Hello, Morning

Широкими мазками с толстой жёсткой кисти краска ложилась на холст, подчиняясь уверенной руке. Белое полотно, туго натянутое на планшет покрывалось толстым слоем масляного кислотно-синего неба, рождённого воображением невысокого мужчины, который, недовольно прищурившись, наклонил голову и в задумчивости смотрел на начатую картину. Замешательство длилось не больше пяти секунд – ровно столько, сколько понадобилось новоявленному художнику, чтобы сбросить пепел с сигареты, зажатой в уголке рта. Он вновь поднял руку с кистью и продолжил терзать холст краской, которую добавлял прямо с тюбика, не смешивая. Чистый синий, такой, каким небо никогда не бывает в обывательском взгляде обычного человека. Но его красивые светло-голубые глаза запомнили небо именно таким. Костлявые бледные пальцы упрямо наносили на белизну полотна мягкую, приятно пахнущую массу, а в это время из коридора послышался звук открывающейся двери и топот тяжёлых шагов, но мужчина не обернулся: он знал, что это вернулся его дорогой друг. За два года их общения он запомнил этот шум его грузной неровной походки, а за месяц совместного проживания – то, как он открывает и закрывает дверь – всегда на два оборота из четырёх возможных. Вот и ещё один привычный звук – гитара ударилась об косяк и невнятный мужской голос выругался. Маколей улыбнулся – как же хорошо он успел изучить Пита – и обмакнул кисть в масле. - Хай, Мак, - поприветствовал художника Доэрти, входя в комнату и сонно потягиваясь. - Хай, Пит, - отозвался парень, вновь наклоняя голову и даже отойдя на шаг от своего будущего произведения, чтобы получше осмотреть его. Пит решил тоже взглянуть. Яркие краски впились в его сонные глаза, а неровные, грубые мазки казались рваными ранами. Маколей тем временем смешивал жёлтый с оранжевым на своей цветастой палитре и, даже не перемешав до конца, снова подлетел к холсту и продолжил картину широкими тёплыми штрихами, резко контрастирующими с холодной синевой. Сочетание было дисгармоничным и оставляло впечатление детских каракулей. - Мне нравится, - вынес свой вердикт Питер, а Маколей в ответ растянулся в широкой улыбке, мгновенно осветившей его лицо и сделавшей его похожим на того светловолосого мальчика, которым умилялся когда-то весь Голливуд. Он ценил эту скупую похвалу из уст друга, ведь Пит был его первым критиком, единственный, кто имел право видеть его картину до её завершения; он доверял этому высокому, вечно пьяному парню с неизменной шляпой на голове и сигаретой во рту. Причина этого доверия была в том, что именно Пит и вдохновил его бросить большой кинематограф ради искусства. Маколей был сыт шоу-бизнесом по горло, он представлялся ему огромным страшным механизмом, пожирающим человеческое достоинство, машиной-убийцей, отравившей его детство. Теперь он будет делать только то, что нравится ему самому, даже если весь мир будет говорить ему, что это ужасно. Как Пит. Доэрти похлопал друга по плечу и направился к софе, стоящей в углу огромной комнаты Калкина, старательно обходя десятки листков с разноцветными кляксами. Он завалился на софу и уставился в потолок, пытаясь привести мысли в порядок. А Мак тем временем вернулся к рисованию. «Для начала, - думал Пит, - надо вспомнить, где же я был, и что я делал». Белый потолок плавал перед его глазами, и это совсем не помогало ему с воспоминаниями. Однако, это говорило о том, что он снова пьян. А если он снова пьян, значит, он был в баре. Следовательно, наверняка не обошлось без происшествий. Пит недовольно поморщился: завтра опять все газеты напишут о том, что он устроил беспредел, ввязался в драку, употреблял наркотики. Хотя он уже месяц их не употребляет, но жёлтая пресса всё равно напишет, что Пита Доэрти застали за кокаином. Что за дурацкий, грязный, голодный до сенсации мир! Музыкант пнул со злости валявшуюся на полу банку из-под пива, и та громко загремела, покатившись на другой конец комнаты. Это резкое бряцанье вызвало такую нестерпимую головную боль, что Питер застонал и набросил на ухо подушку, потеряв при этом шляпу. Мак оторвал глаза от мольберта и сочувственно посмотрел на товарища. - Давай-ка я принесу тебе алкозельцер, - предложил он и, не дожидаясь ответа, скрылся на кухню за стаканом. А в голове Пита творился полный хаос. И с чего это ему понадобилось так нажираться вчера? Хорошо хоть, что сейчас он живёт не один, а с Маком – его поддержка всегда пригождалась ему в такие минуты, а он же, в свою очередь, всегда готов был помочь другу в случае, если тот тоже выпьет лишнего. Или подаст ингалятор, если у парня случится приступ астмы – увлечение сигаретами уже давало о себе знать. Главное – никаких наркотиков, таков был уговор. Вот худощавый силуэт Маколея показался в дверном проёме. Просторное, заляпанное краской, тряпьё, которое он носил дома, не могло скрыть болезненную худобу бывшего актёра. Он протянул ему стакан с пузырящейся жидкостью, Пит залпом опрокинул его и благодарно вернул. Мак поставил стакан на стоящий рядом стул и уселся на край софы рядом с другом. - Тебе надо проспаться, прежде всего, - сказал он ему. Пит попытался сфокусировать плывущий взгляд на лице Калкина. Вид его приятеля, заботящегося о нём, оставлял желать лучшего: двухдневная светлая щетина покрывала его бледные впалые щёки, круги под глазами скоро уже станут размером с блюдца, а их синева вновь вызывала ассоциации с незаконченной картиной молодого живописца. Пухлые губы едва заметно дрожали, взгляд был изнеможденным и отсутствующим. - Ты сам-то когда в последний раз спал?, - с усмешкой спросил Доэрти. - Два дня назад, кажется. Работал над эскизами, - ответил блондин, - Но сейчас, я думаю, мне тоже не мешало бы отдохнуть. Друзья развалились вдвоём на большой софе и закрыли глаза. Однако, если Калкин мгновенно вырубился, то Пит чувствовал, что сон как рукой сняло. Он старался абстрагироваться от кучи мыслей в голове, даже пробовал считать овец, но без толку. Он повернул голову и увидел сопящего Мака. Прядь светлых волос упало ему на глаза, оставляя взору наблюдателя лишь длинные ресницы; тонкий острый изящный нос уткнулся в подушку, а розовые губы слегка приоткрылись. Дыхание его было ровным и размеренным. Спящий Маколей был похож на хорошенького уставшего подростка, Пит усмехнулся этому сравнению и поднялся на ноги, слегка пошатываясь, к горлу тот час подступила тошнота – ох уж это похмелье. Но, кажется, всё, что могло из него выйти, уже вышло. Пит оглядел комнату художника. Здесь было минимальное количество мебели, только упомянутая софа, пара стульев, стол, заваленный красками, гардероб и мольберт. Зато повсюду валялся всякий хлам: кисточки, коробки из-под красок, ворох бумаги различного формата, сигаретные окурки, пепельницы, винные бутылки, пробки от них. В воздухе плавал сигаретный дым, который никогда отсюда не уходил. Калкин, в отличии от Доэрти был затворником, старался максимально отгородиться от внешнего мира в своей мастерской, сидя в ней целыми днями, поэтому всё здесь, каждый предмет, носил отпечаток Маколея, его, порой эксцентричные, манеры и переменчивый характер. Мак, спасаясь от саморазрушения, решил посвятить жизнь искусству; что ж, их цели схожи, поэтому здесь, в Париже, они решили объединить свои усилия в борьбе с наркозависимостью без реабилитационных клиник, с помощью только лишь безудержного творчества и крепкой дружбы. И пока дела идут неплохо, надо сказать. Всё-таки, взаимовыручка – полезная вещь. Пит отправился на кухню, в поисках кофе и еды. Он обратил внимание, что в раковине не было грязной посуды; если исключить абсурдную версию о том, что неряшливый и забывчивый Маколей вымыл её, это может значить только то, что он не ел со вчерашнего дня. Голова болела нещадно. Открыв холодильник, Доэрти не обнаружил там особого разнообразия, в основном там рядами стояли бутылки с алкоголем самых разных видов и степеней крепости. Но в дверце он обнаружил несколько яиц и немного бекона. Вытащив найденное, музыкант решил пожарить яичницу. Он машинально включил кофеварку и принялся за готовку. Солнечные лучи пробивались сквозь занавески и погладили хмурое лицо музыканта, колдующего над плитой. Питер сощурился и закурил. Что ж, пора начинать новый день. Он сел за стол и принялся с аппетитом уплетать яичницу, которая получилась на редкость недурной, а может быть просто голод давал о себе знать. «Надо бы и Маку оставить,» - подумал Пит, выуживая кусочек бекона из тарелки. Он накрыл крышкой сковороду с половиной яичницы и принялся за кофе. Ох и крепкий же это был кофе! Музыкант поморщился от горечи, но он знал, что именно такая концентрация способна привести его в чувство. Отпивая последний глоток, он уже чувствовал себя значительно лучше, ощущая, что способен прожить ещё один день. Он решительно встал, раздвинул шторы и раскрыл окно. Парижская суета тут же набросилась на него сотнями звуков, оттенков и запахов. Квартира находилась на втором этаже. Рядом, под самыми окнами, росли эвкалипты, они раскачивали свои длинные узкие листья под дуновениями лёгкого прохладного ветерка. Доэрти жадно вдыхал их освежающий аромат всеми лёгкими. Это было умиротворённое августовское утро, наполненное сонной негой, такое лёгкое, радостное, но с терпкой ноткой печали по уходящему лету. Рука сама потянулась к карману брюк, где всегда были блокнот и ручка. Он ещё не знал, что хочет написать, но какие-то бессвязные слова уже крутились в его голове. Устроившись на уютном широком подоконнике кухни, он начал писать. Мимо окна с шумом проехала машина, распугав стаю белых голубей, собравшихся на дороге. Под окнами резвились какие-то дети, их крики серебристым звоном разбивались о тишину просторной светлой кухни. Сновали немногочисленные прохожие, о чём-то болтая. Пит снова сощурился от солнца и улыбнулся – он любил окраины Парижа, где ещё сохранилось это особое очарование Франции, где было относительно немного эмигрантов и туристов, здесь вообще людей было мало, особенно в столь ранний час, а ещё, немаловажным было то, что до ближайшего клуба ехать не менее двух часов. Какая отличная идея была перебраться сюда из промозглого дождливого Лондона с его бесконечными тусовками и ночными огнями. Исключения, правда, составляют немногочисленные пабы, вроде того, где он был вчера. Давненько он так не надирался, всё же… Блаженно потягиваясь, он вытащил ещё одну сигарету. Внезапно, в дверях показалась невысокая фигура Маколея. Его волосы были взъерошены и вообще – выглядел он так себе. Он покачиваясь стоял, опёршись спиной о дверной косяк и его глаза слипались. - Зачем ты проснулся?, - отозвался с подоконника Пит. - Были времена, когда я постоянно себя об этом спрашивал, - ухмыльнулся Мак, но тут же пояснил, - Плохо сплю в последнее время. Надо бы попить снотворного… - Ну, снотворное – это, пожалуй, не наркотик, - протянул Доэрти и бросил другу баночку таблеток. Тот обрадованно поймал её и тут же налил себе стакан воды и проглотил таблетку. - Яичницу хочешь?, - тут же предложил Пит, всё ещё сидя на подоконнике. - А есть?, - Калкин подскочил к плите и, обнаружив яичницу, начал сковыривать её прямо со сковородки. Питер, глядя на это усмехнулся, чувствуя удовлетворение оттого, что отблагодарил Мака за вовремя поднесённый алкозельцер. А затем снова вернулся к своим записям. - Здорово же ты набрался вчера, приятель, - Маколею хотелось поговорить, хотя он и понимал, что сейчас не самый подходящий момент, - Где ты вчера был, расскажи. Он подошёл к Питу, вытащил сигарету из его рта и затянулся. Доэрти недовольно оторвался от блокнота и повернул лицо в сторону бывшего актёра. - Думаешь, я помню? Зашёл в паб, поиграл немного, потом выпил. Судя по тому, что у меня ничего не болит, я ни с кем не подрался, но если там был хотя бы один сраный журналист, то в газетах обязательно напишут, что я разнёс к чертям весь этот грёбанный паб. - Поэтому я не выхожу на улицу. Я хочу сосредоточиться на моей живописи. Иначе, мне крышка. Я уже закончил ту серию, над которой работал последние три недели, помнишь? Сейчас я рисую уже другое… Надо будет отнести мои работы ребятам, может быть они тоже уже что-то нарисовали и тогда мы, наконец, сделаем выставку…Знаешь, я так увлечён этим, как в детстве, во время съёмок самого первого фильма. Я до сих пор помню, с каким восторгом учил первый сценарий, это сравнимо только в первой завершённой большой картиной маслом… Маколей прикрыл глаза, выпуская клубы белого дыма. Его поглотили те немногие светлые воспоминания его детства, когда деньги не стали единственной причиной для съёмок в кино, и всё было так ново и необычно. Тогда он был ребёнком в полном смысле этого слова, и ничто не омрачало его искренней радости от всего окружающего мира. Он ещё не знал, что его ждёт – разрушенная карьера, неудачный брак, сломанная семья, смерть любимой сестры, разбитое сердце, попытка самоубийства и, наконец, полное отчаяние, наедине с наркотиками и алкоголем. Но несмотря ни на что, он всё ещё жив и его внутренний ребёнок тоже жив, хоть и изрядно покалечен. Живопись стала его единственным выходом из этого мрака; он рисовал самозабвенно, несмотря на то, что не умел, несмотря на усталость и мучительные ломки. Он хватался за эту последнюю ниточку, которая могла спасти его от полного уничтожения. Но не только рисование было этой ниточкой, а ещё и Пит. - Не хочешь посмотреть? Пит покачал головой. Мак вытянул шею, заглядывая за плечо музыканта. - Тогда покажи, что ты пишешь. Доэрти поспешно закрыл блокнот. - Это не готово ещё… Мак умоляюще посмотрел на него. - Ну пожалуйста, ты же знаешь, как я обожаю, когда ты читаешь стихи. - Да это ещё не стихи, - смущённо засмеялся Пит, - просто бессмысленные строчки, которые пришли мне в голову, пока ты спал, а я готовил. Но Мак буквально повис у него на руке, прося показать написанные строчки. В общем-то у них не было секретов друг от друга, поэтому Доэрти протянул ему блокнот. Он несколько раз пробежался взглядом по страницам и тяжело вздохнул, восхищённо взглянув Питу в глаза. Тот улыбнулся и обнял товарища за тонкую талию. Мак погладил Доэрти по волосам. - Ты чертовски талантливый парень, Пит. - Я знаю, - гордо ответил тот, - Может пройдёмся, отнесём твои картины? - Пошли, - растянулся в улыбке Калкин и, пошатываясь, прошёл в свою комнату, чтобы одеться. Питер обеспокоенно посмотрел ему вслед: не упадёт ли он без сил посреди тротуара? Однако, когда он вышел в коридор и, надевая шляпу, глянул в зеркале, убедился, что и сам выглядит не лучше: помятое, припухшее лицо, выдающее ночную попойку, мешки под глазами, кожа не в самом лучшем состоянии, одежда, которую он не снимал два дня. Но кому какое дело, как он выглядит, когда несёт картины друга в галерею? - Прекрасно выглядишь, - сказал Маколей, встав рядом с ним у зеркала, - Почти также прекрасно, как я. Они смотрели на своё отражение. Пит на голову возвышался над худосочным Маколеем, однако вцелом, выглядели они одинаково отвратительно. То есть, прекрасно. Это как посмотреть. Обувшись и взяв картины, друзья направились в галерею, жмурясь утреннему солнцу и пугая немногочисленных жителей славного города Парижа.