемости врагов. Он опустил кулаки, развернулся и пошёл прочь по туннелю из расступающихся судзурановцев. Риндаман умел быть устрашающим. *** Токио остановился, только когда понял, что за ним никто не гонится. Адреналин схлынул, но сердце всё ещё билось где-то в горле, мешая дышать. Даже не убедившись, что Риндамана нет поблизости, он повернул назад, на стоянку, к своим. Его всё ещё трясло, он по-настоящему испугался, похолодел, как мышь перед лисой, увидев надвигающуюся громаду в мешковатой поношенной одежде. Он ведь даже не верил, что его план сработает. Чёрт, да он вообще не собирался вмешиваться! Просто захватил папку с собой, хотел позже подколоть Генджи, что у «малышки», за которой тот так усердно волочится, тараканы размером со слона. Или нет. Токио вспомнил собственные вспотевшие ладони, суетливое нетерпение, с которым вырывал и жёг зажигалкой страницы из своего «досье», касающиеся болезни, и тёмное радостное возбуждение, когда обнаружил в ящике папку ещё толще своей. Он ведь вышел из больницы победителем, но все продолжали носиться с ним, как с хрустальным. Инвалид, калека, увечный слабак - слышалось ему отовсюду. В отчаянии он искал нейтральную равнодушную силу, чтобы пойти против неё и доказать хотя бы себе, что его ещё рано списывать в утиль. Но и Риндаман, эта безотказная машина по переламыванию костей, забраковал его даже в качестве боксёрской груши. Злой и весёлый, Токио смотрел на финальную битву за вершину Судзурана, дерзкий до безрассудства среди других воронов. Он вошёл в раж, вытряхивая на свет чужое несчастье, и не мог остановиться, словно нёсся с гиканием вниз по горе. Риндаман пошёл на него с явным намерением покалечить, прямо и неотвратимо, - как болезнь или естественная смерть, и у Токио было чувство, будто его выдернули из-под колёс поезда в самую последнюю секунду. Только глаза Риндамана в тот момент показались ему слишком человеческими для несущегося по рельсам металлического монстра. А выглядевшая такой удачной идея с разоблачением теперь казалась самой дерьмовой в жизни. Гнилой выродок, просочившийся из щелей в его треснувшем черепе, а не идея. Может, она родилась в том же закоулке мозга, где после драки с Хосеном изредка тлела боль, как от лопнувшего шарика с кислотой. Нет, теперь он был здоров, он победил болезнь на операционном столе, и она ушла, сгинула окончательно. Холодный пот выступил на лбу Токио, он замотал головой в яростном отрицании. - Ты, сука, последние мозги растерял?! - Токио вздрогнул от злого окрика Генджи, моргнул и осмотрел опустевшую стоянку для велосипедов. Ноги сами принесли его сюда. Серидзава сидел на земле, запрокинув голову и опираясь на колено Цуцумото. Его руки дёргались к лицу, где Шоджи осторожно прижимал окровавленный платок. Другой рукой Цуцумото бережно поддерживал затылок Тамао и мягко уговаривал его не трогать пока, а просто дышать через рот. Двое никак не отреагировали на его появление. Токаджи дышал часто и неглубоко, держался за бок и морщился от боли. Заметив Тацукаву, он отвёл взгляд. Генджи подошёл вплотную к Токио и сгрёб его за ворот рубашки. - Если б ты и так не был калекой, я бы тебе все кости переломал! - прошипел он в бешенстве и сильно встряхнул генерала Серидзавы, аж зубы клацнули. - С-сука!.. Лидер Судзурана разжал пальцы, и Токио пошатнулся на внезапно ставших ватными ногах. Он смотрел, как удаляется Генджи, потом снова глянул на друзей. Внутренности свернуло в плотный пульсирующий холодом клубок, в горле жгло, словно он проглотил горящую сигарету, Токио закрыл лицо руками, а потом сорвал тесьму со лба и швырнул её себе под ноги. - Чёрт!.. - заорал он срывающимся голосом. - Чёрт, чёрт, чёрт!!! *** - Хаяшида-кун, - звучание собственного имени было непривычным, и Риндаман не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову и посмотрел на учителя. - Сможешь ли ты сказать нам, какая самая большая префектура в Японии? «Хоккайдо», - подумал Риндаман. Речь давалась ему тяжело, когда его спрашивали на уроках, словно язык отказывался слушаться, поэтому он предпочитал молчать. Учитель нетерпеливо покачал головой. - Хорошо, может, ты знаешь, в какой префектуре мы живём? Риндаман недоумённо уставился на преподавателя, не понимая, зачем тот задаёт очевидные вопросы. - Ладно, начнём с простого: как насчёт столицы Японии? Её-то ты можешь назвать? Риндаман помнил тесьму вокруг лба, башню из железных костей, смог и лес небоскрёбов посреди серого моря жилых кварталов. Он напрягся, озадаченно свёл брови и попытался сконцентрироваться. Он должен был это знать. Когда-то очевидное, имя ускользало от него. Не имя, название, которое слилось с именем и теперь потерялось где-то в рыхлом песке его памяти. Риндаман сдался. Он забыл.