Вперед в прошлое

Если встретите ошибки, исправьте их, пожалуйста, в ПБ :) — Он все еще не вернулся, — сказал Гарри, заходя на кухню. Он на несколько секунд замер в дверях, прижимаясь плечом к косяку и глядя на крестного, в одиночестве сидящего за длинным столом. Перед Сириусом стояла чашка, в которой плескалась темная жидкость, — Блэк свято всех уверял, что это чай, но Гарри видел, что содержимое заветной бутылочки, припрятанной в шкафчике, стремительно исчезает. Он даже не знал, что это — виски, абсент, или что-то похуже, — но был уверен, что распитие алкоголя не решит проблем, что мучали Сириуса. — Не переживай за этого мерзавца, — хмыкнул Блэк, кивая на соседний стул. Он сделал порядочный глоток своего «чая» и поморщился. — Он этого не стоит. — Но ты тоже переживаешь, — ухмыльнулся Гарри. Сириус тяжело взглянул на него, качая головой. Пару секунд его лицо было мрачным, даже немного агрессивным, но потом он хмыкнул, и легкая улыбка тронула его губы. — Вовсе не о нем, — Сириус обеспокоенно посмотрел на Гарри. Его взгляд наверняка зацепил все мелкие детали, говорящие о том, что самочувствие юноши оставляет желать лучшего. Проблемы со сном оставили на лице Гарри тревожные тени, взгляд, который он видел, когда смотрелся в зеркало, был тяжелым и безмерно усталым, готовым принять все что угодно. Мальчик похудел, и шрамы на его лице — знаменитый зигзаг, оставленный много лет назад Лордом Волдемортом, и длинный росчерк, пересекающий щеку и ставший почти таким же знаменитым в последние дни, — казались еще четче. Гарри кисло улыбнулся и сел на свое место за длинным столом. Он положил голову на скрещённые руки, закрывая глаза и пытаясь расслабиться. — Три дня прошло, — глухо сказал юноша, и знакомый спазм сжал нечто в его груди. Он никогда не думал, что подобное может настигнуть его, но эти три дня, прошедшие с момента, когда Снейп ушел к Волдеморту и перестал подавать вести, поменяли что-то внутри Гарри. Он целиком отдался мыслям о профессоре, и это помогало ему откинуть прочь иные переживания. Снейп должен был уже вернуться, и у Гарри было множество причин, чтобы ждать его возвращения. На площадь Гриммо новости из внешнего мира почти не доходили, Орден собирался всего один раз, и на том собрании было решено ждать вестей от Снейпа, являющегося последней ниточкой, ведущей к Волдеморту. Был еще один путь, но Гарри понятия не имел, как пользоваться им, — он не умел проникать в разум Волдеморта по своему желанию, только когда тот испытывал сильные эмоции, а в последнее время между ними было невероятно тихо, будто Том Реддл никогда и не возрождался. Гарри думал, не является ли эта пугающая тишина, отдающаяся разве что вечной ноющей болью в шраме, последствием его занятий окклюменцией. Если это было так, то он потерял единственную способность, которая могла бы помочь ему узнать о планах Волдеморта. А Гарри очень хотел их узнать. Он желал и боялся одновременно, глобальные противоречия захватывали мальчика, и порой ему казалось, что у него раздвоение личности. Это было почти пугающе, но Гарри пока никому об этом не говорил. Но он мог бы сказать Северусу. Неожиданно гриффиндорец ощутил теплые пальцы в своих волосах. Он невольно прильнул к руке крестного, позволяя гладить его по голове. Ощущение чужой ласки расслабило мальчика, но Гарри тут же вздрогнул и отстранился, вспомнив, когда в последний раз испытывал подобное. Тогда это были совсем другие пальцы. — Волдеморту нужны доказательства, — негромко произнес Сириус. — Он мог перестать доверять Снейпу. Тот долгое время был на стороне Дамблдора, знал о твоих воспоминаниях — это более чем подозрительно. — Думаешь, он... — Гарри вскинул на крестного тревожный взгляд. Тот покачал головой. — Я не знаю, что думать, — признался он и сделал еще один глоток. — Но Снейп всегда был отличным вруном. Гарри вздохнул. Он знал это. С трудом он мог представить, какой груз нес на своих плечах профессор. Гарри ненавидел лгать, и Снейп, вероятно, тоже, но им обоим приходилось делать это постоянно. — Ты должен расслабиться хоть ненадолго, — сказал ему Сириус. — Ты почти не спишь. Гарри хмыкнул. Конечно, он спал, но всегда старался вылезти из кровати побыстрей: летняя возможность подольше понежиться в постели его больше не прельщала. Гриффиндорцу снились ужасные сны, и избавиться от них было невозможно. Только регулярные занятия окклюменцией в одиночестве в своей комнате и будильник, звенящий несколько раз посреди ночи, могли помочь ему избежать кошмаров. В прошлый раз конец третьего курса был для него одним из самых счастливых моментов в его жизни, сейчас же... Гарри думал, что даже секунда, когда он умер, не была столь страшна, как то, что происходило с ним несколько дней после третьего испытания. Все его страхи, слезы, панические атаки, апатичное состояние — все это обрушивалось на юношу во снах. И даже если сознание было милостиво и вместо трупов, крови, тьмы и красных глаз Гарри видел нечто прекрасное, то это все равно оборачивалось болью. Иногда — крайне редко — ему снился Драко. Не настоящий Драко, фальшивый. Этот Малфой не мучился, не страдал от своих внутренних демонов — он готов был принять все, признать все и сделать все, чтобы достигнуть своей искренней мечты. Он гладил Гарри по волосам — потому что он любил его растрепанные волосы — и, конечно, он был согласен принять его предложение. Он целовал его, обнимал, и Гарри будто ничего не замечал во сне, отдаваясь сладостному порыву. Когда мальчик просыпался, в уголках его глаз уже собиралась влага, а вся тяжесть от чувств, вызванных Драко — для них в несчастном сердце гриффиндорца было выделено отдельное место, — опускалась на него. Малфой никогда не был таким, как в этом пряном, жарком сне; он был печальным и отстраненным в тот момент, когда они стояли в тесном туалете Хогвартс-Экспресса и старались не касаться друг друга, будто одно крошечное прикосновение могло что-то изменить. Драко ему тогда отказал. Он не смел поднять на Гарри взгляд и весь будто превратился в ледяного ежа, готового обороняться от любых напастей. Его лицо было таким странным: в нем смешивалась злоба, агрессия прежнего Малфоя и какая-то чуткая ранимость нынешнего. Гарри стискивал кулаки и прижимался к двери: было ли все кончено? Он не мог подобрать слов, которые обычно с легкостью ложились на язык, он был опустошён. Все время, прошедшее с их разговора в больничном крыле, Гарри цеплялся за окрыленную надежду, что Драко будет спасен, — эта идея совершенно неожиданно пронзила его разум и не желала исчезать теперь. Но... Малфой сказал нет. Процедил, прошептал свой отказ, выглядя при этом так, будто он находился при смерти. Его взгляд был холодным, но больным, иссушенным, и Гарри не мог винить его за бессилие. Это были адские дни не только для знаменитого гриффиндорца. Малфой боялся его лица, боялся его шрамов, боялся возвращаться домой и оставаться в Хогвартсе — верно, он ощущал себя безмерно одиноким, и теперь даже Гарри не мог помочь ему. Многие, кто сидел на трибуне в день испытания, поверили ему, прониклись его историей, и Малфой стал для них врагом номер один. Эти дети еще не читали газет, оспаривающих утверждение Мальчика-Который-Выжил, не слушали родителей, дрожащих от страха перед подобной перспективой, — они видели только Дамблдора, заботящегося о них столько лет, и членов знаменитого Ордена Феникса, теперь не покидающих замка. Они верили — пусть даже и подсознательно, сомневаясь и перешёптываясь об этом, — и поэтому ненавидели Малфоя, а вместе с ним и весь Слизерин, — никогда еще змеиный факультет не был настолько обособлен от остальных. Гарри знал, что у Драко был разговор с Дамблдором, и он мог лишь догадываться о темах их беседы — никто ему не открыл этого секрета, — но после него Малфой стал еще более... слизеринским. Было ли это причиной отказа? Причиной, которую Драко утаил? Которая вернула холод, серьёзность, упрямство в его лицо. Гарри судил об этом только по рассказам друзей и, как ни странно, вестям от Снейпа, потому что Драко приходил в его палату лишь два раза. Он сказал, что больше не может выбираться, что за ним следят, что это опасно, — у него были оправдания, и Гарри им даже верил. Но он чувствовал напряжение, сдавленность, будто мысленно Драко изо всех сил обнимал себя руками и сжимался в комочек — тогда он чувствовал себя настолько плохо, что едва ли мог излечить другого. Малфой сидел около постели Гарри, опустив голову и бездумно играя с его пальцами, а потом почти заснул, но гриффиндорец вовремя его разбудил. Гарри будто почувствовал, что Драко нужно идти, но в то же время его не отпускало ощущение, что это их последняя встреча. Его съедала тоска, и мальчик знал, что если так и будет, если Драко заберут у него навсегда, то он никогда больше не сможет натянуть тугую струну в своей душе. Малфой коснулся губами его щеки — легко и прощально — и погладил по волосам, запустив пальцы в растрепанные пряди, — странное, чувственное, затронутое томящимся возбуждением выражение было на его лице в ту секунду. Гарри льнул к его руке, будто щенок, и наслаждался этим. А в следующую их встречу — в туалете поезда — Драко сказал, что он не перейдет на сторону Гарри. И толком не объяснил, почему. Гриффиндорец этого ожидал. Какая-то его часть никогда не верила в то, что Малфой сможет сбежать: он слишком много требовал от подростка. Он равнял всех под себя, зная, какой огромный груз могут выдержать его плечи, — мог ли Малфой выдержать подобное? Гарри не знал, не верил, поэтому почти не удивился. Просто вдруг разом потерял огромный кусок своей светлой души. Он больше не видел Малфоя, и даже на платформе белая макушка не зацепила его взгляда — он не знал, кто забирал Драко домой, потому что его окружало плотное кольцо авроров. Но Гарри часто думал о нем, хоть и корил себя за это: у него было множество более серьёзных причин для волнений, но, поскольку они оставались в полумраке и не спешили выходить на свет, думы о слизеринце догоняли его. Юноше казалось, что он с любого, самого невинного предмета может перейти к мыслям о Малфое: однажды Гарри пытался расслабиться, думая о природе, и плавно опустился к воспоминаниям о травологии, о Невилле, потом об остальных его любимых друзьях, о Джинни... Разве он мог не подумать о Драко, вспомнив Джинни? Маленькая рыжеволосая девочка теперь прочно ассоциировалась с их тайной, оставшейся в прошлом. Правда, она все больше избегала Гарри, не навещая его в крыле, а когда — единственный раз после произошедшего — Джинни пришла со своими братьями... Гарри и ее заставил нести тяжелую ношу, заставил резко взрослеть, видя темные стороны мира. Джинни молча смотрела на него со скрытой силой, с непониманием и почти отвращением, взглядом отчаянно вопрошая: «Почему?». И Гарри одним взглядом ей отвечал, потому что знал, что его подруга была гораздо более проницательной, чем он сам. Она — может, только она из всех гриффиндорцев — видела степень его погружения в темноту, видела его истинную сущность, далекую от идеала Великого Героя... Гарри мог улыбаться и кивать, слушая, как Рон пересказывает особо интересные моменты противостояния Слизерина с остальными факультетами — Уизли был злораден и откровенно радовался тому, что Малфой растерял все свое высокомерие, что он похож на жалкого, злобного суслика, — а потом с нежностью, с желанием думать о все том же Драко. Это было лицемерием, ложью, эгоизмом... Бедная Джинни стояла перед этим, и Гарри не мог ей помочь. Лишь молча приказывал принять это. И Джинни принимала. Впрочем, она была против. Как и все остальные. Больше не осталось людей, которые могли бы сказать, что Гарри волен сам решать, ошиблось его сердце или нет. Он волен был любить, кого захочет, кроме Малфоя. И влюбился именно в него. Сириус, который почти добродушно принял эту новость в Запретном Лесу, теперь был категорически против. У него в запасе было множество школьных историй о его собственных похождениях, которые он подбрасывал Гарри, будто ловушки, стремясь убедить, что ничего хорошего из этого не выйдет. Снейп, Дамблдор... В ситуации, которая обрушилась на них, лучшим выходом был минимальный риск. Гарри был окружен аврорами, был под бдительным оком наблюдателей, и малейшие угрозы должны были быть уничтожены. Даже близнецы, которые верили всем его словам, внезапно решили заботиться о нем, как о младшем брате, попавшем в беду: Гарри не был уверен, надоумил их на это Дамблдор, который вызывал на беседу всю семью Уизли, или это было их собственной инициативой, но Фред с Джорджем приняли позицию против Драко. Он был опасен, он мучил Гарри, он ничего ему не давал — негласно между ними было решено, что Малфой остался в прошлом. Гарри старался смириться с этим. Ведь так и было — Драко стал реальной опасностью, раз не перешел на сторону Гарри, он был в тылу врага, и Волдеморт вполне мог использовать его для своих целей. И нужно было перестать называть его Драко. Гарри учился этому. Он верил, что у него получится. В конце концов он смог позабыть Чжоу когда-то, значит, за долгое время без Драко у него получится не думать о нем. Ничто его не удерживало. Малфой его никогда не привораживал — теперь Гарри знал это, и на его лице невольно появлялась грустная улыбка. — Зачем тебе была нужна та книга? — Почему ты вдруг вспомнил о ней? — Седрик настаивал на том, что ты меня приворожил. — Ты тоже думаешь, что я тебя приворожил? — Нет. Но мне интересно, зачем ты брал книгу о любовных зельях. — Я сказал тебе правду еще в первый раз. Я думал, на меня действует любовное зелье. — И кто, ты думаешь, мог его тебе подмешать? — Догадайся, Поттер. Тогда Гарри удивился лишь одному: времени. Малфой признался ему в том, что он понимал все, что происходило между ними, намного дольше, чем Гарри. Это пугало. — Я искренне надеюсь, что с таким лицом ты думаешь не о Снейпе, — голос Сириуса прервал размышления Гарри. Юноша вздрогнул и поднял на него глаза. Блэк с подозрением смотрел на него, не зная, усмехаться ему или ужасаться. Гарри невесело усмехнулся. — Нет, — ответил он. — Снейп тут ни при чем. Сириус явно догадался, кто был объектом мыслей Гарри. Это отразилось в его темных глазах: он не знал, что сделать, чтобы помочь. — Я пойду к себе, — тихо сказал Гарри, поднимаясь. Ему не стоило так много думать об этом. Какой же он глупый. Юноша понимал, что сейчас будет, какие чувства сейчас его коснутся. Ему неоткуда было брать радость, мрачный дом на площади Гриммо являлся скоплением зла, и от этого было лишь тяжелей. Гарри уже почти вышел из столовой, но Сириус его остановил. — Навести ее, — произнес он в спину крестника. Его слова пригвоздили Гарри к полу, и мальчику пришлось зажмуриться, чтобы совладать с собой. Он прекрасно понимал, о чем говорит крестный, но от этого не становилось легче. Гарри не навещал Лили с того времени, как покинул Хогвартс. Он не мог объяснить, почему, но ему казалось, что рядом с матерью на него нападала невероятная усталость, какая-то мрачная тяжесть забиралась в его тело, и сейчас гриффиндорец был неспособен выдерживать это. Но он писал ей письма, будучи не в силах держаться в стороне, она писала ему в ответ — она была почти здорова, однако что-то в ней упрямо не желало меняться, развиваться, и Дамблдор ничего не мог с этим поделать. Он ждал, когда ее сила иссякнет, и этот процесс уже начался. Лили слабела, ее пальцы больше не оставляли синяков, а в глазах не было горячей решимости: она была растерянной и печальной. Когда Гарри пришел к ней перед тем, как покинуть замок, она посмотрела на него невероятно странным взглядом. Лили подозревала, что от нее скрывают что-то, что Джеймс замешан в чем-то ужасном. Она желала осознать это, желала видеть его рядом каждый день, желала видеть Гарри, которого больше не могла ждать... Гарри пытался успокоить ее, но ему сложно было сделать это: казалось, что капля страха перед Джеймсом пробудила в Лили слепую ярость и стремление увидеть сына, и никто не мог успокоить ее. Это также являлось причиной, почему Гарри не мог подходить к Лили — его присутствие распаляло ее. Сириус говорил, что она принимает мощные лекарственные зелья, успокаивающие и лишающие возможности вырваться из клетки, куда ее заперли. Правда, вместе с этим женщина впадала в меланхолию, и только письма от „Джеймса“ могли поднять ей настроение. Она все время говорила о муже и сыне, плакала и просила Блэка сказать ей правду... Гарри понимал, почему после встреч с ней Сириус выглядел таким изнеможденным. Грустным. Крестный порой смотрел на юношу, и Гарри понимал этот взгляд — он не принимал его и не желал допускать даже крошечную возможность, что мысли Блэка обретут плоть, но все-таки он его понимал. Так же, как он понимал Снейпа. Правда, мальчик никогда не спрашивал зельевара о том, что происходит между ним и Лили, Гарри не мог даже думать об этом. Его мнение болезненно двоилось. — Навещу. — С ней что-то происходит, — Сириус говорил глухо и тихо, будто с трудом выдавливая из себя слова. — Она скучает по тебе. — Я тоже по ней скучаю. — Кажется, это высасывает из нее силы, — Сириус поднял на Гарри глаза. Мальчик стоял, чуть обернувшись, и мечтал избежать этого разговора. Он видел странное выражение глаз Сириуса, видел в них особенную искру, но не отвечал на нее. Он понимал, что Блэк знает о его чувствах по этому поводу и что их молчаливый разговор тянется и тянется, не видя ни начала, ни конца. Гарри не желал облекать это в слова, заставляя смутное видение обретать плоть, — тогда он бы ощущал совсем иное. — Я навещу ее завтра, — решил Гарри. Он сделал шаг к выходу, и Сириус, криво улыбнувшись, вновь потянулся к своему алкогольному чаю. Гарри выскочил за дверь, переводя дух. Он прижался к стене, закрыв глаза и стиснув кулаки. Пару секунд юноша просто стоял, тяжело дыша. Ему казалось, что дом стискивает его со всех сторон. Гарри поднял взгляд и оглядел мрачный коридор. На лестнице больше не висели головы мертвых эльфов, да и самого Кикимера видно не было. Сириус приказал ему не покидать дома ни под каким предлогом, никому не лгать и никого не оскорблять. Домовик таинственным образом углядел в этом приказ и вовсе не попадаться на глаза хозяину: он пропадал где-то на верхних этажах, в покрытых паутиной комнатах, откуда выгребал все самое ценное и тащил в свою нору. Гарри почти забывал о его присутствии, но иногда ему казалось, что Кикимер скребется в дверь его спальни по ночам, — это было довольно жутко. Но даже без страшного лысого домовика, бормочущего проклятия себе под нос, дом на площади Гриммо был жутким. Гарри жил тут все прошлое лето, и за то время успел привыкнуть к тому, что некоторые места в доме похожи на скопление мрака и зла, в то время как некоторые помещения — обжитые им, Сириусом и Люпином — несли в себе прямо противоположное. В этом году таких мест стало намного больше, так как этот дом превращался в штаб, куда должны были приходить люди, где собирались поселиться Гермиона и Уизли, готовые помочь с превращением логова мрачных артефактов в приличное место. Им выделили несколько комнат, и Гарри с радостью — впервые в жизни это дело приносило ему приятные чувства — помогал Сириусу и домовику, которого прислал Дамблдор (это было худенькое существо по имени Рорки с большими зелеными глазами и вечным смиренным уважением, и принятием на лице), убираться там. Фред, Джордж и Рон должны были жить вместе, Джинни с Гермионой занимали комнату напротив, а мистер и миссис Уизли расположились в спальне, где когда-то жил какой-то-там-прадедушка Сириуса. Билл обосновался где-то в городе и собирался приходить на Гриммо так же, как и все остальные авроры; возможно, у него мог погостить Чарли, а Перси... Гарри знал, что эта история повторится, что Перси не изменился, даже если его и нагнал какой-то страх. Впрочем, он не желал видеть этого парня рядом с собой. Гарри поднялся по лестнице. Около портрета Вальбурги, занавешенного темной тканью, он прошел на цыпочках — хоть старая ведьма ничего не видела, это не мешало ей бурчать проклятия. Гарри добрался до своей комнаты, попутно заглядывая в подготовленные помещения. Странная, необъяснимая гордость охватывала его — юноше казалось, что он является хозяином дома, который должен достойно принять гостей. Это чувство было новым и еще не распробованным, поэтому Гарри им наслаждался. В своей спальне, ставшей еще более гриффиндорской к его приезду, Гарри замер, не зная, чем занять себя. Он сбежал от своих мыслей к Сириусу и теперь снова вернулся — ему нужно было решить что-то, сделать что-то. Его взгляд зацепил волшебную палочку, лежащую на тумбочке. Секунду Гарри не мог понять, чья она, а потом вспомнил. Его родная палочка осталась в руках Волдеморта, и Гарри не надеялся ее когда-либо вновь увидеть. Он посещал Олливандера, где нашел для себя новую палочку: кипарис, чешуя саламандры внутри, четырнадцать дюймов, гибкая. Она легла в его руку, но Гарри не ощущал родства с ней. Она была совсем другой на ощупь, он не любил ее так, как свою старую палочку, и все время забывал о ней. Была еще одна палочка, которая теперь принадлежала ему. Палочка Тома Реддла слушалась Гарри почти с охотой, хотя в ее подчинении было что-то подозрительное, будто она выжидала момента, чтоб подвести его. Дамблдор приказал Гарри исполнить несколько заклинаний с ее помощью, и все они были успешными, но юноше захотелось вымыть руки после ее использования. Эта палочка хранилась в кабинете Дамблдора, и директор, кажется, собирался использовать ее как дополнительную приманку. Зная то, как высоко Волдеморт ценит самого себя, можно было предугадать, какую ярость в нем вызвало похищение палочки. Его палочки. Только его. Правда, узнать степень его ярости можно было только после возвращения Снейпа. А Снейп не возвращался. Гарри снова пришел к тому, с чего начал: к мыслям о зельеваре. Юноша сел на кровать, сложив руки на коленях. Он уже хотел откинуться на бордовое покрывало и постараться вздремнуть, как вдруг его взгляд зацепил стопку газет на письменном столе. Столешница и так была завалена непонятными вещами, книгами, пергаментами, о природе которых Гарри мог лишь гадать, а после того, как вся почта начала стекаться в его комнату, разобраться в этом завале стало и вовсе невозможно. Но газеты лежали на самом краю, куда Гарри их периодически складывал, перед этим бегло пробегая глазами. В магическом мире царил переполох. Многие упрямо не верили в возрождение Волдеморта, но тех, кто с опаской признавал, что слова Дамблдора и Гарри Поттера были убедительными, было тоже немало. Ежедневный пророк никак не мог взять определенного курса: он называл Гарри то лжецом, то всеобщей надеждой, и, может, именно эта шаткая позиция официальных источников сеяла в людях сомнение и страх. Фадж был запуган, его упрямство и паника не знали границ, но, видимо, что-то повлияло и на него, потому что он никак не мог сказать решающего слова. Этот человек вызывал у Гарри откровенное отвращение, и юноша не питал надежд, что Министр образумится. Он чувствовал, как на магический мир опускается тяжелый полог. От Волдеморта было ни слуху, ни духу, болящий шрам вряд ли мог служить доказательством, Люциус Малфой, которого все-таки вызвали в Министерство, внезапно исчез из поля зрения, и Гарри точно знал, что его вовсе не посадили в тюрьму... Он откупился? Или Министерство уже пало под пяту Волдеморта? Гарри взял самый верхний номер Пророка. На развороте красовалась фотография Амбридж. Нужно ли было что-то большее, чтобы в душе Гарри поднялась волна гнева, ярости... Он с трудом удержался от того, чтобы не проткнуть пальцем ее мерзкое жабье лицо, да и тому было причиной лишь то, что он хотел прочитать интервью, следующее за фотографией. Заголовок гласил: «Долорес Амбридж, помощник Министра Магии Корнелиуса Фаджа, назначена главой отдела по внутримагическим беспорядкам. Скажем „НЕТ!“ общественно опасным слухам и нарушителям спокойствия!» Гарри бегло пробежал интервью глазами. Естественно, вышла эта писанина из-под острого пера Риты Скитер. Скитер была зла на Дамблдора, который запретил ей бродить по территории Хогвартса в прошлом учебном году, допуская лишь на сами испытания, поэтому не скупилась на нелестные эпитеты в его сторону. — Скажите, Долорес, — я же могу Вас так называть? — что Вы думаете о слухах, которые распускает печально известный Альбус Дамблдор? Многие считают, что его давно уже терзает старческий маразм и ему пора на покой. Вы поддерживаете это мнение? — Безусловно, поддерживаю. Альбус Дамблдор, конечно, продолжает вносить свой вклад в развитие нашего общества, но никто не может делать это бесконечно. Увы, все мы смертны, и директору Хогвартса пора бы признать, что его звезда закатилась и внимание к его персоне потухло. Последние события, связанные с трагическим завершением Турнира Трех Волшебников — подробности которого мы сейчас выясняем, чтобы разрешить спорные моменты, — являются не большим, чем попыткой Альбуса Дамблдора вновь обратить все взоры в свою сторону и создать смуту среди волшебников, дабы на рыхлой почве утвердить свою позицию. Как известно, он собирает свою армию, чем всеми уважаемый Министр Магии крайне обеспокоен, и не брезгует любыми способами достижения своей цели. Но я заверяю всех, кто читает это, что Министерство Магии разберется со всеми беспорядками и что никакой Темный Волшебник, именующий себя Лордом, не возрождался из мёртвых. Это просто невозможно. *смеется* — А что насчёт показаний Гарри Поттера после третьего испытания? Я была там, и, признаюсь, это было весьма убедительно. — Гарри Поттер, несомненно, главный козырь в рукаве директора Хогвартса, готового использовать для манипуляций обществом даже ребенка. Что поделать, мальчик рос сиротой под покровительством Дамблдора, да и трагические события его детства, несомненно, повлияли на его сознание. Подозреваю, что мальчик и вовсе нездоров, ранения в голову никогда не проходят без последствий. Должна отметить, что его знаменитые показания против уважаемого члена магического сообщества Люциуса Малфоя и слова о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть проходили опять же в присутствии Дамблдора и под его контролем. Это вызывает большие сомнения у всех в Министерстве. — Очень интересная позиция, которую, уверена, поддержат многие. — Думаю, после инспекции в Хогвартсе, которую я лично собираюсь организовать, правда будет доказана и инакомыслящих не останется вовсе. Министерство заботится об обществе и не допустит, чтобы покой, который нам дался с таким трудом, был разрушен. Дальше Гарри читать не стал. Он отшвырнул газету прочь и упал на кровать, раскинув руки. Все, как он и думал: им не убедить их всех, впрочем, Амбридж так же не сможет искоренить веру из людей. Волшебники верили Дамблдору, и за его спиной стояли верные люди — люди, готовые следовать его приказам. Сейчас Гарри как никогда четко ощущал силу воли своего профессора, и в то же время порой его лица касался прохладный ветерок, будто влекущий куда-то. Гарри не знал, что он должен ощущать, поэтому смятение стало его привычным состоянием. Жизнь гриффиндорца все так же неслась к обрыву, но теперь этот обрыв — скорый обрыв — был скрыт туманом, и это было самым мучительным. Неизвестность снедала, и Гарри не был уверен в том, что он сумеет вернуться к своему хоть немного оптимистичному состоянию. Ему казалось, что у него больше ничего не осталось, что он пуст и одинок, но потом юноша с надеждой, являющейся частью его души, вспоминал о друзьях.

***

— Вот это да, — Рон, открыв рот, заглядывал в одну из темных, неубранных комнат. Там висела паутина; предметы, запертые в шкафах, иногда тихо позвякивали, а в тяжёлых шторах, надежно закрывающих окно, что-то жужжало. Уизли опасливо отпрянул, завидев, что ближайшая к нему паутина качнулась. — Жуткое местечко. — Не волнуйся, — произнёс Гарри, — я почти очистил паутину из твоей комнаты, разве что побоялся подходить к самой огромной под кроватью. Разберись с ней сам, ладно? — Что? — Рон взвился, глядя на друга круглыми глазами. Ему понадобилась пара секунд, чтоб понять, что Гарри над ним смеется. — Да ну тебя. — Не волнуйся, Ронни, — нараспев произнес Фред, который вместе с Джорджем с любопытством колупал странное красное пятно на стене, которое невозможно было очистить, поэтому его обычно завешивали картиной с изображением похожего на скелет старика. Гарри откровенно не нравилась эта картина — даром что старик молчал, лишь злобно щурился и прятался за раму порой, — и он был даже рад, когда картина неожиданно пропала, — мы с Джорджем разберемся со всеми пауками, которые живут под твоей кроватью. В конце концов, мы же должны заботиться о нашей маленькой сестренке. — Пошли вы все, — надулся Рон, когда близнецы и Гарри начали смеяться, — это не смешно. — Прости, дружище, — Гарри улыбнулся. — В этом доме тебе нужно опасаться не пауков, а домовика по имени Кикимер. Иногда он бродит по дому и скребётся ночью в двери. Удовольствие, я тебе скажу, так себе. — О чем еще мы должны знать, прежде чем начнем осматривать дом? — подмигнул ему Джордж. — В столовой будет собираться Орден Феникса, на собрания которого ход закрыт. Дамблдор сам наложил там чары против подслушивания, чтобы вы не могли использовать Удлинители Ушей. И некоторые комнаты, куда снесли весь самый опасный хлам, заперты, но они все наверху. — Им жалко что ли, если мы послушаем? — пробурчал Рон. Он кинул быстрый взгляд в сторону двери, за которой скрылись Гермиона и Джинни. Гарри пожал плечами. Он пока не хотел сообщать друзьям, что его-то как раз допустили на собрания. Впрочем, миссис Уизли была в гневе на Дамблдора за это, потому что, по ее мнению, он подвергал мальчика стрессу. Многие члены Ордена также в нем сомневались, считая, что ребенок — пусть даже такой особенный — вряд ли может принести пользу их делу, но директор был непреклонен. Гарри был благодарен ему за это. — Насчет подглядывания никто ничего не говорил, — Фред и Джордж переглянулись. — Ведь так? — И много мы поймем, глядя на них? — скептически отозвался Рон. — Будем учиться читать по губам. Гарри усмехнулся и отвел друзей в их комнату. Там стояло три кровати: две на одной стороне и одна на другой. Не сложно было догадаться, куда отправились Фред и Джордж. Рон на всякий случай заглянул под свою кровать, прежде чем опустить сумку с вещами на пол. Над его постелью висел вполне симпатичный пейзаж, изображающий темный лес. — А где твоя комната? — спросил Рон, освоившись на новой постели. Фред и Джордж рылись в своих вещах, ища что-нибудь подходящее для реализации их плана. — Моя на следующем этаже, рядом с комнатами Сириуса и Люпина. — А это ничего, — Рон пожевал губу. Секрет любимейшего учителя ЗОТИ был им известен, — что он живет так близко? То есть, полнолуние и все такое... — Снейп, — Гарри запнулся, подавившись воздухом. В его груди вновь что-то екнуло, — будет варить для него зелья. Когда... придет в себя. Рон неожиданно понимающе закрыл рот, дав Гарри время собрать мысли в кучу. Появление зельевара на пороге дома на площади Гриммо два дня назад наделало шума. Профессор выглядел настолько изнеможённым, будто не спал несколько дней, он был еще более бледным, чем всегда, даже немного зеленоватым. Лицо его осунулось и похудело, а взгляд потух. Сириус, скрипнув зубами, но промолчав, позволил Дамблдору расположить Снейпа в одной из свободных комнат. Какое-то время директор побыл с зельеваром наедине, и после этого Снейп уснул — он до сих пор не просыпался, и Гарри устал теряться в догадках, что же с ним происходило. Дамблдор был уверен, что чары спадут в ближайшее время, поэтому готовил Орден к сбору, поручив Гарри и Сириусу располагать Уизли. — Судя по тому, что мы заметили, пока сюда поднимались, — сказал Фред, решивший нарушить печальную тишину, — грядет генеральная уборка. Я видел, как мама разглядывала ваши зеркала. — Все с зеркалами нормально, — обиделся Гарри. Он лично протер несколько раз. Пусть не очень хорошо и скоро бросил это дело, но протер же. В конце концов, ни он, ни Сириус не проводили много времени, любуясь на себя. Может, в юности Блэк и занимался чем-то подобным, лелея свою дерзкую привлекательность, но Азкабан лишил его этой привычки. Впрочем, чем больше времени он проводил на воле, тем больше забытой красоты к нему возвращалось. Блэк, кажется, этого больше не замечал, и поэтому зеркалам оставалось лишь печально вздыхать. Но иногда Гарри ловил себя на мысли, что в его голове живут образы, фантазии о несбыточном, которых не должно быть там, которые он старался искоренить и уничтожить. — Мерлин, Поттер, я с трудом могу себя разглядеть в этом зеркале. Если это зеркало, конечно, — под слоем грязи сложно понять. — Ты просто на него надышал, пока топтался тут полчаса. — Я, в отличие от тебя, просто слежу за тем, как выгляжу. — Я тоже слежу. — Оно и видно. Ты футболку надел задом наперед, и вообще, выкинь эти джинсы, они же рваные. Если ты настолько нищ, что ходишь в рваной одежде, я куплю тебе что-нибудь. Что-нибудь нормальное. — Да иди ты, все маглы носят рваные джинсы, это модно. — Модно! Черная мантия с узким воротом и вышивкой на спине — это модно. Рубашка с классическими брюками с высокой талией — это модно. А эти твои джинсы — это безобразие... Гарри мотнул головой. В его груди все заболело, а глаза защипало. Чтобы этот позор не увидели Уизли, Гарри отвернулся и сделал вид, что разглядывает верхние полки шкафа, проверяя, чтоб там ничего не осталось. На мгновение ему показалось, что в самой глубине что-то блеснуло, но шкаф был слишком высоким, чтоб Гарри мог беспрепятственно все увидеть, а идти за стулом и проверять ему не хотелось. Главное, что там был не боггарт, а все остальное было неважно. — Только б нас не заставили тут убираться, — пробурчал Рон. — Мама и так накричала на меня за то, что я разбросал носки. Но я их не разбрасывал, я их просто разложил, чтобы понять, какие грязные, а какие нет. — Уверен, что заставит, — Джордж будто и не слышал, о чем шла речь. Он вертел в руках гляделку, давнишнее изобретение близнецов. — Она не доверит это Гарри и Сириусу. — Это их холостяцкая берлога, — Фред подмигнул Гарри, игриво шевельнув бровями. — Тут априори должно быть не убрано. Нам тоже нужно такую завести. Теперь, когда мы можем... — он замолчал, поймав взгляд Гарри, и принялся с преувеличенным вниманием рыться в вещах. Рон ничего не заметил, и это было к лучшему, потому что он не знал о судьбе золотого приза, полученного Гарри и отданного в руки близнецов. Гарри пришлось приложить усилия, но он был крайне доволен тем, что в итоге близнецы приняли эти деньги. Их магазин был островком смеха и тепла в том темном мире, который когда-то казался оставшимся в прошлом, но который теперь грозил вернуться. — Я бы тоже хотел жить отдельно, — вздохнул Рон. — Мама в гроб загонит. Она даже к Биллу умудряется приставать. Надеюсь, когда я буду взрослым, то не буду постоянно слышать ее замечания о моей внешности. — Ты можешь уехать в другую страну, как Чарли, — заметил Гарри. — Кстати, хорошая идея. Мама вспоминает о нем, только когда он приезжает или когда нужно указать мне на то, что все мои старшие братья чего-то добились, а я — нет. — Она больше не будет ставить в пример нас, — Фред и Джордж закончили рыться в своих сумках и, набив карманы таинственными вещицами, расселись на кровати Рона. — Мы, скорей всего, не слишком хорошо сдали СОВ... — У вас есть уважительная причина, — сказал Гарри. Из-за Турнира и произошедшего на последнем испытании учебный год сократили, и экзамены были проведены намного раньше. Дамблдор, по словам Гермионы, сказал, что этот фактор будет учитываться при подсчёте результатов. — Мы бы не сдали их хорошо, даже если бы нам дали еще месяц, — равнодушно пожал плечами Джордж. — Мы почти не готовились. Вообще нам должны ставить „Выше ожидаемого“ просто потому, что мы вообще пришли на этот экзамен и даже немного что-то читали. — Да, я помню, как мы читали старые конспекты Вуда, — Фред хохотнул. — Вам лучше не знать, что он потребовал за свои конспекты. — Что? — тут же с любопытством встрял Рон. Впрочем, ответить ему не успели. Раздался стук, после которого дверь сразу же распахнулась. На пороге стояла Гермиона. Она переоделась в шорты и футболку и заплела свои волосы в пышный хвост. Такая Гермиона была совсем не похожа на ту, которая была в школе: она казалась совсем не строгой, хотя ее взгляд внимательно оглядел присутствующих. На мгновение Гарри подумал, что Гермиона скажет что-нибудь о его рваных джинсах, но девочка лишь вздохнула. — Миссис Уизли зовет всех ужинать, — сказала она. — Ужинать? — Гарри удивленно приподнял бровь. — Вы же только приехали. — Мама принесла ужин с собой, — язвительно заметил Рон. — Это будет сюрпризом. Близнецы засмеялись. Гарри заподозрил неладное, и правда открылась ему, когда он спустился в столовую. Весь стол, на котором долгое время появлялись лишь бутерброды да макароны с картошкой, был заставлен целой кучей тарелок. Миссис Уизли как раз увеличивала в размерах блюдо с пирогом и снимала с него различные чары. — Ох, Гарри, — воскликнула она, завидев мальчика. — Как ты похудел! — Ма-а-ам, — потянул Рон, занимая место рядом с Гермионой. Через секунду его щеки вдруг вспыхнули румянцем, и он чуть отодвинулся. Скорей всего мальчик коснулся рукой ее ноги под столом, — Гарри... он... он же только пару недель назад уехал из Хогвартса. — Люди худеют от переживаний, — миссис Уизли, не обращая внимания на слова сына, оглядела Гарри с ног до головы. Ее глаза расширились при виде его рваных джинс. — Гарри, дорогой... — Это такая мода, миссис Уизли, — тут же сообразила Гермиона. — Маглы такое носят. Миссис Уизли лишь качала головой. Она бы высказалась по этому поводу, но в этот момент пришли близнецы, Сириус и Люпин, принесшие с собой веселый смех. За ними шла Джинни, которая молча села рядом с матерью. — Отличная идея, — заговорщицки шепнул Блэк близнецам. Миссис Уизли встрепенулась, а Люпин лишь покачал головой с усталой улыбкой. — Как вы устроились? — спросил он, садясь рядом с Сириусом. Гарри сел напротив, на свое привычное место. Все ждали только мистера Уизли, который в гостиной разговаривал с Дамблдором по каминной сети. — Очень хорошо, — улыбнулась миссис Уизли, — спасибо, что пригласили нас. Мы сто лет, наверное, не покидали нашей Норы. — Всегда рад, — Сириус отсалютовал ей пустым бокалом. — Ты же не против, если мы с ребятами тут приберемся? — как бы невзначай поинтересовалась миссис Уизли. — В конце концов, штаб Ордена... — Если хотите, — равнодушно, но со спрятанной хитрой усмешкой ответил Блэк. Он вдруг ойкнул, и Гарри был уверен, что Люпин пнул его под столом. Это было так забавно, что юноша не сдержал легкого смешка. Люпин тоже улыбнулся ему. В столовую пришел мистер Уизли. Он провел рукой по своим и без того взъерошенным волосам и устало опустился на стул. — Собрание завтра, — сказал глава большого семейства. Все подняли головы, и Гарри незаметно сжал пальцы на сидении стула. Завтра. Завтра он узнает хоть что-то о будущем. Снейп придет в себя. Гарри понятия не имел, почему он начал думать об этом, будто бесконечно цепляясь за единственную возможность найти дорогу к Волдеморту. Он поймал взгляд Сириуса и быстро опустил глаза. — Почему мы не можем присутствовать? — тут же произнесли близнецы. Миссис Уизли возмущено посмотрела на них, не прерывая, впрочем, накладывания еды в тарелку мужа. — Вы еще слишком маленькие. — Мы уже взрослые, — возмутился Фред. — Мы имеем право знать, что происходит вокруг нас. — Вот именно, — поддакнул Рон. Гермиона молчала, хотя по ее мечущемуся взгляду можно было понять, что она тоже не против присутствовать на собрании. — Вы не должны об этом беспокоиться. Взрослые все решат. — Но это касается Гарри, а Гарри — наш друг! — Если Гарри решит поделиться с вами информацией с собрания, — мягко произнес Люпин, — то он это сделает. Рон, близнецы и Гермиона удивленно посмотрели на юношу. Тот неловко улыбнулся. Фред и Джордж странно прищурились и переглянулись — Гарри это совсем не понравилось. — Что ж ты не сказал, — довольно громким шепотом произнес Рон, пытаясь достать Гарри ногой под столом и пнуть в голень. Гарри попробовал сделать то же самое, и у них завязалась потасовка. — Ешьте, мальчики, — вздохнула миссис Уизли, и ужин, наконец, начался. Гарри ел и прислушивался к тихой беседе Сириуса и Люпина. Ремус беспокоился о том, стоит ли ему оставаться в доме на полнолуние: его волновало наличие детей, которые могли пострадать. До полнолуния было еще больше недели, но никто не был уверен в том, как будет себя чувствовать Снейп. — Я бы не стал доверять ему нечто настолько важное, — Сириус посмотрел в сторону, и его черные глаза вспыхнули. — И плевать на то, насколько он хорош... — Аконитовое зелье невероятно трудное, — Люпин осторожно провёл пальцами по вилке, поглаживая серебро. — Я не знаю никого другого, кто бы мог сварить его. То, что С... Снейп делает это для Ордена, о многом говорит. — Да, о том, что он слушает приказы Дамблдора. — Или о том, что он решил забыть наше неприятное прошлое, за которое мне, к слову, очень стыдно. Сириус фыркнул. — Он ничего не забывает, — сказал Блэк и принялся жадно поглощать куриную ножку. Люпин смотрел на него несколько секунд, и Гарри не мог понять выражения его лица. Наконец, Ремус отвернулся и тоже принялся есть. За столом все еще шли споры о том, что, раз уж Уизли принимают участие в уборке дома, то они имеют право быть на собрании. Все разговоры сводились только к протестам, пока, наконец, миссис Уизли не нагнала на лицо такое суровое и грозное выражение, что ее дети невольно замолкли, и остаток ужина прошел в печальном молчании. Гарри быстро расправился со своей порцией: вопреки мнению миссис Уизли, он не голодал. Наоборот, иногда он запихивал в себя столько, что впору было поправиться. Скорей всего, только его ежедневные отжимания да приседания в комнате, которые позволяли хоть ненадолго отстраниться от душевных переживаний и сосредоточиться только на телесных, помогали держать форму. Гарри даже отметил, что его фигура стала чуть крепче, — впрочем, он бы предпочел высокий рост. — А что насчет Чемпионата? — вдруг спросил Рон. Все тут же посмотрели на него. Сириус радостно вскинулся, миссис Уизли и Люпин нахмурились, а на лице мистера Уизли появилось растерянное выражение. — Какой еще Чемпионат? — переспросила миссис Уизли таким голосом, что сразу стало ясно, что ей известно какой, но она не собирается допускать даже его существование. — Между Болгарией и Ирландией, — тихо пояснила Джинни. — Он будет в августе. Миссис Уизли внимательно посмотрела на своих детей. У всех на лицах был написан немой, заинтересованный вопрос. Только Гарри и Гермиона понимали сложившуюся ситуацию. — Никакой Чемпионат вы не увидите, — безапелляционно сказала она. — После того, что произошло, вы даже на улицу без присмотра не выйдете. — Они вполне заслужили веселье, — заметил Сириус, который словно только и хотел, что поспорить. В глазах младших Уизли, тут же обратившихся к нему, он был самым лучшим другом. — Это опасно, конечно, но я уверен, что Дамблдор позволит им пойти. В конце концов, они все могут использовать Оборотное зелье, которое — вот счастье — может достать наш дорогой гость. — Сириус, я не допущу, чтобы дети шли на какой-то Чемпионат, когда Сами-Знаете-Кто вернулся... Не представляю, как тебе вообще пришла в голову подобная идея! Блэк лишь пожал плечами и пригубил бокал с вином. Гарри даже не заметил, когда тот налил его: юношу всерьез начало беспокоить количество алкоголя, которое выпивал Сириус. Какое-то время за столом царило молчание, лишь звенели приборы, стукаясь о тарелки. Гарри почти не поднимал взгляда от еды, а когда наконец поднял, то заметил, что близнецы смотрят на него. Фред разглядывал его лицо, и гриффиндорец понял, что тот рассматривает его шрам. Эта кривая полоса на щеке не была похожа на черный шрам Малфоя, который юноша постоянно прятал под чарами, но она также имела большое значение. Значение для самого Гарри. Она была напоминанием, символом, и он не собирался стирать ее. Фред чуть улыбнулся, и его взгляд немного изменился. После ужина ребята отправились раскладывать свои вещи и биться за право первыми пойти в душ. Рон пришел в восторг и ужас, увидев ванную: черный мрамор с изумрудными вкраплениями, зловещие украшения в виде змей и костлявых рук... Это было довольно жутко, но порой Гарри нравилось. И он знал, по крайней мере, двух людей, которым бы это тоже понравилось: один из них сейчас спал наверху, а другой, вероятно, никогда не переступит порог этого дома. Признаться, эта ванная — небольшой мраморный бассейн, краны в виде змей, распахнувших клыкастые пасти, черный цвет — иногда появлялась в тех редких, жарких снах. Белое тело, блестящее от воды, могло свести с ума кого угодно — что же мог сделать Гарри? Иногда он не был сильным и стойким, иногда он был просто мальчиком. Позже Гарри сидел в одной из мрачных комнат, которые считались жилыми, но в которые он и Сириус почти никогда не заходили. Но эта комната была особенной, она отгоняла от себя Блэка не только недовольно звенящими артефактами и черной историей, но и родовым древом на стене. Выжженные лица приковывали взгляд, заставляли печаль подниматься где-то внутри. Гарри держал на коленях книгу, но слов не видел. Он не знал, почему сегодня выбрал именно это место для ежедневных бесполезных посиделок с книгой, ведь в доме были и другие места, более приятные и светлые. Он... — Так и знала, что ты будешь здесь, — раздался знакомый голос. Гарри медленно поднял лицо: у дверей стояла Джинни. Она не выглядела ни рассерженной, ни печальной, — ее лицо будто бы ничего не выражало. Только присмотревшись, можно было увидеть темный блеск ее глаз. При тусклом освещении, которым могли похвастаться коридоры и комнаты дома на площади Гриммо, ее волосы казались цвета темной меди. Джинни сделала шаг вперед и повернулась к древу на стене. Гарри вдруг ощутил иррациональное желание увести ее прочь, но он заставил себя остаться на месте и смотреть на девочку, пытаясь угадать ее действия. Точней, он уже знал, чувствовал, что ее влечет, и просто желал сохранить самообладание. Джинни подошла к древу и тяжко вздохнула; она протянула руку и коснулась пальцами изображения Драко Малфоя на древе. Он был последним на одном из побегов, маленькой незавершённой веточкой. Малфой почти не был похож на себя, но в то же время в его лице было что-то невероятно знакомое. Может, выражение недвижимых глаз или губы... Джинни провела по его лицу ногтями, и Гарри показалось, что на гобелене остались полосы, которые тут же заросли. — Должны ли мы поговорить об этом? — Джинни резко повернулась к Гарри. Ее щеки были розовыми — то ли от гнева, то ли смущения, — но взгляд пылал. Она была одета в узкие джинсы и рубашку, и от этого казалось еще более близкой, родной Джинни, и Гарри не был уверен в том, что ему хватит сил бороться с ней. Сейчас ему вообще не хотелось вспоминать о том самом моменте. — О чем именно? — мальчик отложил книгу в сторону. Это был пространный труд некоего Тибальда о маховиках времени и о различных экспериментах над ними. Там упоминалось, что создать маховик, способный переносить на целые года в прошлое, в теории возможно, но это, по легенде, удалось лишь одному человеку — неизвестному волшебнику, ведущему затворнический образ жизни где-то в лесах на юге. Такой маховик обладал бы огромной силой, и любое, даже самое крошечное вмешательство, могло повлечь за собой ужасные последствия. И главным его недостатком было то, что феномен возвращения в настоящий момент не был до конца изучен, поскольку изменение прошлого могло привести к тому, что момента с использованием маховика в первый раз просто бы не было. Гарри не разбирался в этом, и волшебство маховиков казалось ему одним из самых загадочных и непонятных. Но почему-то его это заинтересовало. Наверное, потому, что в шкафу с пыльными, едва ли не заплесневелыми книгами только эта выглядела так, будто ее только что поставили на место. — А ты не догадываешься? — Джинни завела руки за спину. Она не отрывала взгляда от его волшебной палочки. — Тебе плевать, что я об этом думаю? — Мне не плевать, — устало сказал Гарри. Он понимал, что девочка долго ждала, чтобы высказать ему все. Втайне гриффиндорец надеялся, что она никогда не наберется храбрости сказать все ему в лицо. — Это просто ничего не изменит. И говори потише. — Я это понимаю, — сказала Джинни сквозь зубы. — Я знаю, как ты упрям. Но я не понимаю, Гарри, я просто не могу вообразить, почему ты и... он... Как ты можешь быть его... другом?.. — она смотрела на него круглыми, возмущенными глазами, и в глубине этих глаз можно было увидеть обиду личную, никак не связанную с ложью. Ты не любишь меня? Ты любишь его? — Или кто вы там?.. — Мы не друзья и не влюбленные, Джинни, — твердо сказал Гарри. Девочка смотрела на него сверху вниз, но он все равно ощущал свое влияние на нее. Уизли вздрогнула и покраснела, услышав последнее слово. — Это не должно тебя волновать. — Не должно? — она прищурилась и сжала руки в кулаки. — Почему не должно? Ты мой друг, а Малфой — мой враг. И если он пытается подобраться к тебе, это меня волнует. — Джинни, — Гарри уперся локтями в подлокотники и сложил пальцы в замок, — ты видела его тогда и прекрасно знаешь, что он вовсе не пытается ко мне „подобраться“. — Тогда что ему надо? — девочка будто обессилела и цеплялась за любую возможность найти иной ответ. — Я ни за что не поверю, что он делает это... что он... Гарри! — она кинулась к нему и схватила за руку. — Ты должен понимать, что это неправильно, что это плохо, неестественно! — Что именно плохо? — переспросил Гарри, холодея. По лицу Джинни, по сжатым губам и морщинке около носа, он понимал, о чем говорит его подруга. Чистокровная подруга, в конце концов. Слова Амели, которую Гарри, вероятно, никогда больше не увидит, всплыли в его мыслях забытым шепотом. Он никогда не задумывался о том, что Джинни может думать об отношениях двух мальчиков. — Все, что связано с ним, — плохо. Люциус — слуга Сам-Знаешь-Кого. Он изуродовал тебе лицо, а ты с его сыном... — Вот именно, Джинни, — Гарри вырвал свою руку из захвата ее пальцев, — с его сыном. Не с Люциусом. — Яблоко от яблони, — прошипела Джинни, отходя от него на шаг. Вокруг ее губ появилась горькая складка, а в глазах заблестели слезы. — Что будет, если Рон и Гермиона узнают? — Расскажи им и посмотри, что будет. Джинни отступила на шаг и задрожала. — Околдовал тебя... — в ярости зашептала она. — Заставил тебя быть его, а не... нашим. Быть... таким, — невероятная боль и отвращение были выражены всего лишь одним словом. — Ему не сойдет это с рук. Девочка сверкнула ведьмовским огнем в глазах, сжала губы и, резко развернувшись, бросилась к дверям. Несколько минут Гарри просто сидел, глядя на гобелен, и думал. Он не боялся угроз Джинни, и то, что она до сих пор не рассказала его маленький, но чрезвычайно важный секрет, о многом говорило. Она хотела остаться с ним, поэтому от нее Рон и Гермиона ничего не узнают, но Гарри не желал позволять ей строить предположения вокруг Малфоя. Хотя его это больше не должно было касаться. Гриффиндорец не мог продолжать сидеть здесь. Ему начало казаться, что нарисованный Малфой следит за ним. Гарри поднялся, схватив книгу, и направился к дверям. Он не хотел сталкиваться с Джинни и надеялся, что она уже ушла наверх, — довольно странным переживанием было то, что происходило между ними. Гарри вовсе не хотел терять друзей из-за Малфоя, особенно теперь — когда никакого Малфоя быть не могло. Гарри вздохнул и выглянул в коридор. Тот был пуст, и только из столовой доносились приглушенные голоса. Скорей всего, это Сириус опять спорил с миссис Уизли из-за какого-нибудь пустяка, а мистер Уизли и Ремус принимали поочередно обе стороны. Однако, стоило Гарри сделать несколько шагов по направлению к лестнице, как его окликнули. Он огляделся, никого не найдя, и лишь потом поднял взгляд: с верхней площадки, перевесившись через перила, на него смотрели близнецы. На их лицах застыли улыбки, показавшиеся Гарри довольно жуткими: он видел их, когда вместе с близнецами ходил в Выручай-Комнату за волшебным котлом. Фред поманил его пальцем. — Иди к нам, Гарри, — сказал он. Гриффиндорец застыл, ощущая странное, хаотичное опасение внутри себя. Он хотел было сделать шаг назад, но Джордж его опередил: — Ты же не хочешь, чтоб мы тебя ловили? — ухмыльнулся он. Гарри прищурился и медленно начал подниматься. Близнецы следили за ним. Когда, наконец, он ступил на их площадку, услышав шум воды — Рон был в душе, — Фред, обхватив его одной рукой за талию, настойчиво потащил юношу за собой. Гарри почти не упирался: он догадывался, что было причиной внезапного желания поболтать. Его затащили в спальню, которую занимали близнецы и Рон, и усадили на кровать. Гарри попытался отодвинуться, но Фред и Джордж сжали его с двух сторон, не давая даже крошечной возможности к побегу. — Мы хотели поговорить с тобой о Джинни, — сразу перешел к делу Фред. — И еще кое о ком. Гарри недовольно посмотрел на близнецов. — Ну, — буркнул юноша, ссутулившись. Он чувствовал себя в ловушке, прижатый с обеих сторон крепкими телами. Отчего-то это его напрягало, и Гарри пришлось взять себя в руки. — Я не сбегу. — Мы вовсе не думали, что ты сбежишь, — рассмеялся Фред. — Мы все равно бы тебя поймали. — Мы просто хотим поговорить с тобой, — Джордж повернул голову, рассматривая его лицо. — Джинни знает? О Малфое? — С чего вы это взяли? — Ну, — Фред закусил губу, — мы подумали, что может случиться что-нибудь нехорошее, когда еще в день третьего испытания вечером узнали, что Джинни собирается идти к тебе. Мы ведь тогда уже... ну ты понял. И вернулась она поздно, с таким лицом, будто увидела нечто ужасное. И сейчас она чуть не сшибла нас на лестнице, когда убегала от тебя вся в слезах. Нетрудно сделать предположение, — он сделал паузу, внимательно рассматривая лицо юноши. — Так она знает? Гарри сглотнул. — Знает, — согласился он. — Но Джинни узнала это по вашей вине. — Нашей? — изумились близнецы. — При чем тут мы? — Это вы отдали Малфою мое письмо и завещание, — Гарри окинул братьев обвиняющим взглядом. — Зачем вы это сделали? Юноши переглянулись. Казалось, им больно говорить об этом, и меж их темных бровей появились почти одинаковые, озабоченные морщинки. — Это было спонтанным решением. Мы просто обнаружили, что твой полог заколдован, и это показалось нам очень подозрительным, особенно после случившегося. Конечно, рыться в чужих вещах не хорошо, но мы решили, что нужно сделать что-то как можно скорей. — У тебя был такой вид, будто ты хочешь умереть прямо в больничном крыле. Все боялись за тебя. А под пологом мы нашли все эти письма, — Джордж передернулся. — Малфой был первым, кто пришел нам на ум, пусть мы и сомневались. Не думаем, что ему было известно о нашей осведомленности. Но, как видишь, мы не ошиблись. — На следующий день ты улыбался. Гарри и сейчас не сдержал печальной улыбки. Его позабавило то, как сливались голоса Фреда и Джорджа, как они смотрели на него с одинаково виноватым и ждущим чего-то выражением лица. Близнецы беспокоились за него, но их взгляды чем-то напоминали взгляд Альбуса Дамблдора порой — они будто его изучали. — Но потом вы мне сказали, что я должен забыть о нем. — Это вовсе не связано с тем, что мы показали ему твое письмо. Уверен, Джинни уже сказала тебе об этом, раз уж этот секрет раскрылся. — О да, я наслушался, — хмыкнул Гарри. — Вы тоже считаете, что он меня приворожил? — Нет, мы так не считаем, — ответил Фред. — Как ни прискорбно. Мы встретили тебя в подземельях достаточно давно, чтобы заметить, как это все... развилось. Оно, видимо, развилось достаточно сильно? — Достаточно, — тихо ответил Гарри. Ему было неприятно об этом говорить, но мальчик понимал беспокойство близнецов. Наверное, им было трудно поверить, что все это проходило без участия какой-нибудь опасной магии. Он видел, как они переглянулись и чуть нахмурились. — Думаю, это не лучшая идея — втянуть Джинни в это. Мы бы не хотели, чтобы она пострадала, пытаясь распутать эту ситуацию. — Ей нечего будет распутывать. Я уже сказал Джинни и скажу вам, что Малфой — больше не проблема. Все закончилось. — Ты так думаешь. А что думает он? — Когда он увидел нас и понял, что мы все знаем, у него было такое лицо... — Джордж попытался спародировать выражение лица Драко, округлив глаза. — У нас совсем не возникало ощущения, что это хороший знак. Если вы поссорились, не попытается ли он отомстить? Особенно... его отец и все такое... — Мы не ссорились, — Гарри уперся локтями в колени и закрыл лицо ладонями. — Просто все закончилось. Я предложил ему перейти на нашу сторону, жить в этом доме, но он отказался. Значит — все. Близнецы печально смотрели на него. Они видели, что мальчик не желает говорить об этом, и им было неприятно его заставлять, но они ничего не могли поделать. Близнецы волновались. Гарри подозревал, что его ждет еще один изнуряющий разговор, целью которого будет выпытать подробности происходящего. Разве что тема Драко там не поднимется. — Довольно значимое предложение. — Это было отчаянно, — Гарри невесело усмехнулся. — Он не будет пытаться отомстить или еще что-то. Наоборот, я думаю, как удержать Джинни от попыток отомстить ему. — Мы поговорим с ней. — Это все, что вы хотели спросить у меня? — Гарри попытался подняться, но Фред не дал ему, преградив путь рукой. — С тобой все будет хорошо? — спросил он. Гарри кивнул. — Малфой и правда, не лучший выбор. С такими-то родственниками, — он медленно провел рукой по щеке Гарри, задевая шрам. Юноша вздрогнул и попытался отстраниться, но тут же уперся спиной в грудь Джорджу. — Ты бы вряд ли хотел заиметь тестя вроде Люциуса. — А кто тогда лучший выбор? Близнецы рассмеялись. Они хотели разрядить обстановку, и это было их извинением. — Конечно же, мы, — зашептал Фред. Гарри заерзал, когда его стиснули с двух сторон. — Смотри, нас двое красавцев по цене одного. — И наш отец совершенно безобиден. И мама тебя любит. И у нас нет такого вида, будто мы объелись поганками. — Да-да, — Гарри отбивался от их рук, невольно улыбаясь. — Я уже понял, какие вы идеальные. Но, спасибо, я как-нибудь обойдусь. — Нас отвергают, — близнецы притворно вздохнули и расцепили руки. Это было как раз вовремя, потому что шум воды стих и быть застуканными Роном не хотелось. Гарри поднялся. — Но мы переживем. В конце концов, Седрик Диггори тоже неплохой вариант. Гарри опустил глаза и сжал зубы. Фред и Джордж умудрились коснуться всех тем, которые были мозолями на его сердце. Близнецы тут же замолкли, увидев выражение его лица, — они выглядели такими несчастными, что Гарри поспешил отвернуться. — Пойду к себе, — торопливо шепнул он. Близнецы кивнули, и Гарри едва ли не пулей выскочил прочь, успевая проскочить на лестницу как раз в тот момент, когда Рон выходил из ванной, вытирая волосы огромным красным полотенцем. Гарри не хотел думать о том, что сказали близнецы. Драко стал для него запретной темой, касаться которой он позволял себе только в крайних случаях — когда сознание, подвластное снам, предавало его, — а Седрик... Скорей всего, Седрик решил прервать их тяжелое общение, потому что его непонимающий, обиженный, полный боли и праведного гнева взгляд был последним воспоминанием Гарри о нем. В палату к нему пускали только короткий список студентов, и Диггори в него не входил. Впрочем, он и не рвался. Гарри понимал его и испытывал тоску, смешанную с облегчением: он все-таки любил Седрика, пусть и не в романтическом плане; юноша хотел видеть его своим другом, теплым плечом, на которое можно опереться. Гарри было больно обижать его, он хотел бы все объяснить, но в то же время он так устал объяснять... Гарри закрыл глаза, привалившись к стене. Им овладело одиночество: всем вокруг него нужны были какие-то объяснения, заверения, что он в порядке, просьбы... Гарри повернул голову и посмотрел на дверь в конце коридора. Именно там расположился Снейп, который, окинув бы его нечитаемым и странно глубоким взглядом, позволил бы побыть рядом, ничего не требуя и только тихо ругаясь себе под нос. Но Снейп спал, и Гарри мог пойти лишь к Люпину — самому спокойному и рассудительному человеку в этом доме. Правда, после его возвращения из США, когда на него обрушился внушительный список новостей, он немного подрастерял свое хладнокровие. Но сцена за ужином, его мягкий голос дали Гарри надежду, что Лили не успела свести с ума и его. По крайней мере, взгляд Ремуса не становился отчаянным, когда он слышал ее имя. И Гарри отправился к нему.