Он умирает, а я...

Умирает. Прямо на моих руках умирает мой самый близкий человек, пусть и предавший меня, пусть и не заслуживший прощения, как бы сказали многие, но единственный, кто когда-либо был так дорог мне. Так важен для меня. Так ценен. Умирает. Его лицо становится еще белее, чем обычно, а руки – еще холоднее. Наверное, сердце подсказывает мне, что мои слезы смогут его оживить, и именно поэтому я так нещадно лью их на его тонкие, хрупкие ладони. Такие родные, такие привычные... Умирает. А я сжимаю его еще сильнее, забываюсь и шепчу все, что не успел, не смог, не хотел говорить раньше, когда все еще было в порядке. Прижимаю ближе, стараюсь дотянуться до его волос, дотронуться, вдохнуть их запах, сохранить его в себе, только в себе. Умирает... И я чувствую, как холодный ветер насквозь проходит через пробитую грудь. Только почему-то не его, а мою... Хватаюсь за сердце, и мне вдруг кажется, что я чувствую кровь, продолжающую течь из смертельной раны. Он умирает, а я не могу поверить в то, что отныне буду совершенно один. До конца своей утомительно долгой жизни один. Он... умирает, и мир теряет все свои краски, спасение теряет всякий смысл, и путь больше не имеет значения. Разве что-то может иметь значение в эти мгновения, кроме хрупкого тела на моих дрожащих руках? ... Он умирает, а я крепко зажмуриваю глаза, пытаясь вновь собрать воедино едва успевшее зажить сердце. Сердце, которое он склеивал и тут же разбивал одним своим присутствием, одним своим взглядом, одним своим жестом... Я снимаю свой красный плащ, впиваясь в него пальцами так сильно, что белеют костяшки, а затем накрываю бездыханное тело с застывшей на устах полной боли улыбкой. Я накрываю его своей любовью, своей верностью, своей собственной кровью и клянусь, обещаю, что всегда буду рядом с ним. Я шепчу ему это, зная, что он не слышит. Я шепчу, прощаюсь, но сам не верю в свои же тихие, неуверенные слова. Я шепчу, и этот шепот в моей голове отдается кричащим звоном и его голосом, умоляющим его спасти. *** Он умирает. А я понимаю, что теперь должен быть сильным за нас двоих. И я отпускаю его руку в надежде, что у меня появится еще хоть один малейший шанс однажды сжать это, казалось бы, слабое тело, провести по, казалось бы, жестким волосам, и взглянуть в эти, казалось бы, ледяные глаза. Я надеюсь, и лишь эта надежда не дает мне права умереть. Но... разве страшно умирать, когда однажды уже погиб, держа на руках мертвое тело самого дорогого... (человека ли?) во всех девяти мирах?