Молчание

      Джон стремительно взлетает по лестнице, будто ему не больно и не страшно. Только на последних ступенях он уговаривает себя вспомнить о существовании такой вещи, как гордость и подобающая его возрасту сдержанность. Боже, да он же старик почти: седые волосы, морщины вокруг глаз и на лбу. Да и усы его и впрямь не молодят. Они были эдакой попыткой усмирить его мальчишеский энтузиазм и желание куда-то бежать, ловить момент опасности, смеяться в голос, закидывая голову. Глядя по утрам в зеркало, он напоминал себе, что он теперь серьёзный и скучный мужчина средних, и даже скоро преклонных, лет. Видишь, у тебя усы? Поскромнее, что ли?       Он растягивает узел слишком крепко завязанного шарфа, расстёгивает пуговицы пальто... Это не его стиль одежды. Раньше он был похож на солдата, а теперь он – блёклая тень минувших дней двухлетней давности. Мэри нравится, как он презентабельно, по её словам, выглядит, но он сам предпочитает думать, что это всё-таки не попытка в очередной раз тыкать себя самого носом в то, что он имел раньше, но чему позволил уйти так просто.       Замирает перед дверью. Там, в комнате, слышится мелодия, которую кто-то наигрывает на скрипке. Печальная, но какая-то боевая. «Вам не сломить мой дух!» Боже, какое позёрство. Как Шерлок догадался, что он придёт? Очередная цепочка выводов и суждений, которые Джону не отследить и не понять. Это обидно. Никогда раньше ему не было обидно за то, что Шерлок может что-то такое, чего не может он сам. Это его всегда повергало в восторженный трепет, а сейчас... Сейчас он вырос.       Мелодия сменяется на что-то лирическое, спокойное, и именно этот момент Джон находит наиболее удачным для себя, чтобы войти в квартиру, где раньше жил.       Тёмный силуэт на фоне бледного прямоугольника окна, обрамлённого шторами. Позёрство. Драматично вскинутый подбородок и локоть правой руки, держащей смычок. Позёрство. Напряжённые плечи и едва различимая дрожь в левом колене, не видимая никому, кроме специально вглядывающегося Джона, ищущего именно эти конкретные признаки. Не позёрство, совсем не оно. Нерешительность, обида, смятение. Вот оно что.       Между ними молчание, подстёгиваемое мелодией скрипки. Стоят, не зная, что сказать.       Раньше Джон винил себя в словах. Ему казалось, что если бы он не сказал тогда тех обвиняющих слов «Ты машина!» и ужасно провокационных «Людей берегут друзья»... Ведь ему казалось: именно поэтому Шерлок спрыгнул с крыши. Именно Джон был виноват, подтолкнув этого невероятного человека к пропасти, ведь никогда не знаешь, что тому может прийти в голову. Ты можешь сказать что-то незначительное, а его глаза уже зажигаются восторгом оттого, что в голову пришла безумная идея.       Безумная идея — убить себя, чтобы спасти друзей. Джон не знал, что на кону стоит его жизнь и жизни ещё двоих, но легче-то от этого не становится. Он до сих пор винит себя за то, что сказал.       И за то, что не сказал. Может, именно несказанные слова могли остановить Шерлока или сделать всё по-другому. Джон не сказал ему многих вещей, и в отместку Шерлок не сказал ему, что жив, верно? У Джона было два года на самокопания. В тишине, без присутствия психотерапевта или Мэри. Психотерапевты? Какая глупость. Они нужны только страдающим желанием суицида дамочкам с расшатанными нервами от просмотров слишком большого количества мыльных опер. А он серьёзный мужчина, без всяких гаденьких мыслишек типа: «Вот я умру, и тогда вы поплачете! Пожалеете!»       Правда, он поступил не лучше. Год на зализывание ран, в полнейшем одиночестве, а потом он стал подниматься, как бегемот из грязи, из депрессии, в которую сам себя загнал, счищая страх одиночества и жажды адреналина, как что-то мерзкое и ненужное. Поступил довольно таки эгоистично, заставив Мэри пережить это всё вместе с ним. Наверное, она действительно его любит, раз решила делить с ним всё то дерьмище, в которое он себя загнал.       Шерлок продолжает стоять к нему спиной, чередуя грозные мотивы с лирическими. Где он взял этот мотив, раньше его не было. Сам сочинил или разучивал, поочерёдно гонясь за преступниками и за стилистами? Ведь не может же он, несмотря ни на что, выглядеть не эффектно? Переодеться официантом, чтобы застать его врасплох, какая выходка! Драматизм в лучших традициях семейства Холмсов. Он не смеет на него обижаться. За Мэри. За то, что у Джона теперь есть своя собственная жизнь, не смеет! Сам-то вполне себе обходился без него всё это время. Чем он хуже? Ему было два пути: смерть от отчаяния или жизнь в глухой тоске. Человек устроен так, что ему хочется жить... даже без смысла жизни, спрыгнувшего с крыши, хочется.       Шерлок стоит у окна, всматриваясь в улицу и в почти неразличимое отражение своего лица на стекле. Он постарел. Эти отвратительные морщины вокруг его глаз. Лицо, кажется, вытянулось ещё сильнее. Глаза выцвели. Руки, накидывающие пальто, по которому он скучал до боли, оставались теми же. Плечи привычно расправляются, будто распахивая за спиной крылья. Мозг остаётся прежним, подстёгивая тело искать, бежать, действовать. Желание раскрытия тайн не пропало, желание раздражать людей своими знаниями не пропало. Желание видеть восторженный взгляд старого друга не пропало тоже.       Джон выглядит постаревшим и усталым. Год назад был алкогольно зависим, к удивлению Шерлока. Он не знал об этом, пока мотался по всему свету. Он не знал ничего о том, что происходит в жизни Джона... что могло происходить в жизни страдающего человека, который потерял своего лучшего друга? Шерлок видел это, видел его скорбь, но утешал себя, что как только он вернётся, они снова встретятся, и Джон безумно обрадуется и примет его с распростёртыми объятиями. Позлится, конечно, немного. Но достаточно будет Шерлоку рассказать ему, что всё это было сделано ради его безопасности, и что он на самом деле провернул крышесносный трюк, чтобы выжить, и Джон явно будет этим впечатлен. Он восхитится его умом и проворностью, и снова всё вернётся на круги своя... Он не ожидал оказаться сбитым с ног на полу ресторана, он не ожидал у Джона усов и девушки, которой тот явно планировал сделать предложение, и Шерлок, кажется, появился не в самый нужный момент... Он не ожидал у Джона появления новой жизни. Это было предательство со стороны Джона чистой воды. В первые мгновения Шерлока всего трясло: как Джон мог вот так просто забыть про него и снова двигаться дальше? Майкрофт сказал ему перед этим, что у Джона теперь новая жизнь... Шерлок не понял.       Ему казалось, что если Джон вся его жизнь, то и он сам был для Джона всем. Оказалось, он ошибался. Почти всё время, когда он так обидно ошибается, это касается чувств.       Джон стоит у него за спиной и молча сверлит его спину взглядом. Он всё ещё зол на него. Они оба злятся. В чём вина Шерлока, что он избавил Джона от двух тягостных лет, полных тревог и опасений? Что плохого в том, что он не заставлял его переживать за себя? Ему казалось, он поступает правильно, так бы, как сам Джон поступил: попытаться оградить и защитить, ведь именно этому ты всегда учил, нет, Джон?       Джон нелогичный, тонкокожий дурак, и он обижен на него за то, что не смог понять. Ведь ему казалось, что Джон единственный, кто может понять его без слов.       Шерлок не верующий, но трясясь в холодной избушке в деревне на краю мира или в забытом цивилизацией отеле, он просил только об одном: «Помни, я приеду, и всё будет по-прежнему. Я приеду, и ты простишь меня. Мы сможем поговорить, и ты скажешь всё, что захочешь. Я выслушаю. В кои-то веки сделаю усилие. Ради тебя, разве не здорово? Помни».       Никто ничего не говорит. Он продолжает играть. Он не ожидал от себя импровизации. Он, конечно, знал, что способен на многое, но сейчас он не руководствовался разумом. Только эмоциональное состояние руководило им, когда он вёл то сердито, то плавно по струнам и мог поклясться, что ему такого больше не повторить. Пусть Джон будет его единственным слушателем. Он скажет так, ведь между ними теперь всегда будет молчание. Привычно-непривычное. Им не впервой недоговаривать, замыкаться от чужих и собственных мыслей. Пусть другой догадается. Ещё одна игра.       Джон вздыхает, наклоняя голову. Шерлок видит это в отражении. Предпочитает не видеть удручающей нерешительности в силуэте Джона и закрывает глаза.       Когда он заканчивает, резко обернувшись, то понимает, что Джон снова ушёл, оставив на тумбочке возле двери запонку, которую Шерлок обронил в ресторане. Запонка и только. Вот и всё, что мог в данный момент отдать ему Джон. Опустив смычок, Шерлок подходит к ней и слабо хмыкает, когда видит, что рядом с запонкой лежит небольшой огрызок из блокнота, с которым обычно Джон ходил за ним по расследованиям, а на нем написано только «Идиот». Констатация факта, относимая к ним обоим. Джон хранил тот блокнот и не выбросил сгоряча запонку. Но это не мешало Шерлоку продолжать сердится.       Мэри сидит в гостиной, листая журнал. Смотрит на часы. Без десяти девять. Джон обещался быть в девять. Если он опоздает, она не будет вызванивать его, как волнующаяся кумушка-жена. Не будет злиться или кричать... она всё отлично понимает.       Она видит, как Джон смотрит на Шерлока, как Шерлок смотрит на Джона. Она видела все их расследования. Читала блог и того, и другого. Ей нравился Шерлок, его нестандартное мышление, его прямота, экстравагантность. Кое в чём они были схожи, хотя Мэри не мнила себя уникальной женщиной, но Джон иногда смотрел на неё с восторженным изумлением, когда она вытворяла что-то невероятное или говорила людям в лицо прямо всё то, что думала о них. Он явно сравнивал их и находил схожие черты. Это ей льстило, хотя ещё немножечко задевало и подстёгивало. Впрочем, самой большой схожестью Мэри Морстен и Шерлока Холмса было то, что они любили Джона Ватсона. Действительно, по-настоящему любили и были готовы защитить его от любой опасности, хотя тот и пыжится вечно, что никто ему не нужен, чтобы заботиться о нём.       Она не могла понять их душевных метаний. Шерлок жив, а Джон снова может ощутить близкое присутствие опасности, сбросить с себя тоску, сбрить, наконец, эту дурацкие щекотные усы... ох эти мужчины, им вечно нужно забиться по уголкам и пострадать о своём уязвлённом достоинстве.       Мэри любит Джона, и Шерлок любит Джона. Так в чём же проблема?       В замке поворачивается ключ. Даже раньше, чем предполагалось. Мэри хмыкнула. Ни о чём они не договорились. И не помирились, хотя оба этого ужасно хотят. Что этим двоим нужно, так это посредник.       Мэри встаёт и идёт к Джону навстречу. Жалкое зрелище. Но она ничего не говорит. В этот вечер лучшее лекарство — молчание. Обнимая его, она почему-то слышит слабый отзвук гудения скрипичных струн.